Льюис Уоллес - Бен-Гур
III. Четверка афинянина Клеанта – три серых, одна гнедая. Победитель Истмийских игр прошлого года. Ездок Клеант. Цвет зеленый.
IV. Четверка византийца Дидея – пара вороных, одна серая, одна гнедая. Выиграла в этом году приз в Византии. Ездок Дидей. Цвет черный.
V. Четверка сидонянина Адмета – все серые. Трижды участвовала в скачках в Кесарии и трижды получала призы. Ездок Адмет. Цвет голубой.
VI. Четверка шейха Ильдерима – все гнедые. Участвует в бегах впервые. Ездок Бен-Гур, еврей. Цвет белый.
– Почему же это имя вместо Аррия?
Бен-Гур взглянул на Ильдерима – он понял причину его возгласа. Оба пришли к одному и тому же заключению: это было дело рук Мессалы.
11. Заклад
Едва в Антиохии наступил вечер, как храм Омфал, находившийся почти в центре города, стал пунктом, откуда толпы народа, служившие Бахусу и Аполлону, потянулись к Нимфеуму, на восток и запад вдоль колоннады Ирода.
Трудно вообразить себе что-нибудь более удобное для передвижения, нежели эти обширные крытые улицы в виде мраморных колоннад, тянувшиеся на целые мили и отполированные до последней степени совершенства, – дар, сделанный этому городу неги царями, не щадившими денег на то, чем они думали себя обессмертить. Тишина нигде не дозволялась – пениe, смех, шепот раздавались беспрерывно и, подобно шуму воды, журчащей сквозь гроты, смешивались с бесчисленным эхо.
Целые народы покидали свою родину и направлялись сюда в предвкушении зрелищ, неся с собой свои одежды, обычаи, языки и своих богов. Избрав себе место, они поселялись здесь, принимаясь за свойственные им занятия, строили жилища, воздвигали алтари и жили как у себя дома.
В этот вечер внимательного наблюдателя в Антиохии поразила бы одна особенность. Почти каждый ее житель носил цвет того или другого из участников завтрашних бегов – шарф, или ленту, или перо. Наблюдатель, пожелавший обратить внимание на носимые цвета, легко заметил бы преобладание трех: зеленого, белого и алого с золотым.
Но перенесемся с улиц во дворец.
Все пять ламп в зале только что зажжены. Присутствуют почти те же лица, которые были при предыдущем посещении нами этого зала. Спящие и теперь валяются на диване, одежды раскиданы, по-прежнему раздается стук игральных костей. Но большинство присутствующих теперь ничем не занято. Они расхаживают, зевая, останавливаясь при встрече друг с другом, чтобы обменяться пустыми фразами. Будет ли завтра хорошая погода? Сделаны ли все приготовления к бегам? Отличаются ли правила антиохийского цирка от правил римского? Правда, молодые люди сильно страдают от тоски. Серьезное их занятие окончено – в этом мы могли бы убедиться, если бы заглянули в их таблички, исписанные цифрами пари на все состязания, за исключением конских бегов.
Почему же?
Потому, любезный читатель, что из их числа не найдется ни одного, кто рискнул бы хоть одним динарием против Мессалы. Все в зале носят исключительно его цвет. Никто не допускает мысли о его поражении. "Разве он не совершеннейший ездок? – говорят они. – Разве он не отмечен императорским ланистой[50]? Разве его кони не были победителями в величайшем цирке? И, наконец, он римлянин".
В углу на диване расположился сам Мессала. Стоя и сидя вокруг него, его поклонники потешали его вопросами. Конечно, все они вертелись около одного предмета.
Вошли Друз и Цецилий.
– А! – воскликнул молодой князь, опускаясь на диван у ног Мессалы. – Клянусь Бахусом, я устал!
– Ты откуда? – спросил Мессала.
– С улицы. Ходил к Омфалусу и дальше – черт знает куда! Никогда я не встречал в городе столько народа. Говорят, завтра в цирке мы увидим весь мир.
Мессала презрительно улыбнулся.
– Идиоты! Клянусь Поллуксом, они не получат и тени римского цирка с кесарем в качестве распорядителя. Но, друг мой, что ты видел интересного?
– Ничего.
– О, ты забыл, – заметил Цецилий.
– Что?
– Процессию белых.
– Чудо, – воскликнул Друз, привстав. – Мы встретили партию белых со знаменем. Но ха, ха, ха!..
Он снова опустился на диван.
– Жестокий Друз, да продолжай же! – сказал Мессала.
– Это были подонки пустыни, Мессала, и требушинники иерусалимского храма Иакова. Какое мне дело до них!
– Неправда! – возразил Цецилий. – Друз боится насмешек, но я не боюсь их, мой Мессала.
– В таком случае говори ты.
– Хорошо, мы остановили эту партию и...
– Предложили ей пари, – перебил Друз, растягивая слова, – и... ха, ха, ха!.. и один из их числа выступил вперед и выразил свое согласие. Я вынул свои таблички и спросил его, за кого он держит пари? "За Бен-Гура, еврея", – отвечал он. "На какую сумму?" Но извини, Мессала, клянусь громами Юпитера, смех не дает мне продолжать далее... Ха, ха, ха!
Слушатели были сильно заинтересованы. Мессала вопросительно посмотрел на Цецилия.
– На шекель, – сказал последний.
– На шекель! На шекель!
И взрыв смеха подобно эху раздался по всему залу.
– И что же сделал Друз? – спросил Мессала.
Но за дверью раздался шум, и так как он все продолжался и даже становился громче, то туда направился Цецилий, поспешив сказать:
– Благородный Друз раскрыл свою табличку и записал шекель.
– Белый! Белый! Пусть он войдет. Сюда, сюда!
Такие и подобные им восклицания наполнили зал, заглушив разговоры. Игроки в кости прекратили игру, спавшие проснулись и протирали глаза. Многие вынимали свои табличку и спешили к образовавшейся толпе.
Человек, возбудивший всеобщее внимание, был почтенным евреем, товарищем Бен-Гура по путешествию из Кипра. Он вошел спокойно, величественно, проницательно глядя на присутствующих. Его одежда была безукоризненно бела, как и покрывало на голове. Кланяясь и улыбаясь на встречные приветы, он медленно направился к среднему столу. Дойдя до него, он важным жестом расправил свою одежду и сел, подняв руку. Блеск бриллианта на одном из его пальцев немало содействовал водворению тишины.
– Благороднейшие римляне, приветствую вас, – сказал он.
– Ловко, клянусь Юпитером! Кто он такой? – спросил Друз.
– Жидовская собака по имени Санбаллат, поставщик армии. Живет в Риме и страшно богат – разбогател подрядами, которые он никогда не выполняет. Он обделывает свои дела тоньше, чем паук плетет паутину. Пойдем, клянусь поясом Венеры, и поймаем его!
Говоря это, Мессала встал и вместе с Друзом присоединился к толпе, собравшейся вокруг поставщика.
– На улице дошли до меня слухи, – начал он, вынимая свои таблички и раскладывая их с деловитой поспешностью на стол, – что во дворце крайне недовольны, что никто не принимает пари против Мессалы. Богам нужны, как известно, жертвы, и вот я пришел. Вы видите мой цвет? Приступим же прямо к делу. Сначала сколько против одного, а затем сумму. Что вы мне предложите?
Его смелость, по-видимому, удивила присутствующих.
– Торопитесь! – продолжал он. – У меня есть дело к консулу.
Эти слова произвели эффект.
– Два против одного! – воскликнули с полдюжины голосов.
– Что? – удивленно спросил поставщик. – Только два против одного – и это за римлянина!
– Ну, в таком случае три.
– Три, говорите вы, только три? Давайте четыре.
– Четыре! – сказал юнец, задетый насмешкой за живое.
– Пять, соглашайтесь на пять! – воскликнул тотчас же поставщик.
Глубокое молчание овладело всеми присутствующими.
– Консул – ваш и мой начальник – ждет меня.
Нерешительность показалась многим неловкой.
– Давайте пять, в честь Рима – пять!
Раздались громкие рукоплескания. Произошло общее движение, и появился сам Мессала.
– Пусть будет пять! – сказал он.
Санбаллат улыбнулся и приготовился записывать.
– Если кесарь умрет завтра, – сказал он, – то Рим не вполне осиротеет. Здесь имеется один вполне достойный заменить его. Не согласитесь ли вы на шесть?
Раздались еще бoлее громкие рукоплескания.
– Я согласен на шесть, – сказал Мессала. – Шесть против одного – разница между римлянином и евреем. Ну, теперь, когда она определена, назначай скорей сумму, а то консул пришлет за тобой и лишит меня пари.
Санбаллат записал и передал написанное Meccaле.
– Читай, читай! – закричали присутствующие.
И Мессала прочел:
Меморандум
Ристалище на колесницах. Мессала из Рима держит пари против Санбаллата, тоже из Рима, что он обгонит Бен-Гура, еврея. Ставка – в двадцать талантов. Санбаллат в случае выигрыша получает в шесть раз большую сумму.
Санбаллат
Ни шума, ни движения, все словно оцепенели в той позе, в которой застало их чтение. Мессала глядел на меморандум, тогда как широко раскрытые глаза Санбаллата были устремлены на него. Мессала чувствовал на себе этот взор и спешил обдумать прочитанное. Так же недавно стоял он на этом самом месте и так же презрительно смотрел на своих соотечественников. Они не простят ему этого. Если он откажется подписать меморандум, то не сможет разыгрывать роль их героя. А подписать он не мог – у него не было и ста талантов, не было и пятой части этой суммы. В голове он чувствовал пустоту, уста его онемели, лицо побледнело. Наконец одна мысль явилась ему на помощь.
