Пэрл Бак - Сыновья

А через некоторое время, — и все это время Ван Тигр простоял неподвижно, и сердце его от какого-то странного отвращения билось болезненно и сладко, — через некоторое время он увидел, что мимо проходит небрежной походкой молодой человек, как будто бы он вышел полюбоваться ночью, и ни за чем другим. Тогда Ван Тигр крикнул:

— Кто там?

Ему ответил очень приятный голос, лениво и беспечно:

— Это я, дядя!

Ван Тигр увидел, что это в самом деле старший сын его старшего брата, и в сердце его поднялось омерзение; он бросился бы на юношу, потому что, как он себе говорил, жестоко ненавидел распутство, а пуще всего — распутство своих кровных родных. Но он крепко прижал руки к бокам, зная хорошо, что нельзя убивать родного племянника, зная также, что если он даст волю своему нраву, то уже не сможет остановиться, когда захочет. И он только резко фыркнул и, ничего не видя перед собой, вернулся в свою комнату, ворча про себя:

— Один брат у меня скряга, а другой — распутник, пора мне убираться с этих дворов! Я задыхаюсь здесь, я привык к свободе и к битвам и не умею держать свой гнев закупоренным в бутылке, как приходится делать всем тем мужчинам, которые живут во дворах вместе с женщинами!

И вдруг в нем возникло странное желание: он захотел убить кого-нибудь и пролить кровь не напрасно, а за какое-нибудь дело, чтобы облегчить сердце от лежавшей на нем непонятной ему тяжести.

И тогда, чтобы успокоиться, он заставил себя думать о сыне и прокрался в ту комнату, где ребенок спал на постели у матери, и, нагнувшись, посмотрел на него. Женщина спала крепким сном, как спят крестьянки, рот ее был открыт, и дыхание так зловонно, что Ван Тигр, наклоняясь над своим маленьким сыном, принужден был зажать нос рукой. Но ребенок спал тихо и безмятежно, и, глядя на его нежное и спокойное во сне лицо, Ван Тигр поклялся, что сын его не будет похож на своих двоюродных братьев. Нет, он закалит мальчика с юных лет, воспитает из него великого полководца, обучит его всем видам военного искусства и сделает из него человека.

На следующий же день Ван Тигр взял обеих жен и детей, и всех, кто с ним приехал, и они начали прощаться, отпировав со своими родственниками. И несмотря на прощальное пиршество, Вану Тигру казалось, что никогда он не был так далек от братьев, как после этого угощения, и, глядя на старшего брата, сонного и миролюбивого, обрюзгшего телом, с неподвижными глазами, оживлявшимися только от какой-нибудь непристойности, и на среднего брата, лицо которого с годами становилось все уже, а глаза все скрытнее, — ему казалось, что они глухи, немы и слепы, потому что не видят, чтó они такое и чтó они сделали из своих сыновей.

Но он ничего не сказал. Он сидел, нахмурившись, и молчал, и мысль его с немалой гордостью останавливалась на сыне и на том, какого человека он сделает из него.

Так они расстались, и по внешности все шло гладко и прилично; они низко кланялись друг другу, и старшие братья с женами, слугами и служанками вышли на улицу, посылая ему вслед сотни добрых пожеланий. Но Ван Тигр сказал себе, что не скоро вернется в отцовский дом.

Ван Тигр с великой радостью возвращался в свои земли, и земли эти казались ему самыми лучшими изо всех, какие он видел, и люди — самыми крепкими и самыми лучшими, и дом его был для него родным домом, все солдаты приветствовали его и пускали ракеты в честь его возвращения, и повсюду видны были радостные улыбки, а когда он спрыгнул с рыжего коня, человек двадцать солдат, праздно бродивших по дворам, бросились принять брошенные им поводья, и Ван Тигр был этим доволен.

Весна близилась к концу, и наступало раннее лето. Ван Тигр снова принялся собирать своих солдат и обучать их каждый день. Он снова разослал своих лазутчиков и отправил своих людей узнать, что делается в его новых землях, и послал верных людей собирать повсюду дань и с ними охрану в полном вооружении, чтобы казна была доставлена в целости, потому что уже не под силу было бы одному человеку донести ее, как бывало, на своих плечах.

Но вечерами, когда кончался день и Ван Тигр сидел один на своем дворе, теплыми, весенними вечерами, в такое время, когда сердце у человека становится непокорным и тоскует о любви, об иной любви, кроме той, которую оно испытало, Ван Тигр тосковал о своем сыне. Он беспрестанно приказывал принести к себе ребенка, хотя не умел играть с детьми, даже с собственным сыном. Он приказывал няньке сесть так, чтобы он мог видеть ребенка, и подолгу сидел, следя за каждым его движением, за каждой мимолетной переменой в его лице. Когда мальчик начал ходить, Ван Тигр едва мог сдержать свою радость, и по вечерам, когда он оставался один и во дворах некому было его видеть, он брался за пояс, которым нянька обвязала талию ребенка, и водил его кругом, а ребенок, спотыкаясь и сопя, ходил обвязанный этой петлей.

Если бы кто-нибудь спросил Вана Тигра, о чем он думает, глядя на сына, он пришел бы в немалое замешательство, так как и сам этого не знал. Он чувствовал только, что в нем зреют честолюбивые замыслы о могуществе и славе, а подчас от полноты сердца он начинал размышлять о том, что теперь каждый человек может добиться положения и власти, если он достаточно силен и люди его боятся, потому что теперь нет ни императора, ни династии, и каждый может участвовать в борьбе и направлять ход событий, если захочет. И чувствуя, что все это у него есть, Ван Тигр шептал себе в бороду:

— А я как раз такой человек!

И вот что произошло оттого, что Ван Тигр любил сына: его ученая жена, узнав, что он велит приводить к себе сына каждый день, одела свою дочь в яркое, новое платье и как-то днем привела ее к отцу, нарядную и розовую; она надела девочке на руки серебряные браслеты и перевязала ее черные волосы розовыми шнурками, стараясь этим привлечь к ребенку внимание отца. Когда Ван Тигр смутился и отвел глаза в сторону, не зная, что ему говорить, мать сказала своим приятным голосом:

— Эта твоя дочурка тоже хочет, чтобы ты ее заметил, она ничуть не слабее и не хуже, чем твой сын.

Вана Тигра поймала врасплох смелость этой женщины, так как он совсем ее не знал, разве только в ночной темноте, когда приходила ее очередь, и из вежливости он пробормотал:

— Для девочки она достаточно хороша.

Но матери ребенка было этого мало, потому что он почти не смотрел на ее дочь, и она настаивала:

— Нет, муж мой, взгляни на нее, она не такая, как все дети. Она начала ходить на три месяца раньше мальчика и говорит так, как будто бы ей четыре года, а не два. Я пришла просить у тебя милости — чтобы ты отдал ее учиться и был к ней так же благосклонен, как и к сыну.

Ван Тигр отвечал в изумлении:

— Как же я научу девочку воевать?

Тогда мать сказала своим приятным и твердым голосом:

— Зачем воевать, — в школе она чему-нибудь да выучится, а теперь немало таких школ, муж мой.

Тут Ван Тигр услышал, что она называет его так, как не называла ни одна женщина, и она не звала его «господином», как назвала бы всякая другая; он растерянно и смущенно посмотрел на девочку, не зная, что ему сказать. Он увидел, что девочка и в самом деле очень мила, что она круглая и толстенькая, что у нее крошечный румяный ротик, подвижной и вечно улыбающийся, большие черные глаза и пухлые ручки с хорошенькими круглыми ноготками. Он заметил их потому, что мать выкрасила ногти в красное, как делают матери для своих любимцев. Ножки ребенка были обуты в шелковые розовые башмачки, и мать забрала их в одну руку, а другой придерживала ребенка, который подпрыгивал, стоя у нее на руке. Увидев, что Ван Тигр смотрит на девочку, мать кротко сказала:

— Я не стану бинтовать ей ноги, мы пошлем ее в школу и вырастим из нее такую женщину, каких сейчас еще мало.

— Но кто же возьмет замуж такую девушку? — вскричал Ван Тигр в изумлении.

А мать отвечала спокойно:

— Я думаю, такая девушка сама выберет себе мужа.

Ван Тигр задумался над этим и взглянул на женщину.

Он никогда не смотрел на нее прежде и считал, что если она годится для его цели, то довольно и этого, а теперь он увидел в первый раз, что у нее умное и доброе лицо, держится она спокойно и умеет поставить на своем, не боится его взгляда и сама смотрит на него, не хихикая и не поджимая губ, как смотрела бы вторая жена. И он подумал про себя в удивлении:

«Эта женщина умнее, чем я думал, и до сих пор я ее не видел, как следует», а вслух сказал вежливо, встав при этом: — Когда придет время, я не откажу тебе, если найду это разумным.

И удивительное дело: эта женщина, которая всегда была так спокойна и довольна своей жизнью, насколько известно было Вану Тигру, почему-то разволновалась, видя такую учтивость мужа. Слабая краска прилила к ее щекам, она взглянула на него серьезно и молча, и тоска засветилась в ее глазах. Ван Тигр, заметив в ней эту перемену, почувствовал, что прежнее отвращение к женщинам поднимается в его сердце, язык у него поворачивался с трудом, и, отвернувшись, он пробормотал, что у него есть дело, о котором он чуть не забыл, и быстро ушел, сильно потрясенный и чувствуя к ней неприязнь за то, что она так на него смотрела.