Собрание сочинений в 9 тт. Том 2 - Уильям Фолкнер
— Пусть для Верша в этом будет все злосчастье, — говорит Роскус.
Вошла Фрони.
— Кончили уже? — сказала Дилси.
— Ти-Пи кончает, — сказала Фрони. — Мис Кэлайн зовет — Квентину спать укладывать.
— Вот управлюсь и пойду, — сказала Дилси. — Пора б ей знать, что у меня крыльев нету.
— То-то и оно, — сказал Роскус. — Как месту не быть злосчастным, когда тут имя собственной дочери под запретом.
— Будет тебе, — сказала Дилси. — Хочешь его разбудоражить?
— Чтоб девочка росла и не знала, как звать ее маму, — сказал Роскус.
— Не твоя печаль, — сказала Дилси. — Я всех их вырастила, и эту уж как-нибудь тоже. А теперь помолчите. Дайте ему заснуть.
— Подумаешь, разбудоражить, — сказала Фрони. — Будто он различает имена.
— Еще как различает, — сказала Дилси. — Ты ему это имя во сне скажи — услышит.
— Он знает больше, чем люди думают, — сказал Роскус. — Он все три раза чуял, когда их время приходило, — не хуже нашего пойнтера. И когда его самого время придет, он тоже знает, только сказать не может. И когда твое придет. И мое когда.
— Мэмми, переложите Ластера от него в другую постель, — сказала Фрони. — Он на Ластера порчу наведет.
— Типун тебе на язык, — сказала Дилси. — Умнее не придумала? Нашла кого слушать — Роскуса. Ложись, Бенджи.
Подтолкнула меня, и я лег, а Ластер уже лежал там и спал. Дилси взяла длинный дерева кусок и положила между Ластером и мной.
— На Ластерову сторону нельзя, — сказала Дилси. — Он маленький, ему будет больно.
«Еще нельзя туда», сказал Ти-Пи. «Обожди».
Мы смотрим из-за дома, как отъезжают шарабаны.
— Теперь можно, — сказал Ти-Пи. Взял Квентину на руки, и мы побежали, стали в конце забора, смотрим, как едут. — Вон там его везут, — сказал Ти-Пи. — Вон в том, с окошками который. Смотри. Вон он лежит. Видишь?
«Пошли», говорит Ластер. «Отнесем домой, чтоб не потерялся. Ну нет, ты этот мячик не получишь. Они увидят у тебя, скажут — украл. Замолчи. Тебе нельзя его. Зачем тебе? Тебе мячики-шарики ни к чему».
Фрони и Ти-Пи играют у порога на земле. У Ти-Пи светляки в бутылке.
— Разве вам еще разрешили гулять? — сказала Фрони.
— Там гости, — сказала Кэдди. — Папа велел меня сегодня слушаться. Значит, тебе и Ти-Пи тоже нужно меня слушаться.
— А я не буду, — сказал Джейсон. — И Фрони с Ти-Пи совсем не нужно тебя слушаться.
— Вот велю им — и будут слушаться, — сказала Кэдди. — Только, может, я еще не захочу велеть.
— Ти-Пи никого не слушается, — сказала Фрони. — Что, похороны уже начались?
— А что такое похороны? — сказал Джейсон.
— Ты забыла: мэмми не велела говорить им, — сказал Верш.
— Похороны — это когда голосят, — сказала Фрони. — У тетушки Бьюлы Клэй на похоронах два дня голосили.
В Дилсином доме голосят. Дилси. Заголосила, и Ластер сказал нам: «Тихо», и мы сидим тихо, потом я заплакал и Серый завыл под крыльцом. Дилси замолчала, и мы тоже.
— Нет, — сказала Кэдди. — Это у негров. А у белых не бывает похорон.
— Фрони, — сказал Верш. — Нам же не велели говорить им.
— Про что не велели? — сказала Кэдди.
Дилси голосила, и когда мы услыхали, я заплакал, а Серый завыл под крыльцом, «Ластер», сказала Фрони из окна. «Уведи их к сараю. Мне надо стряпать, а я из-за них не могу. И этого пса тоже. Убери их отсюда».
«Я к сараю не пойду», сказал Ластер. «Еще дедушка привидится. Он вчера вечером мне из сарая руками махал».
— А почему не говорить? — сказала Фрони. — Белые тоже умирают. Ваша бабушка умерла — все равно как любая негритянка.
— Это собаки умирают, — сказала Кэдди. — Или лошади — как тогда, когда Нэнси упала в ров и Роскус ее пристрелил, и прилетели сарычи, раздели до костей.
Под луной круглятся кости из рва, где темная лоза и ров черный, как будто одни яркие погасли, а другие нет. А потом и те погасли, и стало темно. Я замолчал, чтоб вдохнуть, и опять, и услышал маму, и шаги уходят быстро, и мне слышно запах. Тут комната пришла, но у меня глаза закрылись. Я не перестал. Мне запах слышно. Ти-Пи отстегивает на простыне булавку.
— Тихо, — говорит он. — Тш-ш.
Но мне запах слышно. Ти-Пи посадил меня в постели, одевает быстро.
— Тихо, Бенджи, — говорит Ти-Пи. — Идем к нам. Там у нас дома хорошо, там Фрони. Тихо. Тш-ш.
Завязал шнурки, надел шапку мне, мы вышли. В коридоре свет. За коридором слышно маму.
— Тш-ш, Бенджи, — говорит Ти-Пи. — Сейчас уйдем.
Дверь открылась, и запахло совсем сильно, и выставилась голова. Не папина. Папа лежит там больной.
— Уведи его во двор.
— Мы и так уже идем, — говорит Ти-Пи. Взошла Дилси по лестнице.
— Тихо, Бенджи, — говорит Дилси. — Тихо. Веди его к нам, Ти-Пи. Фрони постелет ему. Смотрите там за ним. Тихо, Бенджи. Иди с Ти-Пи.
Пошла туда, где слышно маму.
— У вас там пусть и остается. — Это не папа. Закрыл дверь, но мне слышно запах.
Спускаемся. Ступеньки в темное уходят, и Ти-Пи взял мою руку, и мы вышли через темное в дверь. Во дворе Дэн сидит и воет.
— Он чует, — говорит Ти-Пи. — И у тебя, значит, тоже на это чутье?
Сходим с крыльца по ступенькам, где наши тени.
— Забыл надеть тебе куртку, — говорит Ти-Пи. — А надо бы. Но назад вертаться не стану.
Дэн воет.
— Замолчи, — говорит Ти-Пи. Наши тени идут, а у Дэна ни с места, только воет, когда Дэн воет.
— Размычался, — говорит Ти-Пи. — Как же тебя к нам вести. Раньше хоть этого баса жабьего у тебя не было. Идем.
Идем кирпичной дорожкой, и тени наши тоже. От сарая пахнет свиньями. Около стоит корова, жует на нас. Дэн воет.
— Ты весь город на ноги подымешь своим ревом, — говорит Ти-Пи. — Перестань.
У ручья пасется Фэнси. Подходим, на воде блестит луна.
— Ну нет, — говорит Ти-Пи. — Тут слишком близко. Еще дальше отойдем. Пошли. Ну и косолапый — чуть не по пояс в росе. Идем.
Дэн воет.
Трава шумит, и ров открылся в траве. Из черных лоз круглятся кости.
— Ну вот, — сказал Ти-Пи. — Теперь ори сколько влезет. Вся ночь твоя и двадцать акров луга.
Ти-Пи лег во рву, а я сел, смотрю на кости, где сарычи клевали Нэнси и взлетали из рва тяжело и темно.
«Когда мы ходили тут утром, монета была», говорит Ластер. «Я еще показывал тебе. Помнишь? Мы стоим вот здесь, я вынул из кармана и показываю».
— Что ж, по-твоему, и бабушку разденут сарычи? — сказала Кэдди. — Глупости какие.
— Ты бяка, — сказал Джейсон.
