Ахим Арним - Немецкая романтическая повесть. Том II

Белла испугалась, как уличенная преступница; такое всеведение, или, лучше сказать, такое проницательное зрение человечка, повергло ее в отчаяние; страх укрепил ее намерение развязаться с этим жутким чертенком. А тут он опять закричал с карниза:

— Мне сдается, ты затеваешь что-то злое против меня, ну, да ты у меня сейчас снова станешь добренькой!

С этими словами он слез вниз, прыгнул к ней на колени и так крепко поцеловал ее, что чуть было не содрал ей кожу своей жесткой просяной бородой; все же она почувствовала странное волнение в крови, над которым она не стала задумываться, хотя оно и было ей непонятно. Но мгновенно малютка стал ей так мил, что она все забыла, кроме него.

Прошла неделя, и альраун достиг своего полного роста, примерно в три с половиной фута вышиной; Брака уже подозревала о его существовании, да и сам он не имел никакого желания дольше сидеть взаперти, когда она приходила, — напротив, он хотел показаться перед старухой во всем своем блеске и натянул на себя старое платье в сборках, затканное серебром и принадлежавшее еще Беллиной матери, которое Белла должна была ему подшить со всех сторон; в таком наряде сидел он однажды вечером тихо в своем углу и делал вид, что читает, когда вошла Брака. Белла сказала ей, что это ее родственница, очень богатая девушка, которую она пригласила пожить с ней и которая собирается сделать и Браке подарок. Брака, умевшая быть любезной, когда считала нужным, схватила ручку мнимой родственницы, чтобы ее поцеловать, но несколько была удивлена ее жесткостью, сморщенностью и волосатостью и не решалась напечатлеть на ней поцелуй. Видя это, корневой человечек пришел в ярость и закатил ей здоровенную оплеуху. Брака, с своей стороны, забыла о всякой сдержанности и, подбоченившись, разразилась такими проклятиями, что расхохотавшаяся Белла еле могла утихомирить ее, говоря, что соседи могут услышать и тогда их прибежище будет сразу открыто. Однако альрауна нимало не смутили ее проклятия, он ловко стал прыгать вокруг Браки и, не унимаясь, давал ей пинки и подставлял подножки; при этом платье с него упало, старуха сразу же увидела, с кем имеет дело, и в ужасе смиренно отступила перед ним. Когда он, наконец, оставил ее в покое, она, вся разбитая, уселась на стул и стала причитать:

— Ах, Белла, ну и счастье тебе выпало, да ведь с этим человечком для тебя все клады открыты! Ведь такой же был у моего зятя, он звал его Корнелием Непотом.

— Я так же хочу называться! — закричал малыш; — а что с ним случилось?

— Ах, — отвечала Брака, — мой зять был заколот, человечка нашли у него в кармане и дали играть в него детям, а дети подбросили его свинье, и та его сожрала и околела.

Маленький господин Корнелий был весьма рассержен этим сообщением; он строжайше запретил бросать себя свиньям и потребовал, чтобы ему объяснили, что это за звери. Брака первым делом постаралась ему растолковать, что он может не думать об окружающем мире и о том, кто кого в нем пожирает, и вообще, что там случается; его дело — отрывать клады и ни о чем другом не заботиться. Когда же маленький Корнелий вторично пришел в ярость, она постаралась успокоить его, расписывая ему всякие высокие должности, которые он мог бы с успехом занять. Казалось, словно он уже жил однажды на земле, так быстро он с полунамека понимал все человеческие отношения. У хилых детей наблюдается часто такая неприятная смышленность. Ничто из того, что Брака ему болтала о чудной жизни кондитеров и дворецких, не привлекало его так сильно, как жезл полководца, и он воображал себя в блестящем вооружении, как в замке изображен был на портрете фельдмаршал, во главе тысячи рыцарей проезжающим верхом на коне перед домом и принимающим их приветствия; он даже приказал, чтобы в доме называли его не иначе, как маршалом Корнелием, и непременно раздобыли ему соответствующее вооружение.

— Для этого нужны деньги, — сказала хитрая Брака, — на даровщинку только помереть можно; денег дай! денег нет! — кричит весь свет.

— Ну, об этом я позабочусь, — отвечал малыш; — мне что-то до того не сидится в этом углу! тут в стене верно запрятано сокровище.

Брака готова была бы ногтями выцарапать камни из стены, если бы не нашлось другого инструмента, но к ее удовольствию под рукой оказался железный ухват, лежавший у двери, и она тотчас же взялась за работу; счастье, что клад был замурован только одним камнем: никакие пинки маршала не отбили бы у ней охоту пробуравить весь дом насквозь; и точно так же царапанье и кусанье человечка не помешало ей завладеть ящиком, наполненным до краев полновесными золотыми и серебряными монетами. Она уселась на него и стала держать торжественную речь:

— Милые детки, молодость — неразумна; старые люди знают норов детей и телят, вы же оба пока еще не умеете обращаться с деньгами, — с ними вы погибните, навлечете на себя подозрение и попадете под суд, если я не приду к вам на помощь своим добрым советом; выслушайте же мое мнение о том, что вам следует делать, чтобы мы спокойно радовались своему богатству. Слушай, Белла, ты часто меня называла матерью; как свою дочь я и введу тебя в свет, ты же, Корнелий, будешь моим племянником, двоюродным братом моей милой Беллы, и если ты будешь вести себя хорошо, то можешь жить с нами, а мы тебя представим какому-нибудь именитому императору, чтобы он назначил тебя своим маршалом; латы мы можем тебе сейчас же купить, также и шпагу, и шлем, и боевого коня; то-то ты будешь радоваться на себя, а люди на улице будут показывать на тебя пальцами и приговаривать: вот он, чудный наш молодой рыцарь, фельдмаршал, отважный рубака! Девушки будут опускать глаза, ты же будешь крутить усы и милостиво кивать, проезжая мимо.

Если бы Корнелий взглянул на нее, то он бы, конечно, увидел всю ее лживость, но за свою жизнь он еще не испытывал такого приятного ощущения, как слушая эти речи старухи; он прыгнул к ней на колени и стал ее ласкать и целовать, так что Белла от ревности схватила его и вместо поцелуя укусила. Он не понимал таких шуток, и могла бы произойти немалая потасовка, если бы старуха не выступила с предложением обсудить, что им теперь следует предпринять.

— Подеретесь в другой раз, когда больше времени будет! — сказала она; — нынче нам нужно решить, куда отправиться, чтобы въехать в Гент с почетом. Я знавала в Бёйке одну хозяйку притона, она позаботится обо всем, что нам нужно, и прежде всего достанет нам парадную карету, в которой мы повезем господина Корнелия, как бы раненного в поединке и еще не совсем поправившегося.

— Нет, — заявил человечек, — я не хочу шутить этим, а то как бы на самом деле не случилось чего со мной; да и почему мне не показаться всем на глаза?

— Ах, — вздохнула про себя Брака, — он тоже из породы горбунов, которые не хотят понять, отчего у них протираются рубашки; — вслух же она сказала: — имейте в виду, сударь, что в деревне вы не сразу добудете себе рыцарское платье, приличествующее вашему достоинству, а кроме того вам придется тщательно постричь себе голову и бороду, не то люди будут принимать вас за Медвежью шкуру.

— А может быть, я из его семьи, — сказал Корнелий; — но кто он такой и где живет?

— Расскажи нам про него! — попросила Белла; — ночь уже на исходе, нынче мы не успеем собраться в путь, и завтра я еще хочу проститься со всем, что мне дорого в этом доме.

— Рассказывай, не то побью тебя! — сказал малыш.

Брака отставила в сторону масляную лампу и приступила к рассказу, все время перебирая в руках носовой платок:

— Когда венгерский король Сигизмунд был разбит турками, один немецкий ландскнехт бежал из сражения и заблудился в лесу. Не было у него ни господина, ни денег, в бога он не верил, а тут вдруг явился ему нечистый дух и сказал, что если он будет служить ему, то и денег будет у него вдоволь, и сам себе будет он господином. Ландскнехт сказал: «Ладно, согласен». Но дух хотел прежде испытать его храбрость, чтобы не зря наделить его деньгами, и повел его к берлоге медведицы с медвежатами; когда же она бросилась на них, велел он ландскнехту стрельнуть ей прямо в нос. Ландскнехт выполнил приказание в точности, закатил ей по заряду в обе ноздри и уложил ее на месте. После этого дела начал с ним дух договариваться: «Сними шкуру с медведицы, она тебе пригодится; хорошо, что ты нигде не пробил ее пулей, теперь я сделаю тебя богачом, а ты мне за то послужишь семь лет в моей ливрее; за эти семь лет каждую полночь по часу должен ты стоять на страже у моего замка; семь лет не должен ты ни стричь, ни мыть головы, бороды и ногтей, ни умываться, ни чиститься, ни отряхаться, ни помадиться; семь лет ты не должен пользоваться никаким светом, кроме солнечного света днем и лунного или звездного ночью, и пить ты будешь только доброе вино, а есть солдатский хлеб; и за все это время ты не должен читать никаких молитв». Ландскнехт на все согласился и сказал духу: «Все, что ты мне запрещаешь, делал я всю свою жизнь с неохотой: не любил я ни, гребня, ни мыла, ни молитвы; а то, что ты мне приказываешь, за хороший стакан вина делать мне будет не трудно». Затем он надел медвежью шкуру, и дух перенес его по воздуху в свой пустынный замок, стоящий посреди моря, где он и поступил сразу к нему на службу. Шесть с половиной лет охранял его замок ландскнехт в своей медвежьей шкуре, от которой он и получил свое прозвище; волосы на голове и в бороде у него так отросли и сбились в войлок, что мало следов в нем осталось от образа божия и подобия; петрушка выросла у него на коже, что имело вид крайне жуткий.