Мадлен Жанлис - Меланхолия и воображение

Она слышала о Нельсоновомъ уединеніи, и желая знать всѣ подробности жизни его, свѣдала, что онъ оплакиваетъ отца, нѣжнаго и чувствительнаго. Такое сходство положеній совершенно очаровало Эльмину: образъ Нельсона, задумчиваго и печальнаго, день и ночь за нею слѣдовалъ. — Терзаясь раскаяніемъ и не имѣя силъ побѣдить страсти, Эльмина потеряла спокойствіе, лишилась сна, разстроила свое здоровье. Нельсонъ слышалъ о томъ и страдалъ: какъ мучительно приближеніе нещастія, когда не имѣемъ способа дѣйствовать, съ надеждою отвратить его! Нельсонъ не могъ видѣть Эльмины, не могъ ни съ кѣмъ говорить о болѣзни ея, дѣлалъ множество плановъ, одинъ другому противныхъ: то начиналъ писать къ Эльминиѣ, и дралъ свои письма; то вдругъ сбирался ѣхать въ Дрезденъ… Часто приходило ему на мысль увезти Эльмину… «Мы поселимся, думалъ онъ, въ тайномъ убѣжищѣ… Коралія будетъ съ нами… Эльмина проститъ мою дерзость… видя мою горесть, забудетъ свою собственную… мы будкамъ вздыхать, проливать слезы, но будемъ неразлучны! — Что я говорю?… Мнѣ развратить Эльмину! отравить раскаяніемъ непорочную жизнь ея! мнѣ унизить Эльмину, образецъ совершенства, достойную обожанія!… Одна только Ангельская добродѣтель могла очаровать мое воображеніе… сердце мое, только восхищаясь ею, могло впасть въ заблужденіе?… О Эльмина! боготворя тебя, не могу питать въ себѣ обыкновенныхъ чувствъ!… Твоя любовь и добродѣтель равно для меня священны!..

Между тѣмъ Эльмина переселилась въ Вармбрунъ, къ водамъ; она приближилась къ Нельсону, и оживилась. Медики вездѣ разгласили, что они вылечили ее: Нельсонъ повѣрилъ, и рѣшился остаться на всю зиму въ Вармбрунѣ. Наконецъ Эльмина съ отцомъ своимъ уѣхала въ Гиршбергъ. Не смотря на ея отсутствіе, всякое утра лежали новые цвѣты на гробѣ Госпожи Б*. Эльмина поручила сію должность одной маленькой дѣвочкѣ, именемъ Ленѣ, крестницѣ ея матери: такимъ образомъ невинность заступила мѣсто добродѣтели. Нельсонъ мѣсяца черезъ два узналъ, что Лена больна и не можетъ ходить на кладбище: на другой день онъ всталъ до свѣту, самъ отнесъ на гробъ цвѣты — и съ того времени ни дождь, ни снѣгъ не мѣшали ему исполнять сей произвольной обязанности съ величайшею точностію, мысль, что Эльмина угадаетъ невидимую руку, которая приноситъ жертву праху матери ея, была для него восхитительна. Съ какимъ удовольствіемъ онъ садилъ и поливалъ цвѣты, столь любезные его сердцу по ихъ употребленію! Самая разлука уже казалась сносною. Нельсонъ, живучи въ Вармбрунѣ, заступалъ мѣсто Эльмины!… Въ самомъ дѣлѣ слыша о букетѣ цвѣтовъ, всякое утро приносимомъ на могилу Госпожи Б* во время Лениной болѣзни, она угадала истину; а тѣмъ, которые съ удивленіемъ говорили ей о сей странности, отвѣчала, что мать ея многимъ дѣлала добро, и что такая жертва есть конечно дѣйствіе трогательной благодарности. Тайна, сказала она, придаетъ ей гораздо болѣе цѣны. Нельсонъ скрывался отъ самыхъ своихъ домашнихъ: никто изъ нихъ не зналъ, гдѣ онъ бываетъ такъ рано по утру. Однажды застала его на: дорогѣ ужасная буря съ градомъ. Нельсонъ едва могъ дойти до кладбища, и положивъ цвѣты, укрылся подъ большимъ деревомъ въ оградѣ. Тамъ, смотря на востокъ, въ ту сторону, гдѣ былъ Гиршбергъ, онъ съ нѣжнымъ удовольствіемъ воображалъ Эльмину, пробужденную шумомъ града: „она думаетъ обо мнѣ; знаетъ, что я здѣсь, и жалѣетъ!.. Ахъ, нѣтъ! участь моя достойна зависти! Благодарю Небо за эту бурю, которая обращаетъ мысли твои на меня!… Эта глубокая тьма скрываетъ отъ глазъ моихъ раздѣляющее насъ пространство… Я одинъ съ своимъ воображеніемъ, и слѣдственно съ тобою; вижу, слышу вздохи твои, и люблю густую тьму ночи болѣе лучезарнаго дня!… Ахъ! горестная любовь, осужденная на безмолвіе, можетъ обнаруживаться только во мракѣ; днемъ надобно мнѣ притворяться, скрывать слезы и тоску мою!“..

Буря не разбудила горестной Эльмины: она вставала обыкновенно въ тотъ часъ, какъ Нельсону надлежало итти изъ дому; отворяла окно — смотрѣла, каково время, — и мысленно провожала своего друга до кладбища. Буря сдѣлала ей гораздо болѣе вреда, нежели ему: во весь тотъ день она чувствовала себя хуже обыкновеннаго; но ввечеру поѣхала въ кабинетъ эстамповъ. Выбравъ для себя нѣкоторые, Эльмина хотѣла уже итти — но вдругъ ноги ея подкосились… Вошли два человѣка, которыхъ, не смотря на темноту, она тотчасъ узнала: Госпожа Сульмеръ и Нельсонъ… „Боже мой! что съ вами дѣлается?“ сказала первая Пельсону, которой затрепеталъ, ударился объ столъ, отскочилъ назадъ, и съ трудомъ могъ отвѣчать нѣсколько словъ. Между тѣмъ Госпожа Сульмеръ, видя Эльмину, подошла къ ней и спросила объ ея здоровьѣ. Я дурно провела эту ночь, отвѣчала она тихимъ голосомъ: буря меня очень безпокоила. — „Какъ! развѣ ты боишься вѣтру и града?“ — Боюсь ночью, сказала Эльмина, и велѣла подвезти карету. Госпожа Сулынеръ захотѣла ѣхать съ нею; онѣ вышли вмѣстѣ… Нельсонъ подалъ дрожащую руку Эльминѣ, которая въ замѣшательствѣ обступилась съ подножки — онъ схватилъ ее обѣими руками и стоялъ неподвижно…. Эльмина въ его объятіяхъ!.. Нельсонъ чувствуетъ ея дыханіе!… Страхъ, тайна и добродѣтель, для сердецъ нѣжныхъ и страстныхъ, украшаютъ неизъяснимою прелестію самые малѣйшіе случаи. Какая благосклонность женщины легкомысленной и порочной могла бы такъ восхищать любовника у какъ въ сію минуту восхищался Нельсонъ!… Онъ изумленъ своимъ блаженствомъ; ему кажется, что оно превосходитъ всѣ его желанія… Не убилась ли ты? спросила Госпожа Сульмеръ, Эльмина хотѣла отвѣчать; но не могла сказать ни слова… Садится, и карета ѣдетъ…. Нельсонъ смотритъ въ слѣдъ за нею; уже не видитъ, но еще слышитъ вдали стукъ ея; скоро все исчезло, какъ минутное восхитительное сновидѣніе; въ сердцѣ его осталось одно чувство живѣйшей любви и горести. Онъ возвращается въ лавку, видитъ нѣсколько отложенныхъ эстамповъ и слышитъ, что дѣвица Б* купила ихъ. Нельсонъ разсматриваетъ всякой эстампъ, желая угадать, для чего выбрала его Эльмина, и покупаетъ для себя такіе же; они тѣмъ болѣе ему нравились, что содержаніе ихъ было меланхолическое и трогательное — наконецъ онъ садится въ коляску и ѣдетъ въ Вармбрунъ.

Между тѣмъ здоровье Эльмины день ото дня слабѣло. Сдѣлали новой консиліумъ, и Медики объявили, что она въ злой чахоткѣ, но кто можетъ еще выздоровѣть, и совѣтовали ей немедленно ѣхать къ Пирмонтскимъ водамъ. Нельсонъ узналъ все отъ Госпожи Сульмеръ, и былъ въ отчаяніи. Страхъ лишиться обожаемой Эльмины, которая любила его взаимно, оживилъ въ немъ раскаяніе. „И такъ я пріѣхалъ сюда за тѣмъ, думалъ онъ, чтобы отравить ядомъ горести и сократишь жизнь ея! не могъ скрыть тайны своей, побѣдилъ разсудокъ Эльмины, тронулъ сердце — и веду ее къ могилѣ!.. Какая же розница между мною и гнуснымъ развратителемъ?.. Ахъ! слабость можетъ быть столь же гибельна, какъ и злодѣйство…. Сія мысль устрашила Нельсона; пламенное воображеніе представило ему Эльмину умирающую!.. Тутъ узналъ онъ всю муку страсти, которая противна совѣсти, и съ которою ты не хотѣли бороться; судилъ себя жестоко, и признавался, что ѣхалъ въ Вармбрунъ съ темною надеждою не только узнать, но и прельстить Эльмину, и что внутренно ожидалъ всего отъ времени…. „Боже мой! воскликнулъ онъ съ ужасомъ: она не нашла бы защиты для себя ни въ чести моей, ни въ совѣсти; одна смерть могла ее у меня похитить; одна могила была ей вѣрнымъ убѣжищемъ!.. О Эльмина! перестань меня ужасаться!.. Живи, живи, хотя бы надлежало мнѣ навѣки разстаться съ тобою и побѣдить любовь, которая, не смотря на угрызеніе совѣсти, милѣе всего для души моей!.. Ахъ! не забвеніе твое можетъ быть главнымъ для меня нещастіемъ: я найду утѣшеніе въ мысли, что ты жива и спокойна; но что буду, естьли перестану любить тебя?.. умру, уничтожусь душею!.. Можно прибѣгнуть къ великодушію, когда жизнь мучительна, но какъ сносишь ее, когда она есть только бремя?.. Такъ, мнѣ должно всѣмъ пожертвовать спокойствію Эльмины; должно удалиться, и навѣ;ки! въ разлукѣ съ нею могу питать любовь и менѣе терзаться совѣстію!“

Случай заставилъ Нельсона въ самомъ дѣлѣ исполнить сіе намѣреніе. Генріету увѣдомили, что отецъ ея опасно боленъ въ Дрезденѣ; она спp3; шила къ нему. Мужу не прилично было остаться въ Вармбрунѣ, къ тому же Эльмина ѣхала въ Пирмонтъ. И такъ Нельсонъ отправился въ Дрезденъ, но съ великою горестію; и хотя говорилъ самому себѣ, что уже никогда не возвратится въ Шлезію, однакожь не рѣшился: ни продать, ни отдать въ наемъ своего дому. Во всю дорогу онъ мучился страхомъ и жестокимъ предчувствіемъ. Видя кладбище или погребеніе, невольнымъ образомъ думалъ объ Эльминѣ, и наконецъ не могъ вообразить ее безъ могилы и гроба! Сіи двѣ мысли сдѣлались въ его воображеніи нераздѣльными и произвели въ немъ такую глубокую меланхолію, что иногда онъ казался помѣшеннымъ; часто трепеталъ у блѣднѣлъ и закрывалъ глаза съ ужасными судорогами въ лице; въ другое время плакалъ, стоялъ неподвижно, ничего не слыхалъ и на вопросы не отмѣчалъ ни слова — когда же наконецъ приходилъ въ себя, тогда впадалъ въ уныніе, въ чрезвычайное изнеможеніе: онъ жаловался на слабыя нервы, и Генріета, не подозревая ничего болѣе, спокойно давала ему принимать Гофмановы капли.