Сомерсет Моэм - Край света
— Да вот хотел услышать ваш совет. Теперь, когда Нобби умер, я не знаю, что будет с Вайолет, если я с ней разведусь. Я подумал, может, надо, чтобы не я развелся с Вайолет, а она со мной.
— Значит, вы хотите развестись?
— Да, иначе я не могу.
Джордж Мун закурил следующую сигарету, проследил взглядом за колечками дыма, что уплывали вверх…
— Вам известно, что я был женат?
— Да, по-моему, я об этом слышал. Вы, кажется, вдовец?
— Нет, я развелся с женой. У меня двадцатисемилетний сын. Он фермер в Новой Зеландии. В последний раз я видел свою жену, когда был в Англии в отпуске. Мы встретились в театре. Не сразу узнали друг друга. Она со мной заговорила. Я пригласил её позавтракать в «Баркли».
Джордж Мун усмехнулся про себя. Он пришел в театр один. Давали музыкальную комедию. Он оказался рядом с крупной, полной, темноволосой женщиной, которую, кажется, когда-то видел, но как раз начался спектакль, и он больше не посмотрел в её сторону. Когда после окончания первого действия занавес опустился, она посмотрела на него блестящими глазами и заговорила:
— Как поживаешь, Джордж?
Он вздрогнул. То была его жена. Она держалась очень уверенно, дружелюбно и чувствовала себя вполне.
— Давненько мы не виделись, — сказала она.
— Да.
— Как тебе живется?
— О, прекрасно.
— Ты теперь, наверно, резидент. Ты всё еще служишь, да?
— Да. К сожалению, скоро уйду на пенсию.
— Почему? Ты неплохо выглядишь.
— Возраст подходит. Считают, что превращусь в старого хрыча и не будет от меня никакого толку.
— Тебе повезло, ты не растолстел. А я ужасна, да?
— Не сказать, что ты чахнешь.
— Знаю. Я полная, и всё время полнею. Ничего не могу с собой поделать, и поесть люблю. Не могу устоять против сливок и хлеба и картошки.
Джордж Мун засмеялся, но не тому, что она сказала, а своим мыслям. За прошедшие годы ему не раз казалось, что они могут случайно встретиться, но он вовсе не думал, что произойдет это вот так. Когда спектакль окончился и она с улыбкой пожелала ему доброй ночи, он сказал:
— Ты не против как-нибудь со мной позавтракать?
— Охотно.
Они договорились о дне и в условленное время встретились. Джордж Мун знал, что она вышла замуж за человека, из-за которого он с ней развелся, и по тому, как она одета, рассудил, что она отнюдь не в стесненных обстоятельствах. Они пили коктейль. Она с удовольствием ела hors-d'oeuvres. Ей было пятьдесят, ни больше, ни меньше, но возраст явно её не тяготил. От неё веяло весельем, беспечностью, она была находчива, разговорчива и смеялась искренним, заразительным смехом толстой женщины, которая дала себе волю. Не знай он, что её семья уже сотню лет находится на государственной службе в Индии, он бы подумал, что она в прошлом хористочка. Не сказать, что она была развязна, но чувствовалась некая экзальтация, наводящая на мысль о театральных подмостках. Она нисколько не смущалась.
— Ты так больше и не женился, да? — спросила она.
— Да.
— Жаль. Ведь если первый брак оказался неудачным, это не значит, что и второй будет такой же.
— Мне нет нужды спрашивать тебя, счастлива ли ты.
— Мне не на что жаловаться. По-моему, у меня счастливый характер. Джим всегда добр ко мне. Знаешь, он уже на пенсии, и мы живём за городом, и я обожаю Бетти.
— Кто это Бетти?
— Да моя дочка. Два года назад она вышла замуж, любой день могу стать бабушкой.
— Это здорово старит.
Она рассмеялась.
— Бетти двадцать два. Очень мило, Джордж, что ты пригласил меня позавтракать. В конце концов, было бы глупо таить обиду из-за того, что случилось так давно.
— Просто идиотизм.
— Мы не подходили друг другу, и нам повезло, что мы поняли это не слишком поздно. Я, конечно, была глупая, но ведь совсем молоденькая. А ты тоже был счастлив?
— Я добился успеха.
— Что ж, наверно, по твоим понятиям, это и есть счастье.
Он улыбнулся, по достоинству оценив её проницательность. А она не стала больше возвращаться к этим давним делам и с легкостью заговорила о другом. Хотя по решению суда сын остался на попечении Джорджа Муна, он не мог его воспитывать и позволил матери его забрать. В восемнадцать лет мальчик эмигрировал и теперь уже женат. Сын был чужой Джорджу Муну, и, встреться они на улице, отец бы его не узнал. Слишком он был искренним человеком и потому не стал притворяться, будто особенно им интересуется. Всё-таки немного они о нём поговорили, а потом заговорили об актёрах и спектаклях.
— Что ж, — наконец сказала она, — мне пора бежать. Мы чудно с тобой позавтракали. Было интересно повидаться, Джордж. Большущее тебе спасибо.
Он посадил её в такси и, так и не надев шляпы, зашагал в одиночестве по Пикадилли. Бывшая жена показалась ему очень приятной и забавной, и он засмеялся, подумав, что в своё время был безумно в неё влюблен. И когда он вновь заговорил с Томом Саффари, губы его всё еще улыбались.
— Когда я на ней женился, она была чертовски хорошенькая. В этом вся беда. Хотя не будь она такая красотка, я бы, конечно, на ней не женился. Мужчины вились вокруг неё, как мухи над банкой мёда. У нас бывали чудовищные ссоры. И наконец я её застал на месте преступления. И конечно развелся с ней.
— Конечно.
— Да, но теперь я понимаю, это была ужасная глупость. — Резидент подался вперед. — Дорогой мой Саффари, теперь я понимаю, что имей я хоть каплю разума, я должен был бы закрыть на это глаза. Она бы угомонилась и была мне отличной женой.
Как хотелось бы ему втолковать своему посетителю, что когда он сидел и болтал с этой весёлой, уютной, добродушной женщиной, он думал о том, до чего нелепо было поднимать такой шум из-за того, что сейчас казалось сущим пустяком.
— Но нельзя же забывать о собственной чести, — сказал Саффари.
— Бог с ней, с честью. Нельзя забывать о собственном счастье. При чём тут честь, если ваша жена легла с другим? Мы с вами не рыцари и не испанские гранды. Моя жена мне нравилась. Я не говорю, будто я не имел других женщин. Имел. Но было у неё что-то такое, чего мне не могла дать никакая другая женщина. Ну и дурак я был, отбросил то, чего желал больше всего на свете, только потому, что не мог владеть этим единолично!
— От кого-кого, а от вас я таких слов не ждал.
Джордж Мун слегка улыбнулся смущению, которое так ясно читалось на толстом встревоженном лице Саффари.
— Вероятно, вам никто ещё не говорил голой правды, — парировал он.
— Вы что ж, хотите сказать, что, если бы можно было к этому вернуться, вы поступили бы по-другому?
— Будь мне опять двадцать семь, наверно, я свалял бы такого же дурака, как тогда. Но обладай я своим сегодняшним разумом, я бы вот что сделал, если бы узнал, что жена мне неверна. То же, что вы вчера вечером: как следует бы её отделал — и этим удовлетворился.
— Вы хотите, чтобы я простил Вайолет?
Резидент медленно покачал головой и улыбнулся.
— Нет. Вы её уже простили. Я просто советую вам не поступать во вред самому себе.
Саффари бросил на него беспокойный взгляд. Его смутило, что этот холодный, педантичный человек сумел разглядеть в его сердце чувства, которые ему самому казались такими неестественными, что он и думать о них не хотел.
— Вы не знаете, как у нас обстояло дело, — сказал он. — Мы с Нобби были точно братья. Я устроил его на это место. Он всем мне обязан. И если бы не я, Вайолет могла бы на всю жизнь остаться в гувернантках. Мне казалось, это такое жалкое существованье, ну как было её не пожалеть. Понимаете, сперва мною руководила именно жалость. Вам не кажется, что это уж чересчур — ведешь себя с людьми самым порядочным образом, а они из кожи лезут вон, чтоб тебе напакостить? Ужасная неблагодарность.
— Ох, дорогой мой, не ждите благодарности. Ни у кого нет на неё никакого права. В конце концов, вы совершаете добро, потому что вам это доставляет удовольствие. Это самый бескорыстный из всех видов счастья. Ожидать в таком случае признательности, право, уже слишком. Если вы её получаете, что ж, считайте, вы получили добавочный дивиденд на акции, по которым дивиденд уже получен; замечательно, но только не думайте, будто вам это положено по праву.
Саффари нахмурился. Он был озадачен. Не укладывалось у него в голове, что Джордж Мун так чудно думает о вещах, о которых, кажется, не может быть двух мнений. В конце концов, всему есть предел. Иными словами, если у вас есть хоть какое-то представление о приличиях, следует вести себя как положено порядочному человеку. Нельзя забывать о собственном достоинстве. Занятно, что не кто иной, а Джордж Мун привел основания, которые кажутся невероятно соблазнительными, побуждают поступить так, как ты и сам рад бы, если б только знал, как это сделать, — да, черт возьми, именно так. Джордж Мун, он, конечно, странная личность. Никто никогда до конца его не понимал.
