Синклер Льюис - Вещи
— Вот вы вечно терзаетесь из-за папиного несессера. Он был хорош когда-то и стоил того, чтобы его любили. Но теперь это просто помеха. По-вашему, выходит, что фабрику надо останавливать на шесть месяцев в году, чтобы стянуть или залатать, или что там они делают, ременную передачу, вместо того чтобы установить новую и таким образом… О, неужели вы не понимаете? Покупайте вещи. Пользуйтесь ими. И выкидывайте, когда от них больше беспокойства, чем пользы. Если несессер мешает вам путешествовать, бросьте его в воду. Если вы завели себе теннисный корт, а потом увидели, что вовсе не любите теннис, пусть лучше корт зарастет сорной травой, чем вы будете тратить великолеп иые октябрьские дни на то, чтобы косить его, и скрести граблями, и…
— Ты, очевидно, хотела сказать — укатывать, — покровительственно поправила мать. — И какое отношение к предмету нашего разговора имеет теннис? Я и словом не обмолвилась о теннисе. И я надеюсь, ты согласишься, что не являешься авторитетом по части фабрик и ременных передач. Нет, вся беда в том, что ты так устаешь от своей работы в Красном Кресте, что не можешь рассуждать логично. Разумеется, раз сейчас война, может быть, и допустимо тратить столько времени и денег на перевязочные материалы и прочее только затем, чтобы их потом пустили на ветер неопытные сестры, но вы, девушки, должны помнить, что главное в жизни — бережливость.
— Мы это помним! Я так и живу. Это значит… о, это очень, очень много сейчас значит… Быть бережливым — это обходиться без вещей, которые вам не нужны, и аккуратно обращаться с вещами, которые вам полезны. И, само собой, не тратить время и душу на бесполезные вещи только потому, что вы имели несчастье их приобрести. Вроде того, как мы вечно волнуемся из-за стенных часов в верхнем зале, на которые никто никогда не смотрит.
Не слушая ее, мать безмятежно продолжала:
— Тебе, как видно, кажется, что этот дом требует слишком большого ухода. Ты бы предпочла, чтобы мы переехали в меблированные комнаты и снимали там одну спальню и столовую!
Тео махнула рукой.
Два дня спустя она забыла об этом.
В ее уютную жизнь, взывая о помощи, вкрался желтолицый призрак, глаза которого не видели ничего вокруг, а лишь кричали о нестерпимой муке. Это был… это когда-то был некий Стэси Линдстром, сержант американской экспедиционной армии.
Три дня Стэси пролежал с раздробленным плечом в воронке от снаряда. Он переболел воспалением легких. Четыре раза все в нем умирало, окончательно умирало… все, кроме желания видеть Гео.
Его маленькая, робкая, болезненно респектабельная мать послала за Тео в тот вечер когда его привезли домой, и, несмотря на панические протесты миссис Дьюк, Тео побежала к нему в одиннадцать часов вечера.
— Еще немного продержусь. Очень ослабел, но все на месте. Выкарабкаюсь… если ты этого хочешь. Не прошу тебя о любви. Все, что мне надо… знать, что ты хочешь, чтобы я жил. Заставил их отправить меня домой. Море перенес хорошо. Но ослабел. В Нью-Йорке схватил тиф. Обнаружилось только в поезде. Теперь ничего… Только очень болит. Болит, болит, болит, каждая клеточка болит. Неважно. Вот снова тебя увидел. Могу теперь умереть. Наверно, и умру.
Тяжело дыша, он выталкивал одно слово за другим, а она стояла на коленях возле кровати и не знала, любит она его или ненавидит, отпугивает ее эта костлявая рука, простертая к ней из могилы, или ее притягивает к нему горячее желание вылечить его душу, вдохнуть в нее волю к жизни. Но одно она знала: весь ее опыт, приобретенный в Красном Кресте, не помог ей, когда она соприкоснулась с кровоточащей живой жизнью… особенно кровоточащей и живой, когда она выкарабкивается из трясины смерти.
Тео переспорила миссис Линдстром, вызвала сиделку и доктора Роллина — Роллина, специалиста по внутренним болезням.
— Парень в порядке. Только мало сил, чтобы бороться как следует. Постарайтесь подбодрить его, — сказал доктор Роллин. — Счет? Мой счет? Он же солдат, верно? Неужели вы думаете, мне самому тоже не хотелось в армию? Где еще найдешь столько интересных пациентов? Да. Признаюсь. И чтобы дураки отдавали мне честь. А пришлось остаться дома лечить глупых баб. Брать деньги солдата? Не приставайте ко мне, — ворчал он, складывая стетоскоп, закрывая сумку и стараясь отыскать шляпу, которую миссис Линдстром из вежливости припрятала.
Каждый день после работы Тео устало плелась в дом Линдстромов — чистенький, тщательно прибранный дом, где в гостиной стоял покрытый кружевной накидкой комод с позолоченной раковиной и двумя парадными фотографиями родственников из Норвегии. Она наблюдала, как Стэси возвращается к жизни. Его руки, желтые и высохшие, как у голодающего китайца, снова стали розовыми и крепкими. Суставы перестали выпирать из-под кожи.
Когда Тео так неожиданно увидела его в первый раз, ее захлестнула нестерпимая жалость. Выручили ее в равной мере его насмешки над собственной беспомощностью и его раздражительность. Хотя он сразу послал за ней, вначале ему, по-видимому, были неприятны все, кроме сиделки. В свинцовых пучинах боли ничто не имело для него цены, кроме покоя. Глоток холодной воды значил больше, чем война. И даже когда он снова стал доступен человеческим чувствам и с нетерпением поджидал прихода Тео, в их разговорах не было ничего интимного. Когда он уже был способен, не задыхаясь, произнести несколько слов, она сделала попытку возродить его мечты о богатстве, которые были ей так ненавистны.
В раздумье она посмотрела на него — один профиль на взбитой подушке, — затем произнесла притворно бодрым голосом:
— Ты теперь скоро вернешься в банк. Я уверена, они тебя повысят в должности. Ты еще когда-нибудь станешь директором этого банка.
Он прикрыл бескровные веки. Она подумала, что ему все безразлично. Она продолжала шумно его убеждать:
— Честное слово. Я уверена, у тебя будут деньги. Куча денег.
Его глаза раскрылись, засверкали:
— Деньги! Да! Чудесная штука!
— Да-а.
— На них покупают танки и снаряды и пищу для бездомных малышей. А мне… нужно немного — только на жизнь. Нет больше прежнего Стэси Линдстрома. — Он погрузился в то огромное, что происходило внутри него, в эту нирвану… клокочущую нирвану! — У меня есть мечты, большие мечты, но не о том, чтобы разгуливать по воскресеньям в визитке и новых перчатках.
Больше он ничего не добавил. Неделю спустя он сидел в постели, в белой, отороченной красной каймой ночной рубахе, какие носили еще его отец и деды, и читал.
Она с любопытством взглянула на книгу. Это был учебник разговорного французского языка.
— Ты что, опять туда собираешься? — спросила она как бы между прочим.
— Собираюсь, теперь мне это ясно.
Он откинулся на подушку, подтянул одеяло к подбородку и сказал спокойно: — Я еду обратно, чтобы воевать. Но не для того, чтобы продолжать войну. Я знаю теперь, в чем мое назначение. Руки у меня хорошие, и я легко нахожу общий язык с простыми людьми. Я еду обратно, чтобы восстанавливать разрушенное. Мы заново отстроим Францию. Я учусь — учу французский, строительное дело, огородничество. Я неплохой фермер… Помнишь, я всегда работал на ферме во время каникул.
Она видела, что вся скованность покинула его. Он снова стал прежний Стэси — властелин фургонов с Ред — Ривер. Словно и не было долгих лет мучительной душевной тревоги, и внезапно Тео охватила такая нежность к старому другу, что просто не стоило тратить время на размышления о том, любит ли она его. Они строили планы, изредка обмениваясь понимающей улыбкой.
Еще через неделю миссис Линдстром отвела ее в сторону.
До тех пор, впустив Тео и молча поздоровавшись с ней, она неизменно скрывалась на кухне. На ее анемичном лице никогда ничего нельзя было прочесть. Но в этот день, когда Тео выходила из комнаты, миссис Линдстром поспешила за ней следом.
— Мисс! Мисс Дьюк, можна покаварить с вами?
— Ну, конечно!
— Мальсик поправляесся, а? Он был секотня в корошнй вид. Я хошу, чтоб ви… — Лицо маленькой женщины было сурово. — Я не снай, как скасать это красиво, но если вы когда-нибудь… Я снай, он вам не пара, но он всегда носит с собой ваш картошка, и, может быть, теперь, когда он был такой храбрый сольдат… Может быть, ви его немноко полюбить, но… Я снай, я простой женщина из Старый Свет. Если ви с ним поженись, я буду стоять в сторона… не буду вам помехом. Ваш родитель богатый и… О, я даю, даю его вам, если вы его хотеть.
Хмурые глаза миссис Линдстром стали огромными, налились слезами. Ее пуританская грудь судорожно вздымалась. Она всхлипнула:
— У него только и разговор был, что вы: всекта, кокта он еще был маленький мальсик. Простите, что я сакаварил с вами про это, если вы его не хотеть. Я хотел, штоп ви знали — я все, все для него сделай. И для вас.
Она убежала на кухню, и Тео услышала, что она принялась чистить кастрюлю. Тео выскочила в противоположную дверь.
