Хорхе Борхес - Создатель
Дождь
Яснеют очертания двора,Где дождь проходит, морося над садом.Или прошел?.. В сырые вечераМинувшее родней всего, что рядом.
С ненастьем возвращается пора,Когда завороженным нашим взглядамТо, что зовется "розой", мнилось кладомИ явь была, как праздники, пестра.
Вот за окном, которое все мглистейДождинками обласканные кистиЧернеют у далекого крыльцаНа сгинувшей окраине. И сноваЯ слышу голос моего живого,Вернувшегося моего отца.
К портрету капитана из войск Кромвеля
Не овладеть твердыней крепостноюВнимающему горней литургии.Другие зори (и века другие)Пронзает взгляд, воспитанный войною.
Тверда рука, застыв на рукоятке.В зеленых долах — кровь и рокот боя.Британия во мгле перед тобою,Сиянье славы, конь и век твой краткий.
Мой капитан, труды бесследней дыма.Назначен срок и рвению, и латам,И всем нам, исчезающим с закатом.Все кончено и впредь необратимо.
Сталь твоего врага давно истлела.Ты тоже пленник своего удела.
Старинному поэту
Пустынными кастильскими полямиПроходишь ты и, погружен в туманныйИ неотступный стих из Иоанна,Почти не видишь, как тускнеет пламя
Закатное. Бредовый свет мутится,И от Востока дымно и кровавоГрядет луна, как скорая расправаЕго неукоснительной десницы.
Ты смотришь на нее. Из давних былейВдруг что-то поднимается и сноваВ ничто уходит. И, седоголовый,Ты вновь сникаешь и бредешь разбито,Так и не вспомнив стих свой позабытый:"И кровь луны — словами на могиле".
Другой тигр
And the craft that createth a semblance.
Morris, "Sigurd the Volsung"[18] (1876)
Мне снится тигр. Ложится полумракНа кропотливую библиотекуИ раздвигает полки и столы:Безгрешный, мощный, юный и кровавый,Вот он, бредущий лесом и зарей,След оставляя на зыбучей кромкеРеки, чьего названья не слыхал(Он ни имен не знает, ни былого,Ни будущего — только этот миг.)Он одолеет дикие просторыИ различит в пьянящем лабиринтеПахучих трав дыхание зариИ несравненный запах оленины.Я вижу сквозь бамбуковый узорУзор на шкуре и костяк под этимСокровищем, ходящим ходуном.Но понапрасну линзы океановСменяются пустынями земли:С далекой улицы большого портаАмерики я исподволь слежуЗа полосатым тигром гангских плавней.Во сне смеркается, и понимаю,Что хищник, вызванный моей строкой, —Сплетенье символов и наваждений,Простой набор литературных троповИ энциклопедических картинок,А не зловещий, неизбежный перл,Что под луной и солнцем исполняетВ Бенгалии и на Суматре свойОбряд любви, дремоты и кончины.И против тигра символов встаетЖивой, гудящий колокольной кровьюИ расправляющийся с бычьим стадомСегодня, в этот августовский день,Пересекая луговину мернымВидением, но только упомянешьИли представишь этот обиход,Как снова тигр — создание искусства,А не идущий луговиной зверь.Еще попытка. Думаю, и третийОстанется всего лишь порожденьемСознания, конструкцией из слов,А головокружительного тигра,Вне мифов рыщущего по земле,Мне не достигнуть. Может быть. Но что-тоТолкает снова к странному занятьюБез смысла и начала, и опятьПо вечерам ищу другого тигра,Недосягаемого для стиха.
Blind Pew[19]
Вдали от моря и сражений — рая,Каким всегда рисуется утрата,Бродила тень ослепшего пирата,Английские проселки вымеряя.
Облаян злыми хуторскими псами,Обстрелян метким воинством ребячьим,Он спал растрескавшимся и горячимСном в пропыленной придорожной яме.
И знал, что там, где берег блещет златом,Судьба его ждет с сокровенным кладом —Отрадой в беспросветной круговерти.Так и тебя в краю, что блещет златом,Судьба ждет с тем же неразменным кладомБезмерной и неотвратимой смерти.
Напоминание о тени 1890-х годов
Прах. Лишь клинок Мураньи. Лишь размытыйЗакат над выцветшею стариною.Не мог я видеть этого бандита,Чья тень с закатом вновь передо мною.
Палермо, невысокий той порою,Венчался канареечным порталомТюрьмы. И по отчаянным кварталамБродил клинок, пугающий игрою.
Клинок. Лица уже за дымкой серойКак нет. И от наемника отваги,Который ей служил такою верой,Остались тень и беглый блеск навахи.
Пятная мрамор, это начертаньеНе троньте, времена: "Хуан Муранья".
Напоминание о смерти полковника Франсиско Борхеса (1833–1874)
Он видится мне конным той заветнойПорой, когда искал своей кончины:Из всех часов, соткавших жизнь мужчины,Пребудет этот — горький и победный.Плывут, отсвечивая белизною,Скакун и пончо. Залегла в засадеПогибель. Движется с тоской во взглядеФрансиско Борхес пустошью ночною.Вокруг — винтовочное грохотанье,Перед глазами — пампа без предела, —Все, что сошлось и стало жизнью целой:Он на своем привычном поле брани.Тень высится в эпическом покое,Уже не досягаема строкою.
Борхесы
О португальских Борхесах едва лиЧто вспомню — о растаявших во мракеРодах, что мне тайком былые страхи,Пристрастья и привычки передали.
Почти не существующие звенья,Уже недостижимые для слова,Они — неразличимая основаИ смены дней, и праха, и забвенья.
Пусть будет так. Исполнились их сроки:Они — прославленный народ, которыйПесков и волн одолевал просторы,На Западе сражаясь и Востоке.
Они — король, затерянный в пустынеИ уверяющий, что жив поныне.
Луису де Камоэнсу
Года без сожаления и местиСломили сталь героев. Жалкий нищий,Пришел ты на родное пепелище,Чтобы проститься с ним и жизнью вместе,О капитан мой. В колдовской пустынеЦвет Португалии полег, спаленный,И вот испанец, в битвах посрамленный,Крушит ее приморские твердыни.О, знать бы, что у той кромешной влаги,Где завершаются людские сроки,Ты понял: все, кто пали на ВостокеИ Западе земли, клинки и флагиПребудут вечно в неизменном видеВ твоей вновь сотворенной "Энеиде".
Девятьсот двадцатые
Круговращенье созвездий не бесконечно, и тигр — лишь один из призраков наважденья, но, не встречая нигде ни случая, ни удачи, мы считали, что сосланы в это бездарное время, время, когда ничего не могло родиться.
Мир, трагический мир был далеко отсюда, и нам предстояло найти его в прошлом: я сплетал убогие мифы о двориках и кинжалах, а Рикардо мечтал о своих табунах и загонах.
Кто мог подумать, что завтра вспыхнет зарницей? Кто предвидел позор, огонь и нещадную ночь Альянса?
Кто бы сказал, что история хлынет на перекрестки — наша история, страсть и бесчестье, толпы, как море, гулкое слово "Кордова", смесь реальности и сновиденья, ужаса и величья!
Ода, написанная в 1960 году
Закон ли тайный или явный случай,Свершая мой сновиденный удел,Велят, незаменимая отчизна,Наполнившая срамом и величьемСто пятьдесят невыносимых лет,Чтоб, капля, я воззвал к тебе, стремнине,Чтоб, миг, заговорил с тобою, время,И в задушевный разговор влилисьОбряд и мрак, возлюбленный богами,И храмовая чистота стиха?Я, родина, искал тебя в руинахОкраинных бездонных вечеров,В репье, ветрами пампы занесенномНа лестницу, в невозмутимых ливнях,В неторопливом обиходе звезд,В руке, пощипывающей гитару,В могучем притяжении степей,Которые владеют нашей кровью,Как море — саксами, в благочестивыхКрестах и чашах родовых могил,В еще девичьей нежности жасмина,В серебряной монетке, в шелковистомПрикосновении немой каобы,Во вкусе мяса, в сладости плода,В двухцветном флаге над щипцом казармы,В заношенных легендах о ножеИ винной стойке, в тысячах закатов,Ушедших и осиротивших взгляд.В поблекших за лета воспоминаньяхО двориках, где слуги носят имяСвоих хозяев, в нищенских страницахКниг для слепых, развеянных огнем,В неумолкающем паденье ливнейТого эпического сентября,Какого не забыть, но это ворохЕдва ль не чуждых знаков и имен.Ты больше верст своих безмерных далейИ дней твоих неизмеримых лет.Ты больше, чем немыслимое мореТвоих родов. Нам не узнать, какойТы видишься Творцу в животворящемСиянии предвечных образцов,Но мы, неистребимая отчизна,Живем и умираем, вызываяТвой сокровенный и слепящий лик.
Ариост и арабы
