Альваро Кункейро - Человек, который был похож на Ореста
Селедонио обмахнулся веером и стер с лица пот тем самым полотенцем, которым Тадео, закончив свою работу, вытер ему ногу.
— Царь Эгист содрогнулся и запретил произносить имя Ореста, велел вести учет всех чужестранцев, разослал повсюду шпионов, венецианцев и британцев — их работа ценилась на вес золота, — чтобы узнать судьбу Ореста. А нас, авгуров, царь заставил работать целый год: мы должны были сказать, каким путем явится тайный мститель, через какие ворота, какова длина его шагов, как он нанесет удар по царскому щиту. Этот щит пришлось чинить и укреплять заново, потому что во время тренировок он разбился. Ужас объял город, жизнь в нем стала невыносимой, и, дабы народ немного развеялся, а также чтобы страх не лег в основу политики, следуя советам Флорентийского Секретаря,[11] пустили новый слух: Орест блуждает где-то на Востоке, и ожидают вовсе не его, а бешеного льва, которому взбрело в голову сожрать царскую чету, — этим заодно объяснили простолюдинам заточение принцессы. Отсюда и пошла детская игра, описанная Тадео.
— И Орест придет?
— Придет, но неизвестно, когда. С годами страх постепенно таял, люди стали видеть здесь просто легенду, совсем как в Эзоповой басне о пастухе и волке; и сейчас одни только старики, беседуя летом в тени платанов, вспоминают об угрозе да обсуждают возможный финал трагедии, который завис в воздухе, поскольку Ореста все нет и нет. Полиция по-прежнему ведет расследование, хотя и не столь прилежно, как раньше, но ведь и денег на него отпускают теперь поменьше. Цари дряхлеют, не появляются на людях и отказываются позировать для портретов. Мы же, авгуры, живем в чести и можем про себя радоваться тому, что Ифигения не стареет, сохраняя прелесть своих восемнадцати лет и кожу без единой морщинки.
— Она не собирается замуж? Неужели у нее нет поклонников?
Казалось, этот вопрос не на шутку интересовал чужестранца — он даже поднял руку, обращаясь к Селедонио.
— Ей представлялось немало хороших партий, но она всех отвергала сразу под самыми разными предлогами или посылала несчастных собирать в дальних странах тамошние напевы и новые рецепты миндальных пирожных; понемногу поклонникам это надоело, они разъехались и больше не возвращались. Один из них сошел с ума и решил похитить Ифигению, за что его хотели выслать из города. Стражники схватили беднягу, а тот стал отчаянно драться, чтобы освободиться и вырвать себе глаза. Ему взбрело в голову повесить их в саду на кусте роз: пусть ясный взор влюбленных очей следит с восхищением за девушкой, пока он сам далеко. А еще мне рассказывала кормилица принцессы, будто Ифигения избегала крепких объятий во время медленных танцев на придворных балах.
— Хорошо бы увидеть ее, — промолвил дон Леон.
— Это невозможно, — произнес уверенно Тадео, — ведь она не покидает свою башню. Вот уже двадцать лет я каждый день хожу к двери черного хода — там раздают нищим похлебку, — и мне ни разу не повезло.
— А что, если сделать так, — медленно проговорил дон Леон, словно видя в мечтах исполнение своего плана. — Можно передать Ифигении, будто человек, похожий на Ореста, приходит утром на рассвете к царской голубятне, прячась в тени берез, слушает, как шумят, просыпаясь, птицы, и стоит только первой из них вылететь наружу и взмыть вверх, незнакомец возвращается в свое убежище, скрытое среди увитых плющом развалин старого города. Тот, кто принесет эту весть девушке, скажет, что своими глазами видел юношу и слышал, как он произносил торжественные октавы, обращаясь к теням прошлого.
— Да нет, ей не сойти с башни, — уверял Селедонио. — Никто не может спустить ее вниз так, чтобы ворот не заскрипел, его нарочно никогда не смазывают. Да и стража непременно увидит.
— Она могла бы связать простыни и распороть юбки на куски, — заметил Тадео.
— Да-да, пусть свяжет пояса, платки, шнуры для корсетов, — согласился дон Леон. — Можно еще разрезать на длинные полосы тяжелые двойные занавеси из прихожей. Она бы подошла к голубятне и принялась рассматривать меня в предрассветных сумерках, но при первом крике петуха сомнения покинули бы ее: «Нет, это еще не Орест». Быть может, чтобы удостовериться, Ифигения прикоснется своей прекрасной рукой к моему лбу, к губам, к шее; быть может, приложит ладонь к моей груди, слушая биение сердца. А потом девушка пойдет прочь, босая и полуобнаженная, как прибежала туда, а голуби будут виться вокруг нее, провожая до подножья башни, откуда поднимут ее наверх, к единственному окну, кормилица и служанки.
— Прелестная картина! — заключил Тадео. — Да она, пожалуй, еще влюбится в тебя.
— А ты, как ты будешь ждать ее? — С этими словами Селедонио поднялся с места, отошел в глубину комнаты за алтарь и встал, сложа руки на груди, держа по-прежнему в правой полный стакан вина.
Чужестранец тоже вышел из-за стола, подошел к двери и открыл ее настежь. Намотав край своей пурпурной накидки палевую руку, он медленно двинулся к окну, подняв вверх трость с серебряной рукояткой, словно меч, которым богатырь хочет поразить врага. Голова его была гордо поднята, когда чужестранец замер как раз на том месте, где солнечный луч ложился на полу у его ног. Потрясенные Тадео и Селедонио вдруг явственно увидели в правой руке дона Леона длинный меч.
— Орест! — вскрикнул авгур, сам не понимая того, что говорил.
Слово это отозвалось многократным эхом: зловещее имя прокричали своими жуткими скрипучими голосами вóроны на чердаке, и Тадео опустился на колени. Но как только все стихло и солнечный луч отодвинулся немного в сторону, картина изменилась, словно то было лишь видение или призрачный сон, длившийся один миг: чужестранец опять сидел на своем месте и улыбался, спокойно и безразлично, постукивая себя по подбородку рукоятью трости. Селедонио открыл дверь и окропил плиты на пороге своего дома вином.
— Будь как дома, принц! — сказал он, торжественно раскрывая ему объятия.
Тадео начал насвистывать марш, и дрозд подхватил мелодию.
Когда чужестранец и нищий ушли из дома авгура, Селедонио отправился на чердак посмотреть, что сталось с его воронами. Все четыре птицы были зарезаны, и, как убедился прорицатель, всех постигла одинаковая смерть — та самая, которую предрекали Эгисту: страшная рана шла снизу вверх и справа налево. Кровь воронов стекала тяжелыми каплями в мисочку черного кота и тот медленно и важно лакал ее.
V
Раз в неделю, пользуясь тем, что в заведении Малены по вторникам наводили порядок и стирали белье, сорокалетняя Теодора, хозяйка фруктовой лавки на улице Алькальдов и вдова ризничего, что готовил повозки для всех ауто сакраментале,[12] отправлялась под вечер туда, где провела свои золотые годы. Тогда она считалась девицей высшего разбора, и ее всегда отличали вдовцы и отставные военные. Один из них, митилинийский стратег, покинувший родной Лесбос,[13] взял ее на содержание. Потом славный полководец остался без гроша за душой, и Теодора отправилась каяться в монастырь, где и познакомилась с ризничим, за которого потом вышла замуж. Они познакомились, когда тот подбирал актеров для торжественного шествия: согласно сюжету Госпожа Сладострастие соблазняла юношу, который без долгих размышлений покидал ради нее Госпожу Грамматику. После смерти Малены заведение сохранило ее имя; заправлял теперь в нем бывший ватиканский певчий по имени Лино, чьи предки со стороны отца были капуцинами. Много лет тому назад он отправился морем в Левант[14] получать наследство, корабль затонул, и его спасли рыбаки, сочтя по голосу девицей, так искусно Лино был оскоплен. Когда ошибка обнаружилась, они продали его по дешевке Малене. Хозяйке пришелся по душе латинянин, который спал, свернувшись калачиком, разбирался в бухгалтерии и умел с чувством петь модные куплеты. Теодора ладила с Лино: тот закупал в ее лавке фрукты для своих девочек и всегда угощал лимонадом. Гостья рассказывала всевозможные городские сплетни, а девицы крахмалили наволочки — это была гордость дома — и внимательно слушали ее; причем особенно их занимали те, что касались знати да всяких важных персон. Хозяин заведения, большой любитель занимательных историй, сам спросил у Теодоры, не знает ли она чего о чужестранце с золотым кольцом, который бродит по городу de ocultis[15] и, взяв в слуги Тадео, нищего с дроздом, купил ему новую одежду. Кроме того, ходили слухи, будто Селедонио решил предсказать его судьбу и ужаснулся увиденному.
— Да, я кое-что слышала и даже видела этого человека, — сказала Теодора. — Тадео приводил его в мою лавку купить инжир и лимоны.
— Ну и как? Он хорош собой? — спросила лузитанка Флоринда, которая была романтической особой, носила нежно-голубые наряды и гордилась своими длинными ресницами, что порхали на ее лице подобно бабочкам-траурницам.
