Божена Немцова - Хороший человек
В комнате привратника коммерческого дома на Леопольдовском предместье Вены в кожаном кресле сидела высокая, толстая пани в чистом домашнем платье и белом чепце, завязанном под подбородком. Это была жена привратника, пани Кати, как именовали ее обычно венские знакомые, или, как звала ее старая Анча и остальные чехи,— пани Катержина. Хотя на лбу и щеках уже появились морщины, волосы ее были черны словно уголь.
Когда она молчала, то казалась хмурой, но стоило ей заговорить, как серые глаза прояснялись и лицо становилось неожиданно приятным. Черная жакетка была переброшена через спинку кресла, а полные круглые руки опирались на подлокотники. По рукам было видно, что поработать им довелось немало. Отблески огня, пылавшего в очаге на кухне, падали на женщину через открытую дверь и окрашивали в пурпурный цвет старомодную дубовую мебель, расставленную в комнате. У очага освещенная ярким пламенем хлопотала над огнем старая служанка Анча, устанавливая на него кастрюли. За ее спиной на стене сияла медная и оловянная посуда. При малейшем шуме Анча настораживалась и поглядывала на дверь.
— Что ж это ребенок не идет, — произнесла она нетерпеливо, — не случилось ли чего?
— Да брось ты, все время дрожишь над мальчишкой. Никак не можешь привыкнуть к тому, что он уже не ребенок. Представляешь, он уже бьет молотом по наковальне, — успокаивала ее пани Катержина.
— Это ничего не значит, пани Катержина, для меня Яноушек навсегда останется ребенком.
— Пусть остается, только не балуй его и не делай для него все, что прочтешь в его глазах, а то испортишь парня.
— Как же я могу не делать, когда он приходит и просит: «Анча, старая моя Анча, сделай это для меня». Боже, да у меня сердце дрожит от радости, что это дитя так меня любит. Не делай для него! Да ведь нет у меня другой радости на этом свете, кроме моего Яноушека!
— А я для тебя уже ничто? — поддразнила ее пани Катержина, с теплотой глядя на старую прислугу.
— Это вы-то ничто, пани Катержина? Вы для меня ничто? Ах, свет ты мой... это вы-то, которая приходила ко мне, когда я тяжело заболела, когда меня одолевала оспа, вы, которая утешала меня, заботилась обо мне в ту пору и по сей день, вы для меня ничто? Да за кого же вы меня принимаете? Бог ты мой, ведь Яноушек ваша кровь, оттого я так его люблю! — и старая Анча разрыдалась.
— Перестань реветь, старая чудачка, ты что, шуток не понимаешь? Или ты думаешь, я не знаю твое доброе сердце?.. Только к чему эти постоянные причитания о маленькой услуге, за которую ты со мной давно уже рассчиталась? Мы из одних мест, я тоже была в услужении, знаю, что такое трудности и как дорого доброе слово, когда человек одинок.
— Еще бы вы не знали, что такое трудности! Если бы вы этого не знали, то не заботились бы о девчатах, что Гаек привозит сюда служить.
— То, что делаю для них я, это малая толика по сравнению с тем, что для них делает Гаек, и, если бы раньше мне не приходилось стирать для других... как ты знаешь... у меня не оказалось бы столько знакомых и мне трудно было бы исполнить просьбы Гаека.
— Лихо тогда было. А вы в это время взяли меня к себе после болезни, я еще ничего не могла делать, вы же целые ночи работали и меня кормили.
— Замолчи, болтунья, — прервала ее пани Катержина, но если бы Анча стояла на несколько шагов ближе к ней, она заметила бы, как по щекам хозяйки текли слезы.
— Да молчу я, молчу уже... а помните, когда вы меня к себе взяли, на другой день пришел пан Михал, принес вам материю на свадебное платье и вы не хотели ее брать, потому что она, мол, очень уж господская, а потом все-таки венчались в платье из нее... А я в это время готовила вам завтрак и молилась за вас. Вы были ладная невеста, пани Катержина. Хотя пан Михал и немец, это правда, но человек он хороший, за вас душу готов отдать.
— Ты права, Михал действительно сама доброта. Начали мы жить очень тяжело, но господь бог помог нам.
— Когда двое стараются и между ними согласие, бог им всегда благоволит, тем более доброму человеку. У вас почти ничего не было, когда пан Михал служил в трактире «У барашка»... а вы у господ стирали, и все же такое доброе дело сделали для отца Гаека. Сын ведь об этом тоже помнит!
— О боже мой, это сделал бы каждый, кто его знал. Михал был с ним знаком, а когда Гаек заболел в трактире «У барашка», Михал привел его к нам, благо это было недалеко. Я ухаживала за ним, а Михал заботился о его лошадях и взял все его имущество под охрану. Мы боялись, что Гаек умрет. Но через неделю ему стало лучше. Он стократ отплатил нам за это. Сама знаешь, редко молодой Гаек приезжает просто с приветом от матери.
— Но он всегда говорит: это хозяйке за ее заботы о детях.
— О мой боже, заботы! Заслугой я считала бы это в том случае, если бы могла устроить каждую из девчат на хорошее место и моими стараниями она осталась бы добропорядочной, но ходить за ними по пятам я не могу.
— Легче укараулить мешок блох, чем такую девицу, если она решит плутовать, — заметила старая Анча. — А здесь, в этом Содоме, свет ты мой, как только красивая девушка покажется на улице, так вокруг нее сразу начинают ходить, аки львы рыкающи, как бы это ее проглотить! Такой сутолоки, как тут, на краю света не сыщешь!
— То же самое, пожалуй, и в любом другом большом городе. Сама понимаешь: больше огня — больше дыма, больше людей — больше грехов. Ты сегодня Ленку не видела? Она уже несколько дней не появлялась, а ведь она всегда забегает хоть на минутку, когда идет мимо.
— Ленку видела не далее как вчера. Она сказала мне, что у нее все хорошо. В этой девушке есть какая-то девическая чистота, но мне кажется, что ей нравится, когда эти, с усиками, обращают на нее внимание. А вот Аничка, та совсем другая, та мчится по улице, будто за нею кто-то гонится, и ни на кого не оглянется. Тихая, стыдливая. Мне это в ней нравится. Ленка же так и шныряет глазами.
— Ну, надо будет с обеими поговорить, жаль, если они перестанут меня слушаться.
— И еще сегодня интересовались у меня те двое, что в учениках у сапожника, когда, мол, приедет папаша. Я спрашиваю: что вам от него надо? Сперва не хотели секрет выдавать, потом все же сказали, что он обещал привезти им по новой рубашке, если они будут себя хорошо вести. Бедняги выглядели оборванцами. Как только Гаек приедет, они тут же к нему примчатся.
— Он человек добрый. Никто за всю свою жизнь столько для ребятишек не сделал, сколько Гаек. По дороге кормит их, здесь всегда каждому мастера найдет, присматривает за ними, а тем, кто хорошо себя ведет, всякое добро делает.
Тут в прихожей послышались шаги.
— Это мой Яноушек! — сказала Анча, и лицо ее просияло от радости. Пани Катержина встала и зажгла приготовленную на столе лампу. Распахнулась боковая дверь, и в комнату вбежал мальчик-подросток, сынок пани Катержины и воспитанник старой Анчи, живой, смуглый, темноволосый, в кожаном фартуке и весь черный от копоти.
— Здравствуйте, матушка, я вам кого-то привел! — крикнул он весело. «Кого же?» — хотела спросить пани Катержина, но в дверях уже показалась Мадла, а следом за нею Гаек.
— Мы про волка, а волк за гумном! — улыбнулась пани Катержина, подавая Гаеку руку. — Добро пожаловать в Вену. Мы как раз только что о вас вспоминали. Яноуш, подай стулья!
— Не надо, Яноушек, идите умойтесь, а то вы такой черный, словно вами печную трубу прочищали.
Яноуш бросился в кухню, Анча подала стулья.
— Как вам жилось все это время, Анча? — спросил Гаек, усаживаясь.
— Понемножку, как было богу угодно. Я, милый папаша, теперь уже, как пар над кастрюлей,
— О, это не так уж и плохо! — заметил Гаек, но Анча, пожав плечами, метнула взгляд на Мадлу и вышла на кухню.
— А кого ж это вы нам привезли? — спросила пани Катержина, усевшись и внимательно разглядывая Мадлу, которая была смущена всем тем, что видела и слышала.
— Вы же знаете, мамаша, кого я вам привожу.
— Тоже служить? Это ваша родственница?
— По Адаму, мы брат и сестра, а так всего лишь земляки, — отшутился Гаек, — а поскольку, пани Катержина, никто лучше вас не умеет делать землякам добро, я всегда обращаюсь только к вам с просьбой быть матерью моим землячкам.
— Я-то что, захотят ли они быть моими дочерьми, — улыбнулась пани Катержина.
— Без этого нельзя. Не будь вас, я не мог бы такую заботу взять на себя. Слишком уж это дорогой товар, чтобы, приехав сюда, я мог высыпать его на улицу и бросить как попало, бери, кто хочет, меня бы совесть заела.
— Не хочу вас хвалить, Гаек, но откровенно говоря, побольше было бы таких честных и любящих ближнего своего людей, как вы, — сказала пани Катержина, положив свою полную руку на плечо Гаеку.
— То, что они есть, вы сама тому доказательство, мамаша, — ответил ей на это Гаек.
— Ну, не хочу я больше об этом говорить, знаю, что вы не любите, когда кто-то вас хвалит. Однако есть и такие, которым нравится, когда о них трубят по всему свету... А вы раздевайтесь, барышня, или вы хотите еще куда-нибудь зайти, может, у вас тут есть знакомые?
