Фредерик Бегбедер - Воспоминания необразумившегося молодого человека
Каждый мой день начинался оптимистично. Я вставал, чистил зубы, выпивал чашечку кофе, кого-нибудь убивал. Достаточно было посмотреть в окно: в моем переулке было полно никчемных доходяг, которые только и ждали, чтобы я их добил. Я делал вид, будто обеими руками беру ружье, спокойно прицеливался. Не дрогнувшим пальцем нажимал на спусковой крючок.
Марк Мароньс, ужасный серийный убийца, жуткий массовый кровопийца, беспощадный сексуальный маньяк и знаменитый ночной тусовщик: еще один выстрел. Вся полиция сидела у него на хвосте. Научные лаборатории производили анализ его волос. А он разражался сардоническим хохотом. В его стакане бутылочного сидра плавали конфетти. На коробке стирального порошка он прочел: «Талантливо без кипячения». Этого может достичь только стиральный порошок.
Вдруг мне стало безразлично, что я не мастурбирую.
Вдруг мне стало безразлично, что я не принимаю наркотиков.
Вдруг мне стало безразлично, что я не Мик Джаггер.
Вдруг мне стало безразлично, что я не помню наизусть либретто «Богемы».
Вдруг мне стало безразлично, что я не грызу ногти.
Вдруг мне стало безразлично, что я не переспал с Роланом Бартом.
Вдруг мне стало безразлично, что я не смотрю на вас со страниц газет.
Вдруг мне стало безразлично, что я не хожу к парикмахеру.
Вдруг мне стало безразлично, что я ничего не ем.
Вдруг мне стало безразлично, что я ничего не пью.
Вдруг мне стало безразлично, что я никуда не хожу.
Вдруг мне стало безразлично, что я ничего не пишу.
Вдруг мне стало безразлично, что я не умираю.
Вдруг… Анна.
Мне было смешно видеть собственную восторженность. В конце концов у меня возникло впечатление, будто я иду в ногу со временем. Везде происходят революции, отчего же не во мне? Нам говорили, что наступил Конец Истории. А моя история, наоборот, начиналась заново. Конец Идеологий породил идеологию Конца. Это был культ упадка. Чем хуже конец, тем лучше. Ерунда какая!
Не доверяйте своим идеалам софт, ибо они возбудили во мне желания хард. Мой выход. С дороги, я иду! Нас хотели превратить в безвольных слюнтяев, но в мир ворвалось поколение яростное, сексуальное, бунтующее и влюбленное. Кто сказал, что история никогда не повторяется?
А пока я прилежно столбил свою территорию: Анна не могла и носа высунуть, чтобы не наткнуться при этом на мои два. Шла ли она на выставку? Я уже обменивался шуточками с художником. Усаживалась ли она перед подиумом, чтобы ознакомиться с последними коллекциями мод? Я тут же предлагал ей выпить по бокалу шампанского за кулисами. Летела ли она на Каннский фестиваль? Я оказывался в том же самолете. Я старался как можно меньше мозолить ей глаза и в то же время постоянно маячить где-то поблизости. Вот так, моя жизнь — череда преждевременных эякуляций; мне никогда не удавалось сдержать в себе напор жизни.
Уму непостижимо. Я встретился с Анной случайно на новоселье, справляемом в шумной компании друзей. Было очень поздно, и воздух был насыщен электричеством. Я мгновенно узнал ее и начал дрожать всеми своими членами (включая тот, что посредине). Верите или нет, но, едва увидев меня, она перестала танцевать, медленно подошла, взяла меня за руку и увлекла в одну из спален. Там она еще сильнее сжала мою руку и поцеловала в губы, нежно, как в кино. Три раза. И ушла. Мне вспомнился Жан-Пьер Лео, который спрашивал, не являются ли женщины существами волшебными.
Чем раздумывать, лучше бы я пошел за Анной, но как это сделать? Как бы то ни было, напрасно я обшаривал все закоулки этой квартиры — Анны давно уже след простыл. Я был не в состоянии понять, наяву это произошло или во сне. «О, Господи, сделай так, чтобы это был не сон!» Ужас, каким становишься верующим в такие моменты.
И солнце встало.
Мне не приснилось. Анна позвонила мне на следующий день. Утро вечера мудренее. Стало быть, она действовала вчера не бессмысленно, в порыве горячности, а осознанно. Она заверила меня, что не была пьяна. Значит, есть все-таки в Париже девушки, совершенно владеющие собой, которые могут неожиданно поцеловать парня. Во всяком случае, одна. Для меня вполне достаточно. В этом смысле я никогда не был особо прожорлив. Скажем так: я возвел необходимость в ранг благодетели, что не мешает мне оставаться весьма пылким романтиком.
Наша страсть была поистине нежнеющей, мимозной и милашечной. (Слова слишком грубы, чтобы передать наши чувства, так что я позволил себе придумать свои.)
У нее мне нравились:
— ее щиколотки (уже упоминалось);
— ее комплименты (но они заставляли меня краснеть);
— ее манера проводить рукой по волосам (растопыренными пальцами);
— ее стряпня (из замороженных полуфабрикатов);
— ее юбки (короткие);
— ее позвоночник (особенно когда она наклонялась);
— ее смех (над моими шутками);
— ее косточки (или ключицы);
— ЕЕ КОЖА;
— и желание сочинять такого рода перечни, которое она во мне возбуждала.
Я купил себе ружье с обрезанным стволом. Не знаю, что на меня нашло. Я совершенно не способен воспользоваться этой штуковиной и не представляю, зачем она может мне пригодиться: сам я по натуре человек спокойный, а врагов моих можно пересчитать по пальцам одной руки. К тому же эта штука стоила мне целого состояния. Но я сохранил ее, она красивая.
Ею можно оторвать человеку голову с расстояния в пятьдесят метров.
Мы целыми днями валялись в кровати, питаясь исключительно паштетом из гусиной печенки и кока-колой (анорексия — это гедонизм), смотря по телеку видеоклипы, пока передачи не заканчивались. Случалось иногда, что мы ели также фисташки, но от этого у нас появлялись язвочки во рту. Что еще? Мы наизусть заучивали диалоги Мишеля Одиара, воровали стаканы на вечеринках, носились на мотороллере, слушая Кэта Стивенса, «Ослиную шкуру» Мишеля Леграна, Сару Вон, и думали, что нас ничто не сможет остановить, что можно быть счастливыми безнаказанно. Мы еще не читали Э. М. Чорана: мы были так милы.
Кошка будила нас, чтобы ей дали поесть. Мне нравилась простота наших отношений: любовь в обмен на жратву. Наши взаимоотношения строились на несомненно более здоровых основах, нежели у большинства представителей человеческого рода. Стоило мне протянуть ей тарелку, как раздавалось довольное урчание: дашь на дашь.
Я был в отличном настроении, и меня это жутко пугало. Любая ерунда вызывала у меня улыбку, и я непрестанно наполнял легкие свежим воздухом. Однажды у меня даже навернулись слезы на глаза, когда я смотрел какой-то мыльный сериал. Никогда еще мне не удавалось так радоваться жизни. Райзер говорил, что его тошнит от счастливых людей. Я разделяю его мнение, хоть он и умер из-за этого.
Анна приносила мне круассаны, и хотя я не урчал, мысленно я так и делал. Потом я целовал ее в глаза в каждой комнате квартиры и признавался в любви, особенно в спальне. Раз уж Анна ДЕЙСТВИТЕЛЬНО была самой красивой девушкой на земле, зачем от нее это скрывать?
Мы были такими милашками. Мы пили «Вильямин».
Или откупоривали шампанское в порту Сокоа: «И ты, Брют!»
Мне повезло: Анна терпела мои каламбреды.
Так прошло немало времени, и я все реже и реже выбирался по вечерам из дома.
Когда любишь, не считаешь. Впрочем, нет: считаешь дни и часы, иногда минуты. Два дня Анна не проявлялась, и я постарел на десять лет. Я дежурил у телефона, разобрал телефон, собрал телефон. Я мог бы сдать экзамен на телефонного мастера. Наконец Анна пришла. Ее отец в больнице.
У меня даже не было возможности ее отругать!
Если бы я знал, что одна из сцен этого романа будет происходить в Венеции, возможно, я бы не столь проворно вошел в литературу. Венеция — это город для заводских комитетов, любительниц гондольеров и студентов-филологов в вельветовых пиджаках. Кроме того, это единственное место, где умереть считается шикарней, чем попасть на бал. Но Анна непременно хотела туда поехать, поскольку ее отец пожелал, чтобы она представляла его на балу у его друга, князя де Г. Итак, мы сели в «Восточный экспресс». Спали мы не много; некоторые пассажиры из нашего вагона жаловались на ночной шум. Как только мы приехали в «Эксельсиор», я тут же заснул глубоким сном.
Когда я проснулся, было уже темно. Анна куда-то исчезла, но что еще хуже — я забыл в Париже свои запонки. Спускаясь в холл, по дороге я незаметно стряхнул несколько крупинок перхоти, просыпавшихся на плечи моего смокинга. Так, живее, немножко уверенности. А у Тадзио была перхоть?
Анна ждала меня в баре «Гритти». По крайней мере, она так написала в записке, которую оставила у портье. По его словам, она вышла более двух часов назад. Я сунул ему банкноту в десять тысяч лир. Надо помогать привратникам: представители этой вымирающей профессии сумели сохранить старинную традицию шпионажа и доносов. К тому же это ремесло, которое открывает двери.
