Айрис Мердок - Дикая роза
— Нет, благодарю. И что же ты…
— Я здесь задыхаюсь, — сказал Рэндл, нетвердой рукой наливая виски в один из стаканов. — Ненавижу эту нескладицу.
— Почему же ты не…
— Энн — истеричка.
— Неправда, и ты это отлично…
— А-а, к черту. Прости, нервы у меня никуда. Выпей ты ради бога.
Хью налил себе виски и сел напротив Рэндла — тот уже опять сидел у стола, весь выжатый, опустошенный, и роза свисала у него между пальцев. Хью отпил хороший глоток. Что-то передалось ему от неистовой вспышки Рэндла, и он, глядя прямо перед собой, ощутил приятный всплеск энергии, как будто бы никак не связанный ни с обмякшей фигурой сына, ни с тем семейным взрывом, который предвещали его слова. Он окинул взглядом комнату Рэндла, немного женственную комнату, где пыльный солнечный свет перемешал и окрасил в пастельные тона разбросанные книги, выгоревший кретон, подушки, фарфор, цветные гравюры. И решился:
— Я не ошибаюсь, это Эмму Сэндс я видел на кладбище?
Рэндл выпрямился, как от толчка. Он сунул розу обратно в воду. Пригладил волосы, отвел глаза, снова поднял их на Хью и ответил:
— Да, она там была. Ты её видел?
— Мельком. А кто это был с ней?
— Некая Линдзи Риммер, так, кажется. Ее секретарь и компаньонка. — Рэндл старательно согнал с лица всякое выражение. Он откинулся на стуле к своему дивану-кровати и протянул руку туда, где на клетчатом, синем с белым, валлийском покрывале сидели, обнявшись, старенькие игрушки — собака Тоби и кролик Джойи. Ожидая, что ещё скажет Хью, он взял Тоби и посадил к себе на колено.
— Ты бываешь у Эммы?
— Так, знаешь ли, изредка.
— Где она теперь живет?
— Ноттинг-Хилл-гейт, — сказал Рэндл и добавил: — Все там же.
Пока они говорили, между ними опустилась глубокая тишина, словно все другие звуки в комнате погасли.
Хью молчал, а Рэндл все смотрел на него пристально, хотя и без всякого выражения и гладил игрушечную собаку. Молчание длилось долго, в нем противно клокотало то, что могло бы быть сказано. Эту тему удалось только назвать, развивать её оказалось невозможно. Одно имя и то уже разбудило отголоски.
Хью поежился и встал.
— Ну так, — сказал он. — Жаль, жаль, что ты не едешь с нами в Сетон. Пойду, надо все-таки вытереть эту посуду, если Пенн не удосужился.
Глава 4
— Молодец Феликс, он так мило относится к Энн, — сказал Хью.
Он задержался с Милдред Финч в большой оконной нише её гостиной, пока она ставила в синий фарфоровый кувшин старомодные розы, которые привезла ей Энн. За окном, по ту сторону лужайки, в тени огромного кедра сидели на скамье Энн с Феликсом, братом Милдред. Здесь солнце уже высушило сад, и в открытое окно лился теплый запах скошенной травы и ублаготворенной земли. Темно-зеленые тени деревьев только начали уплотняться и вытягиваться, а краски разгораться ярче в преддверии вечера. Позади кедра отливала темным лаком поверхность медлительной речки, пропадавшей из глаз там, где за густой бамбуковой рощицей еле виднелся мостик восемнадцатого века. На переднем плане, перед домом, Хамфри, сухощавый и элегантный, в белой рубашке без пиджака, осматривал клумбы, время от времени бросая взгляд за речку, где в чаще каштанов то появлялись, то исчезали Пенн и Миранда, причудливые полувзрослые создания, стесняющие друг друга, не умеющие ни отдохнуть вместе, ни поиграть.
— Да, он милый мальчик, — рассеянно отозвалась Милдред. Она воткнула белую с зеленым глазком Мадам Арди между двумя лиловатыми, розовыми по краям Луизами Одье и отступила, чтобы полюбоваться эффектом. — И все-таки надо признать, — сказала она, — что никто не составляет букетов изящнее, чем Энн. Я очень надеюсь, что она и в этом году будет участвовать в конкурсе Женского института на лучший букет. Мне доставляет истинное удовольствие, когда ей удается утереть нос этой Клер Свон.
Хью чувствовал себя очень усталым, его больше обычного мучил звон в ушах, казавшийся сегодня неумолчным ропотом далеких голосов, и он возразил обиженно:
— Клер была к нам очень добра это время. — Злословие Милдред, легкое, но почти никого не щадящее, иногда удручало его.
— А почему бы и нет? — сказала Милдред. — Ей это ничего не стоит и к тому же утоляет её любопытство. Но сколько бы она ни поджимала губы, на самом деле ей бы очень хотелось, чтобы её Дуглас был сильным, страстным мужчиной вроде Рэндла.
Верно ли, что Рэндл сильный, страстный мужчина? Трудно сказать, думал Хью. Присев на ручку кресла, он устремил взгляд в окно, на белоснежный, пышно волнящийся затылок Хамфри, непутевого, но счастливого Хамфри.
— Как вы думаете, Рэндл уйдет от Энн? — спросила Милдред и добавила к букету слева две Бель де Креси.
— Конечно, нет, — сказал Хью. — Он ерепенится, но никуда он не уйдет. Энн его раздражает, но только Энн способна его и утешить. — Равнодушное любопытство Милдред было ему неприятно. Но он не только хотел отмахнуться от нее, он верил в то, что говорил. Не первый раз он видел сына в таком состоянии. Взгляд его снова задержался на детях, резвящихся за рекой. В памяти возникли странные слова, которые утром произнес Рэндл: „Мне нужен другой мир, оформленный“ — и еще: „Ты-то сумел не увянуть“. На секунду он смутно почувствовал, что завидует Рэндлу. Потом мелькнула парадоксальная мысль, что, может быть, Рэндл завидует ему. Видит в нем человека, который справился со своими трудностями.
Чтобы прекратить разговор о Рэндле, он спросил:
— Как Берил? — верный способ завести Милдред.
Берил была дочерью Финчей, их единственным отпрыском, и Милдред, видимо, до сих пор не простила ей, что она не мальчик. Ей было уже за тридцать, она возглавляла педагогический колледж в Стаффордшире. Хью видал её редко, но она ему нравилась, он ценил её несомненный ум. Он простодушно допускал, что не может решить, искренне или нет Милдред выказывает к дочери презрение.
— Все так же, — сказала Милдред. — Эта девица никогда не выйдет замуж. Вечно ей нужно быть в авангарде чего-то там такого, мужчины этого терпеть не могут. Конечно, трудно было ожидать, что она станет нормальной женщиной, раз Хампо всю жизнь был со странностями. Впрочем, я ни в чем не уверена, надеюсь, что хоть какие-то радости ей доступны. — Она оборвала листья с розово-белой, словно бумажной, Розы Мунди и сунула её в середину букета.
Хью часто шокировала в Милдред излишняя откровенность, граничащая, по его мнению, с вульгарностью. Правда, знакомы они были очень давно — с тех самых пор, как Хамфри, с которым он тогда вместе учился в Кембридже, представил её всем как свою невесту. Хамфри сдал выпускные экзамены лучше и жену взял богаче. Хью задумчиво посмотрел на нее. Она и сама не слишком-то женственна. Не то что Фанни, милая Фанни. У Милдред было резкое лицо, очень бледное, стянутое на лбу и у глаз ироническими горизонтальными морщинками, словно туго перевязанное тонкими нитками. Белая кожа щек по контрасту выглядела теперь мягкой и старой. Рот и ярко-синие глаза — длинные, смеющиеся, часто насмешливые. Изжелта-седые волосы она коротко стригла, что, впрочем, не помогало хоть сколько-нибудь укротить их природную пушистость, и прическа её, меняющаяся день ото дня, а то и несколько раз на дню, часто казалась попросту растрепанной — Милдред порой недостаточно заботилась о своей внешности. Однако и сейчас ещё это была интересная, умная, энергичная Милдред. И снова он стал отыскивать в памяти подробности того поцелуя, но так ничего и не вспомнил, кроме того, что было лето, Сетон-Блейз, и он целовал её. Случилось это перед тем, как начался его роман с Эммой, — пожалуй, и не удивительно, что все остальное стерлось. Милдред тоже была знакома с Эммой, очень давно, когда обе были немного эксцентричными студентками в жестких соломенных шляпах, тальмах с капюшонами и юбках до полу. Но потом они потеряли друг друга из виду, и Хью был уверен, что Эмма не поверяла Милдред своих сердечных тайн.
— Ну как, ничего? — сказала Милдред, осторожно водружая кувшин с розами на каминную полку. — До Энн мне, конечно, далеко, но при моей бездарности и это неплохо. Где же ваш бокал? Больше не хотите? Ну, тогда давайте играть, будто мы почтенная супружеская пара, и прогуляемся по дорожкам, хорошо? — Она церемонно взяла Хью под руку и повела его в сад.
С приездом в Сетон-Блейз все почувствовали облегчение. После чуть влажной, чуть зловещей и явственно насыщенной Рэндлом атмосферы Грэйхеллока здесь так и веяло невинностью и теплом. И лето здесь установилось более определенно и прочно. Прелестный дом эпохи королевы Анны, из шершавого розоватого кирпича с серой, сглаженной временем каменной отделкой, нежился на солнце, томно растянувшись во всю длину, отдаваясь во власть сада, безупречно ему соразмерного. Отсюда не открывались широкие просторы — усадьба лежала в низине, среди заливных лугов. Но в маленьком парке многое ласкало взгляд: просвет между каштанами, ведущий к озеру, излучина реки, миниатюрная заводь, приходившаяся между мостом и кедром, газон с разбросанными по нему пышными кустиками, спускающийся к главным воротам. Поместье было небольшое, но на редкость искусно распланированное, в нем было все, что нужно, и оно не казалось ни большим, ни маленьким, а только безупречным. Когда-то Хью мечтал его купить, но и это относилось к давно умершим мечтам и желаниям.
