Мигель Астуриас - Зеленый папа
Под именем Чипо Чипо выходил он на свет дорог, но, назвавшись Чипо Чипо, сразу исчезал, и только оставалась от него, от вольного ягуара, колдовская сила, витавшая среди белок, попугайчиков и обезьянревунов, чтобы он снова мог объявиться, назвав себя Чипо Чипо, и снова стать самим собою — Чипо Чипо.
Кипящие болота, вздувшиеся волдырями стоячие воды под давящей, зеленой, губчатой мглой безмолвной сельвы; блики из черного серебра и жаркий, как в печи, воздух — все приходило в движение от его шагов по камням, от его дыхания, дыхания человека с легкими, полными крохотных рыбок, чтобы дышать под водой; или от его прыжков с лианы на лиану среди веток, распростершихся крыльями гигантских летучих мышей, или от взлетов вверх по стволам деревьев после сна на ворохе сухих листьев.
Он один умел произносить свое имя так, чтобы исчезать и появляться в одно мгновение, быть и не быть в одном и том же месте. И ветер гулял по хижинам, ветер, кислый от духа человека, всю жизнь толкущего муку из маниоки[15], когда он говорил, а говорил он жестко, твердо, прямо: «У вас купят землю, чтобы выбросить всех отсюда». Владельцы земли, их жены и многочисленное потомство женского и мужского пола, словно стояли на цыпочках, слушая его, такие они были худые, такие раздетые — острые уши, носы и плечи, — слушая тревожный голос, шелестевший по дворам и деревням, в сельве и в пойме реки Мотагуа.
Так, «одним махом», разбиваются дни, говорил он, дни обычные, такие, как все прочие, так разбиваются «одним махом». Так же разбилась и цепь его дней в то утро, когда он покинул свой дом, теперь обветшалый, заброшенный, и цепь дней старейшин из муниципалитетов: Чипо Чипо надоумил их идти в город искать защиты, чтобы не остаться нищими, и они пустились в путь. Сколько надежд роилось в душах алькальдов и синдиков[16], терпевших пытки башмаков-гробов[17], надетых специально для поездки в город, и костюма из саржи, и накрахмаленной рубахи с непременным черным бантом-трилистником! И они шли, неся с собой документы на право владения землей[18], пропахшие плесенью, терпким запахом жестяных трубок, где их хранили, со стертыми печатями медного цвета, печатями, погибшими не от руки злодея, а умершими от дряхлости. Эту подлинную древность бумаг, таящую в себе священные права, держали крепкие руки деревенских старост, а молодежь тем временем с трудом подавляла желание пустить в ход ружья и мачете.
Отряды солдат врывались в ранчо без спроса и разрешения: они искали Чипо, хотя чаще всего требовали съестного, обессилев от гор и воды, воды, бурлившей в реках или падавшей из туч, которые грудились в выси, чтобы завесить огненное небо мраком.
В ранчо, в деревнях солдаты спрашивали о беглеце, и если отвечали мужчины, они говорили твердо — Чипо; если же отвечали женщины, они глотали ударение и мягко произносили — Чипо. Что за диво, что за преступный сговор, что за чертовщина была в этом? Отчего так по-разному произносили мужчины и женщины имя сына Чипопо Чипо, внука Чипо Чипопо?
Песней рокочут речные пороги,я, Чипо Чипо, ее слышу один;в быстрой и легкой рожден я пироге,потока Мотагуа сын!
Солдаты вконец стаптывали сандалии, гоняясь за беглецом, и так много думали о его поимке, что порой им казалось: он идет вместе с ними. Отряды силой, а после их налетов являлся Зеленый Папа, «светловолосый служитель прогресса», как называла донья Флора жениха своей дочери, Мейкера Томпсона, и предлагал продать ему землю за кучу денег, — он рассыпал перед глазами золотые монеты, — по цене, какую они запросят сами.
Крестьяне, одни тощие, но крепкие, другие зеленые, обескровленные болотной лихорадкой, отвечали ему молчанием. Ни да, ни нет. Немые кости, космы и капли пота.
Проходило время, и, понукаемый доньей Флорой, угрозы, обещания, ругань, — один из самых древних стариков выдавливал уклончиво:
— Там видно будет, да…
И все повисало в воздухе, оседавшем горячей массой, плотным металлом крышки на кипящем котле, все: брань доньи Флоры, зубастый лай собак, возня свиней, шумное вспархивание петухов в курятниках — все, кроме краткой фразы «там видно будет, да…», которая не парила в воздухе, а замирала на устах, как далекое эхо, ибо даже в далеком будущем люди не думали расставаться со своей землей.
— Там видно будет, да…
— Ничего не видно, черт вас дери! — взвизгивала донья Флора.
— Там будет видно, донья Флорона!
— А что видно-то?
— Да тогда вот и посмотрим!
— Продаешь или не продаешь? Продаете вы или нет? Отвечайте наконец. Сеньор — человек занятой и не может тут попусту тратить время. Он заплатит вам золотом, наличными, сразу. Не знаю, чего вы еще ждете.
Молчание. Слышно было, как они моргают, потеют, глотают слюну.
— Вот идиоты! Да вы же останетесь без штанов, если не продадите участки этому человеку, — настаивала донья Флора. — Я знаю, что говорю. Послушайтесь моего совета. Если власти вмешаются, у вас все отберут. Пришлют солдат, смешают вас с дерьмом, и не получите ни песо.
Тишина. Немые кости, космы и капли пота.
Жаркие испарения земли душили покупателей, и они, не задерживаясь, ехали дальше. Дрема. Оводы. Мошкара. Не стоило спешиваться, заходить к людям, показывать деньги. Покупатели торопливо обрушивали предложения на мужчин и их семьи, толпившиеся в дверях ранчо, — вши, нищета, грязь, заплаты, рубаха и штаны или одни набедренные повязки на мужчинах, юбки цвета дождя на женщинах, неприкрытые груди и голые дети.
К вечеру всадники были вконец измотаны, но не физически, а морально, с досадой признавая свое поражение; они чувствовали, что не в силах сломить деньгами упорство мелких собственников, не желающих покинуть землю. Кто такие эти люди, чтобы их нельзя было соблазнить золотом, почему они прячут руки при виде полной горсти монет, сверкающих ярче солнца, ведь деньги эти предлагали им взамен клочка земли, которая опустошается наводнениями, зверями, саранчой. Это не человеческие существа. Это корни. Корни. И ничего не оставалось, как только вырвать их, истребить, как леса, уже сведенные там, где заложены плантации.
— Отдохнем-ка здесь, на пригорке, — предложила донья Флора, соскакивая с низкорослой бурой выносливой лошадки. — Упрямство этих идиотов, моих соплеменников, просто бесит. Тупые животные. Хорошо сказала моя бабушка: «Безумец тот, кто уговаривает скот». Счастливые вы, имеете дело с цивилизованными людьми. А мы здесь… что делать с этим сбродом?
Гринго слез со своего темного мула и растянулся рядом с доньей Флорой на полянке в зарослях под смоковницей.
— Какой милый, курит и не угощает!.. У меня тоже есть ротик! — И она потянулась сложенными бантиком, как для поцелуя, губами к сигарете, которую он, уже зажженную, сунул ей в рот.
— У меня нет другой, потому я и не предложил.
— Тогда курите сами…
— Поздно, она уже у вас в зубах…
— Хорошо, будем курить вместе, если вы не брезгуете.
Мейкер Томпсон не ответил. Дым отгонял москитов. Лишь через некоторое время послышался его голос:
— Не из-за того Майари осталась дома, что очень устала. Я хотел вам сказать об этом.
— Устала, не устала… Ерунду вы несете, притворщица она великая!.. Сидит дома из-за того, что невзлюбила этот самый business — «продавай или подыхай». Сдала ведь экзамен на учительницу, и ей не хватает только диплома, только звания, все остальное при ней. А пользы никакой, одно воображение; то завянет, то воспрянет — как сельдерей. Бедная дочь моя, лучше бы ей отправиться в порт к крестным, к Асейтуно! Я всегда ее туда посылаю, как только ей со мной наскучит. Старики бездетны и балуют ее. Изнывает она от безделья. И я такой когда-то была, но слишком рано овдовела, и пришлось скрепя сердце перемениться, сесть на коня по-мужски, ноги врозь — я всегда ездила как сеньорита, ноги вместе — и сменить пудреницу на пистолет.
Голова ее откинулась, она глубоко вздохнула. Под блузой — вот-вот выпрыгнут наружу — колыхнулись смуглые груди.
— Майари будто разочарована чем-то, — сказал Джо, — глядит на меня, как на каторжника, на скот, на машину…
— Бедняжка, она никогда не могла меня понять, слюнявая мечтательница; ведь можно быть и такой мечтательницей, как я, — с ножом в руках. Вот из-за этого мы с нею не всегда ладим! Потому я хочу, чтобы вы поскорей женились и отправились жить на земли, доставшиеся ей от отца.
— Самое скверное то, что она, кажется, уже не хочет выходить за меня замуж…
— Сама намекнула или вам мерещится?
— Она мне сказала…
