Жорж Санд - Чертово болото

— Ты же знаешь, что дедушка с бабушкой этого не хотят, — сказал Жермен, прикрываясь волей старших, как делают обычно те, кто не привык полагаться на свою.

Но мальчишка и слышать ничего не хотел. Он залился слезами и стал говорить, что раз отец взял с собой маленькую Мари, он может взять и его тоже. Ему возразили, что придется ехать дремучими лесами, где много злых зверей, которые поедают маленьких детей, что Сивка не хочет везти на себе троих, что она это сама сказала, когда они уезжали, и что там, куда они едут, для таких карапузов нет ни ужина, ни ночлега. Однако все эти красноречивые доводы были бессильны убедить малыша; он кинулся на траву и принялся кататься по ней и кричать, что папа его разлюбил и что, если они его не возьмут с собой, он больше никогда не вернется домой.

Жермен был нежным отцом, сердце у него было мягкое, как у женщины. Смерть жены, необходимость одному заботиться о малышах, мысль о том, что бедным сиротам особенно нужна отцовская любовь, сделали его таким, и теперь в нем началась жестокая внутренняя борьба, усугублявшаяся тем, что он стыдился своей слабости и старался скрыть ее от маленькой Мари, — и от всех напрасных усилий лицо его покрылось потом, а глаза покраснели, так что казалось, что и сам он вот-вот расплачется. В конце концов он попытался рассердиться, но стоило ему обернуться и взглянуть на маленькую Мари, как бы призывая ее в свидетели своей душевной твердости, как он увидел, что лицо ее залито слезами. Тут уж мужество окончательно покинуло его, и, несмотря на то, что он все еще продолжал бранить сына и грозить ему, у него самого на глазах показались слезы.

— В самом деле, вы чересчур жестоки, — сказала наконец маленькая Мари. — У меня вот никогда не хватило бы духу противиться ребенку, который так огорчен. Знаете что, Жермен, возьмите его с собою. Кобыла ваша привыкла возить на себе двух взрослых и одного ребенка, шурин-то ваш с женой, — а уж она-то куда тяжелее меня, — по субботам всегда ездят на ней на рынок и сына с собой берут. Вы посадите его на лошадь перед собой, а коли надо будет, так я лучше пойду одна пешком, чем малыша огорчать.

— Не в этом дело, — ответил Жермен, которому смертельно хотелось, чтобы ее доводы возымели над ним верх. — Сивка — лошадь сильная и двоих еще увезти могла бы, достало бы только места на спине. Но что же мы будем делать с мальчиком дорогой? Он озябнет, проголодается… Кто же о нем позаботится вечером, да и завтра утром: надо ведь его уложить спать, умыть, одеть? Не могу же я затруднять всем этим женщину, которую вовсе не знаю. Она, разумеется, решит, что обращаюсь я с ней для начала слишком бесцеремонно.

— Вот вы и увидите, Жермен, обойдется она с ним ласково или холодно, сразу и узнаете, какой она человек, поверьте мне; а уж коли Пьер ей придется не по душе, я позабочусь о нем сама. Я схожу к ней, одену его, а завтра возьму с собой в поле. Весь день буду его ублажать и постараюсь, чтобы все было как надо.

— Бедная девочка, да он же тебе надоест! Подумать только, целый-то день с ним возиться!

— Напротив, мне это будет радостно, я буду не одна в чужих местах в первый день. Мне будет казаться, что я все еще у себя в деревне.

Видя, что маленькая Мари встала на его сторону, мальчуган ухватился за юбку девушки и так крепко держал ее, что пришлось силой разжимать ему кулачки. Как только он увидел, что отец уступил, он обхватил своими загорелыми ручонками руку Мари и поцеловал ее, подпрыгивая от радости и таща ее к лошади с тем горячим нетерпением, какое бывает у детей, когда они чего-нибудь очень хотят.

— Тихонько, тихонько, — увещевала его Мари, взяв его на руки, — давай-ка успокоим это маленькое сердечко, а то оно как птичка прыгает, а коли вечером ты, милый, озябнешь, скажи мне, я тебя в свой плащ заверну. Поцелуй-ка папу да попроси у него прощения, что так плохо себя вел. Скажи, что никогда больше не будешь себя так вести, никогда! Слышишь?

— Да, да, коли я буду исполнять все его желания, не правда ли? — сказал Жермен, вытирая своим платком глаза малышу. — Ах, Мари, испортишь ты мне этого сорванца!.. Да и в самом-то деле, очень уж ты добра, девочка. И почему же это на иванов день, когда мы пастушек нанимали, тебя не взяли! Ты бы и за детишками приглядела, и лучше бы уж я тебе как следует заплатил за твои заботы, чем теперь мачеху детям искать, та-то, может, еще и решит, что осчастливила меня уже тем, что не будет их ненавидеть.

— Не надо все представлять себе в таком мрачном свете, — ответила маленькая Мари, держа поводья, в то время как Жермен усаживал сына на перед широкого вьючного седла, обшитого козьей шкурой. — Коли ваша жена не будет любить детей, вы возьмите меня к себе на будущий год в услужение, и будьте спокойны, им будет со мной так весело, что они ничего не заметят.

VII

В вересковой роще

— Ну хорошо, — сказал Жермен, когда они проехали несколько шагов, — а что же подумают дома, когда Пьер не вернется к ночи? Старики будут беспокоиться, начнут повсюду его искать.

— А вы попросите рабочего, что дорогу чинит, пусть он зайдет к вам домой и скажет, что мы увезли малыша с собой.

— Верно, Мари, ты все предусмотрела! Мне и в голову не пришло, что Жанни сейчас должен быть там.

— Он ведь совсем близко от мызы живет, ему ничего не стоит к вам зайти.

Когда решение было принято, Жермен пустил лошадь рысью, а маленький Пьер был так рад, что не сразу даже вспомнил, что он в этот день не обедал; однако когда лошадь порастрясла его, у него начало подводить живот, и, проехав не более лье, он принялся зевать, весь побледнел и наконец признался, что умирает с голоду.

— Ну, началось, — сказал Жермен. — Я так и знал, что стоит нам немного отъехать, и их милость завопит, что хочет есть и пить.

— Да, и пить тоже хочу, — пропищал малыш.

— Ну что ж, заедем в трактир к тетушке Ребек, в Корлэ. «Рассвет!» Вывеска отличная, а заведение-то дрянное! И ты, Мари, тоже немножко со мной винца выпьешь.

— Нет, нет, ничего мне не надо, — сказала девушка, — вы зайдете туда с Пьером, а я пока лошадь покараулю.

— Как же это можно, утром ты отдала Пьеру свой хлеб, а сама голодная осталась, пообедать с нами дома тоже не захотела, все только плакала.

— Да не хотелось мне есть, очень уж мне было тяжко! Честное слово, мне и сейчас-то ничего не хочется.

— Надо заставить себя, девочка, иначе ты заболеешь. Дорога длинная, и не след нам туда голодными приезжать, не то придется вместо «здравствуйте» первым делом говорить «покормите нас». Я сам тебе подам пример, хоть я и не очень голоден; но все-таки поем, тем более что я, как и ты, тоже не обедал. Видел, как вы обе с матерью плачете, и сердце у меня разрывалось. Ну пойдем, я Сивку у ворот привяжу; сходи с лошади, говорю тебе.

Они вошли все трое в трактир, и меньше чем через четверть часа хромая толстуха подала им вкусную яичницу, серый хлеб и бутылку красного вина.

Крестьяне и вообще-то привыкли есть не спеша, а у Пьера был такой отменный аппетит, что прошло, должно быть, не меньше часа, пока Жермен смог подумать о том, что пора ехать дальше. Маленькая Мари вначале ела, просто чтобы не перечить Жермену; потом понемногу и в ней стал пробуждаться аппетит, ведь в шестнадцать лет долго без еды не протерпишь, а свежий воздух еще больше разжигает голод. Добрые слова, которые Жермен сумел ей сказать, чтобы утешить ее и подбодрить, также произвели свое действие; она постаралась убедить себя, что семь месяцев быстро пролетят, и стала мечтать о том, какое это будет счастье снова очутиться у себя в деревне, в родном доме: ведь дед Морис и Жермен оба обещали ей, что возьмут ее к себе в услужение. Но в ту минуту, когда она начала шутить с малышом и забавлять его, Жермену пришла в голову несчастная мысль показать ей из окна трактира расстилавшуюся внизу долину, которая с этого пригорка видна как на ладони, вся такая зеленая, сияющая и плодородная. Мари взглянула и спросила, не видать ли отсюда дома Белера.

— Разумеется, — ответил Жермен, — и мызу, и даже твой дом. Видишь вот серенькую точку возле большого годаровского тополя, пониже колокольни?

— Вижу, вижу, — сказала девушка и снова заплакала.

— Зря я об этом заговорил, — сказал Жермен, — сегодня я все время делаю глупости! Мари, девочка, поедем скорее, дни-то короткие, через час взойдет луна, и станет совсем свежо.

Они пустились в путь, пересекли большой вересник, и так как Жермен не стал особенно погонять Сивку, боясь, что быстрая езда утомит девушку и ребенка, то, когда они проехали большаком и свернули в лес, солнце уже село.

Жермен знал дорогу на Манье, но он решил, что ему удастся сократить ее, если он поедет не по Шантелубской тропе, а спустится ниже, чтобы ехать через Пресль и Сепюльтюр, избрав другую тропу — ту, на которую ему никогда не случалось сворачивать раньше, когда он ездил на ярмарку. Но тут он сбился, и прошло еще сколько-то времени, прежде чем они въехали в мелколесье; к тому же въехали они туда не там, где было нужно, и он даже не заметил, как стал отдаляться от Фурша и взял гораздо выше, в сторону Арданта.