Георгий Полонский - Доживем до понедельника
- Ступай домой, олух, - скорбно сказала ему мать. - Дома я тебе еще не такую революцию сделаю… И заграницу…
- Это не метод! - горячо сказала Наташа, когда Вова вышел, почесываясь. Левикова поглядела на нее, скривила губы и не сказала ничего. Обратившись к Мельникову, ее лицо опять стало пугливо- внимательным. И все время был наготове носовой платок.
- Стало быть, как же, Илья Семенович? Нам ведь никак нельзя оставаться с единицей, я уже вам говорила… Ну, выгонят его из Дома пионеров, из ансамбля этого… И куда он пойдет? Вот вы сами подумайте… Обратно во двор? Хулиганить?
Мельников испугался, что она заплачет, и перебил, с закрытыми глазами откинувшись на спинку стула:
- Да не поставил я единицу! "Три" у него. "Три"… удовлетворительно…
- Вот спасибо-то! - встала, всплеснув руками, женщина.
- Да нельзя за это благодарить, стыдно! Вы мне лишний раз напоминаете, что я лгу ради вас, - взмолился Илья Семенович.
- Не ради меня, нет… - начала было Левикова, но он опять ее перебил:
- Ну во всяком случае, не ради того, чтобы Вова плясал в этом ансамбле… Ему не ноги упражнять надо, а память и речь, и вы это знаете!
Уже стоя в дверях, Левикова снова посмотрела на Наташу, на ее ладный импортный костюмчик, и недобрый огонь засветился в ее взгляде. Она вдруг стала выкрикивать, сводя с кем-то старые и грозные счеты; такой страсти никак нельзя было в ней предположить по ее первоначальной пугливости:
- Память? Память - это верно, плохая… И речь… А вы бы спросили, почему это? Может, у него отец… потомственный алкоголик? Может, парень до полутора лет головку не держал, и все говорили, что не выживет? До сих пор во дворе доходягой дразнят!
Слезы сдавили ей горло, и она закрыла рот, устыдившись и испугавшись собственных слов.
- Извините. Не виноваты вы… И которая по русскому - тоже говорит: память… и по физике…
И Левикова вышла.
Молчание. Наташе показалось, что угрюмая работа мысли, которая читалась в глазах Мельникова, не приведет сейчас ни к чему хорошему. Поэтому с искусственной бодростью сказала:
- А я вот за этой партой сидела!…
Он озадаченно поглядел на стол, на нее…
- Извините меня, Наташа.
Он вышел из кабинета истории…
* * *…и рванул дверь директорского кабинета.
Сыромятников, почему-то оказавшийся в приемной, шарахнулся от него.
Директор, Николай Борисович, собирался уходить. Он был уже в плаще и надевал шляпу, когда появился Мельников.
- Ты что хотел? - спросил директор, небрежно прибирая на своем столе.
- Уйти в отпуск. - Мельников опустился н стул.
- Что? - Николай Борисович тоже сел - просто от неожиданности. - Как в отпуск? Когда?
- Сейчас.
- В начале года? Да что с тобой? - Николая Борисовича даже развеселило такое чудачество.
- Я, видимо, нездоров…
- Печень? - сочувственно спросил директор.
- Печень не у меня. Это у географа, у Ивана Антоновича…
- Прости. А у тебя что?
- Да так…общее состояние…
- Понимаю. Головокружения, упадок сил? Понимаю…
- Могу я писать заявление?
- Илья, а ты не хитришь? Может, диссертацию надумал кончать? - прищурился Николай Борисович.
Мельников покрутил головой.
- Это уже история…
- А зря. Я даже хотел тебе подсказать: сейчас для твоей темы самое время!
- Прекрасный отзыв о научной работе… и могучий стимул для занятий ею, - скривился Мельников и, отойдя к окну, стал смотреть во двор. Николай Борисович не обиделся, лишь втянул в себя воздух, словно заряжаясь новой порцией терпения: он знал, с кем имеет дело.
- Слушай, ты витамин B-12 не пробовал? Инъекции в мягкое место? Знаешь, моей Галке исключительно помогло. И клюкву - повышает гемоглобин! И печенку - не магазинную, а с базара…
- Мне нужен отпуск. Недели на три, на месяц. За свой счет.
- Это не разговор, Илья Семеныч! Ты словно первый день в школе… Для отпуска в середине года требуется причина настолько серьезная, что не дай тебе бог…
Директор снял шляпу и говорил сурово и озабоченно.
- А если у меня как раз настолько? Кто это может установить?
- Медицина, конечно.
Мельников повернулся к окну. Ему видны белая стена и скат крыши другого этажа; там прыгала ворона с коркой в клюве, выискивала место для трапезы… Вот зазевалась на миг, и эту корку у нее утащили из-под носа раскричавшиеся на радостях воробьи.
- Мамаша как поживает?
- Спасибо. Кошечку ищет.
- Что?
- Кошку, говорю, хочет завести. Где их достают, на "Птичьем рынке"?
Директор пожал плечами и всмотрелся в заострившийся профиль Мельникова.
- Да-а… Вид у тебя, прямо скажем, для рекламы о вреде табака… - И, поглядывая на него испытующе, добавил тихо:
- А знаешь, я Таню встретил… Спрашивала о тебе. Она замужем и, судя по некоторым признакам, - удачно…
Мельников молчал.
- Слышишь, что говорю-то?
- Нет. Ты ведь меня не слышишь.
Николай Борисович помолчал и отвернулся от него. Они теперь - спинами друг к другу.
- А ты подумал, кем я тебя заменю? - рассердился Николай Борисович.
- Замени собой. Один факультет кончали.
Директор посмотрел на него саркастически.
- У меня же "эластичные взгляды", я легко перестраиваюсь, для меня "свежая газета - последнее слово науки"… Твои слова?
- Мои. - Мельников выдержал его взгляд.
- Видишь! А ты меня допускаешь преподавать, калечить юные души… Я, брат, не знал, куда прятаться от твоего благородного гнева, житья не было, - горько сказал Николай Борисович и продолжал серьезно, искренне: - Но я тебя всегда уважал и уважаю… Только любить тебя - трудно… Извини за прямоту. Да и сам ты мало ведь кого любил, а? Ты честность свою любил, холил ее, пылинки с нее сдувал…- как-то грустно закончил он.
- Ладно, не люби меня, но дай отпуск, - гнул свое Мельников.
- Не дам, - жестко отрезал директор. - На тахте - оно спокойней, конечно… И честность - под подушку, чтоб не запылилась!
- Про тахту - глупо: у меня бессонница. А что касается честности - да, она гигиены требует, ничего странного. Как зубы, скажем. Иначе - разрушается помаленьку и болит, ноет… Не ощущал?
- Что? Зубы-то? - запутался Николай Борисович. - Да нет, уже нет… Могу дать хорошего протезиста - надо?
- Ты подменил тему, Коля, - засмеялся Мельников. - Сплутовал!
- Слушай, отстань! Седой мужик, пора понимать: твоими принципами не пообедаешь, не поправишь здоровья, не согреешься…-
- Конечно. Это тебе - не шашлык, не витамин B-12, не грелка…
Мельников прошелся по кабинету, взял с полки какое-то пособие, полистал.
- Ты никогда не размышлял о великой роли бумаги?
- Бумаги?
- Да! Надо отдать ей должное: все выдерживает! Можно написать на ней: "На холмах Грузии лежит ночная мгла…", а можно - кляузу на соседа… Можно взять мою диссертацию, изъять один факт (один из ключевых, правда), изменить одну трактовочку - и действительно окажется, что для нее "самое время"! Да ведь противно… Души-то у нас не бумажные, Коля! И уж во всяком случае, у ребят не должны они стать бумажными! - грохотал Мельников. - Вот учебник этого года! Этого!…
Николай Борисович поднял на него унылые глаза:
- Да чего ты петушишься? Кто с тобой спорит?
- Никто. Все согласны. Благодать!…
* * *Светлана Михайловна сидела в учительской одна, как всегда склонившись над ученическими работами. Тихо вошла Наташа, сунула классный журнал в отведенную ему щель фанерного шкафчика и присела на стул. Внимательно посмотрела на нее Светлана Михайловна. И сказала:
- Хочешь посмотреть, как меня сегодня порадовали? - Она перебросила на край стола листки сочинения… Наташа прочитала и не смогла удержать восхищенной улыбки:
- Интересно!
- Еще бы, - с печальной язвительностью кивнула Светлана Михайловна: она ждала такой реакции. - Куда уж интересней: душевный стриптиз!
- Я так не думаю.
(Теперь-то уж никаких сомнений: это они работу Нади Огарышевой обсуждали…)
- И не надо! Разный у нас с тобой опыт, подходы разные… принципы… - словно бы согласилась Светлана Михайловна и усмешливо подытожила: - А цель одна…
Потом протянула еще один листок, где была та единственная, знакомая нам фраза ("Счастье - это когда…"). И пока Наташа вникала в нее, - ветеранша рассматривала свою бывшую ученицу со всевидящим женским пристрастием… А потом объявила:
- Счастливая ты, Наташа…
- Я? - Наташа усмехнулась печально. - О, да… дальше некуда… Вы знаете…
- Знаю, девочка, - перебила Светлана Михайловна, словно испугавшись возможных ее откровений. И обе женщины замолчали, обе отвели глаза. А потом с грубоватой простотой Светлана Михайловна такое сказала, что пришел Наташин черед испугаться:
- Только с ребеночком не затягивай, у учителей это всегда проблема. Эта скороспелка, - она взяла из Наташиных рук листочки Нади Огарышевой, - в общем-то, права, хотя не ее ума это дело.
Наташа смотрела на Светлану Михайловну растерянно, земля уходила у нее из-под ног…
