Эмиль Золя - Собрание сочинений в двадцати шести томах. т.18. Рим
Далее Пьер подробно описывал длительную борьбу, которую вел католический социализм во всем христианском мире. Особенно поражало, что эта борьба проходила оживленнее и успешнее в странах, где еще только велась пропаганда веры, где католицизм еще не одержал полной победы. Например, там, где католичество сталкивалось с протестантством, священники с необычайной страстностью боролись за существование, оспаривали у пасторов власть над народными массами, дерзостно и отважно проповедуя демократические теории. В Германии, стране классического социализма, архиепископ Кеттелер один из первых предложил облагать податью богачей, а позднее создал широкое движение, которое ныне, с помощью различных союзов и газет, возглавило все духовенство. В Швейцарии монсеньер Мермилло так громогласно высказался в защиту бедняков, что теперь епископы выступают там почти заодно с социал-демократами, которых они, несомненно, надеются рано или поздно обратить в свою веру. В Англии, куда социализм проникает очень медленно, значительные победы одержал кардинал Маннинг: во время знаменитой стачки он выступил в защиту рабочих и тем дал толчок народному движению, которое во многих случаях сопровождалось обращением неверующих. Но свою главную победу католический социализм одержал в Соединенных Штатах Америки, где, считаясь с требованиями народных масс, (епископы, как, например, монсеньер Айрлэнд, вынуждены были поддержать требования рабочих: здесь как бы возникает в зародыше новая церковь, еще смутное, бурлящее свежими соками учение; окрыленное огромными чаяниями, оно словно бы возвещает зарю христианства завтрашнего дня. Обращаясь к странам католическим, к Австрии и Бельгии, мы видим, что в первой из них католический социализм сочетается с антисемитизмом, а во второй — он лишен какого-либо четкого содержания; но движение это замирает и даже вовсе глохнет, стоит только перейти к Испании и к Италии, странам, испокон веков преданным истинной вере; в Испании, невзирая на упорство епископов, как во времена инквизиции обрушивающих громы и молнии на головы неверующих, бурное сопротивление оказывают революционеры. Италия закоснела в традициях и обречена на бездействие, на угодливое молчание под сенью святого престола. Во Франции, однако, продолжалась оживленная борьба, главным образом, борьба идей. Революции объявлена была война, и, казалось, стоит только восстановить монархический строй, как снова наступит золотой век. Таким образом, вопрос о рабочих корпорациях встал во главу угла, они представлялись панацеей от всех бед, испытываемых тружениками. Но до единодушия в этом вопросе было далеко: католики отвергали вмешательство государства и, проповедуя подчинение одному только нравственному долгу, требовали свободных корпораций, а нетерпеливая молодежь, готовая к действию, настаивала на обязательной членстве в корпорациях и считала, что им надлежит владеть собственным капиталом; признанные государством корпорации должны были находиться под его покровительством. Особенно пылко, словом и пером, вел кампанию в пользу обязательного членства в корпорациях виконт Филибер де Лашу; но, к его величайшему прискорбию, ему все еще не удавалось склонить папу открыто высказаться за те или иные корпорации. По словам виконта, от этого зависела судьба современного общества: либо мирное разрешение социального вопроса, либо страшная, разрушительная катастрофа. По существу, хотя виконт и отказывался в этом признаться, он пришел в конце концов к государственному социализму. И пусть согласия в этом вопросе не было страсти кипели, делались не совсем удачные попытки создания потребительских кооперативов, ассоциации, строящих жилища для рабочих, народных банков, более или менее замаскированные попытки возврата к древней христианской общине; в то же время среди всеобщего смятения, духовного разброда и политических неурядиц, которые переживала страна, воинствующая католическая партия день ото дня лелеяла все более смелые надежды, питая слепую уверенность, что церкви вскоре удастся вернуть себе господство над миром.
Вторая часть книги заканчивалась картиной умственного и нравственного недуга, которым был отмечен конец века. Массы тружеников страдают от нищеты и требуют, чтобы новое распределение благ обеспечило им хотя бы хлеб насущный; но избранная верхушка, очевидно, тоже недовольна и сетует, что освобожденный разум, возросший интеллект порождают в ней опустошенность: пресловутое банкротство рационализма, позитивизма и знания вообще. Умы томятся жаждой абсолютного, они устают от медлительности науки, которая бредет ощупью, принимая лишь доказанные истины; эти умы, как встарь, охвачены томительной жаждой тайны; для душевного спокойствия им нужен полный и немедленный синтез; надломленные, в отчаянии, что им не дано познать всего, они на полпути вновь падают на колени, предпочитая бога, возврат к неведению, оправданному верой. Ведь знание и посей день еще не утоляет нашей жажды справедливости, не дает уверенности, не меняет исконного представления о счастье, о вечном блаженстве, ожидающем человека в загробной жизни. Оно лишь учит читать по складам науку бытия, оно лишь дарует каждому суровое сознание житейского долга, сознание необходимости быть попросту участником вселенского труда; и становится понятным бунт сердец, сожаление о христианском рае на небесах, где реют сонмы прекрасных ангелов, где все полно света, музыки и благоуханий. Дарить прощальный поцелуй усопшему и думать, что вы еще встретитесь, что вам суждено вместе с ним испытать торжество бессмертия! Верить в высшую справедливость, чтобы легче было переносить гнусность земного прозябания! Убить отвратительную мысль о небытии, бежать от ужаса перед исчезновением собственной личности и успокоиться, наконец, в лоне неколебимой веры, сулящей в загробном мире благополучное разрешение всех жизненных проблем! Народы еще долго будут жить этой мечтой. И начинаешь понимать, почему в конце нашего века в умах усталого, охваченного глубоким смятением человечества, несущего в себе семена будущего, проснулась беспокойная и мучительная тяга к религии, к идеальному и бесконечному, жажда нравственного закона, утверждающего веру в высшую справедливость. Любая религия может исчезнуть, — религиозное чувство породит новую, пусть даже и в содружестве с наукой. Новая религия! Новая религия! И разве не здесь, на современной римской почве, где, казалось бы, все благоприятствует такому чуду, должен возродиться, пустить зеленые побеги, расцвести пышным цветом юности старый католицизм?
Наконец, в третьей части книги Пьер пламенным апостольским словом предрекал будущее — обновленный католицизм, которому суждено вернуть смертельно страждущим пародам здоровье и мир, позабытый золотой век раннего христианства. И прежде всего он прочувствованно нарисовал блистательный портрет Льва XIII, идеального папы, которому само небо повелело заботиться о спасении пародов. Таким вставал папа в воображении Пьера, таким он его видел, обуреваемый страстным желанием обрести пастыря, который положит конец страданиям обездоленных. Правда, этому портрету недоставало сходства с оригиналом, но именно таким должен быть спаситель человечества: неиссякаемое милосердие, большое сердце, большой ум. Впрочем, Пьер перебрал немало документов, изучил энциклики, и в основу портрета нм были положены факты: богословское образование, полученное в Риме, затем недолгое исполнение обязанностей нунция в Брюсселе, продолжительное епископство в Перудже. Но, сделавшись папой, Лев XIII в трудной обстановке, создавшейся еще при Пие IX, обнаружил двойственность своей натуры: неколебимый страж догмы, он вместе с тем гибкий политик, готовый далеко следовать по пути примирения. Он решительно порывает с современной философией, минуя Возрождение, он обращается к средним векам, восстанавливает в католических школах христианскую философию, как она мыслилась светочем богословия — святым Фомою Аквинским. Затем, обретя надежное укрытие для догмы, папа проводит политику равновесия сил, он готов на любые посулы властям предержащим, любые обстоятельства использует в интересах папского престола. Он развивает бурную деятельность, примиряет святой престол с Германией, сближается с Россией, удовлетворяет притязания Швейцарии, хочет добиться дружбы с Англией, обращается даже к китайскому богдыхану с просьбой оказать покровительство миссионерам и вообще христианам, проживающим в его империи. Позже он вмешивается в дела Франции, признает законность республики. И с самого начала становится ясной одушевляющая Льва XIII идея, которая делает его великим политиком; идея эта испокон веков владеет папством: завоевание душ, превращение Рима в средоточие и владыку мира. Одно желание, одна цель движет Львом XIII — способствовать единению церкви, вернуть всех отколовшихся в ее материнское лоно, дабы в грядущей социальной схватке церковь осталась непобедимой. Папа домогается признания морального авторитета Ватикана в России; мечтает обезоружить англиканскую церковь, установив с нею нечто вроде братского перемирия, и наряду с этим он страстно желает соглашения с любой схизматической церковью, в особенности восточной, ибо, по его словам, все они заблудшие, но родные сестры, возвращения коих в лоно католической церкви жаждет его отцовское сердце. Сколь несокрушимую силу обретет Рим, завоевав безраздельную власть над христианами всего мира!
