Дзюнъитиро Танидзаки - МЕЛКИЙ СНЕГ (Снежный пейзаж)
Рано лишившаяся матери, десять лет назад схоронившая отца, вынужденная постоянно кочевать от одной сестры к другой, Юкико готова была выйти замуж хоть завтра. Она сожалела лишь об одном: после замужества она не сможет видеться с Сатико, самым близким и дорогим ей человеком, её опорой. Впрочем, нет, с Сатико она видеться сможет, а вот с кем ей действительно придётся расстаться, так это с Эцуко. Даже если они и будут время от времени встречаться, повзрослев, девочка перестанет быть для неё той, прежней, Эцуко. Постепенно забудутся и внимание, и любовь, которыми столь щедро её одаривала тётя.
Размышляя об этом, Юкико испытывала даже нечто вроде зависти к старшей сестре, которая по праву матери никогда не лишится дочерней любви и привязанности. Вот почему, если ей суждено будет выйти замуж за человека, ранее состоявшего в браке, Юкико хотелось бы, чтобы у него была прелестная дочка. И всё же, если бы действительно так случилось и она стала бы матерью девочки, пусть даже ещё более милой, чем Эцуко, она вряд ли смогла бы любить её так же самозабвенно, как племянницу. Юкико не так уж сильно огорчалась из-за того, что её замужество всё откладывается, как это могло показаться со стороны. Она предпочитала по-прежнему оставаться в доме сестры и помогать ей воспитывать дочку, нежели совершить над собой насилие и выйти замуж за человека, к которому не лежит душа. В обществе любимой племянницы она не чувствовала себя одинокой.
В сущности, Сатико сама способствовала возникновению такой привязанности между Юкико и Эцуко. Поначалу Юкико и Таэко занимали в доме одну комнату, но когда Таэко заполонила её своими куклами, Сатико перевела Юкико в комнату дочки. В этой небольшой, всего в шесть дзё, комнатке на втором этаже стояла низкая детская кроватка, где спала Эцуко. По ночам с девочкой находилась одна из служанок: она стелила себе постель на полу. Заняв место служанки, Юкико попросила поставить для неё соломенную кушетку, поверх которой стелили два толстых матраца, так что постель Юкико оказывалась почти на одном уровне с кроваткой Эцуко.
Постепенно к Юкико перешли заботы, прежде лежавшие на Сатико: она выхаживала девочку, когда та хворала, проверяла её уроки, следила за музыкальными занятиями, готовила завтрак в школу или дневной чай. И всё это она делала более умело, чем Сатико. Розовощёкая Эцуко с виду казалась воплощённым здоровьем, на самом же деле она, как и её мать, легко подхватывала всевозможные инфекции. У неё часто поднималась температура — то из-за воспаления железок, то из-за ангины, то ещё из-за чего-нибудь. В таких случаях по две, а то и по три ночи кряду кому-нибудь нужно было дежурить подле неё, меняя пузыри со льдом и компрессы. Одна лишь Юкико выдерживала такое напряжение.
Юкико казалась самой хрупкой из сестёр, руки у неё были едва ли не тоньше, чем у Эцуко, и, глядя на неё, можно было заподозрить — уж не больна ли она чахоткой? Её болезненный вид, кстати, тоже был в числе причин, мешавших её замужеству. В действительности же Юкико была крепче всех в семье. Даже когда все в доме лежали с инфлюэнцей, Юкико оставалась на ногах, да и вообще покамест она ещё ни разу серьёзно не болела.
Сатико же, напротив, несмотря на цветущий вид, отличалась слабым здоровьем. Стоило ей слегка переутомиться, ухаживая за больной дочерью, как она тотчас же заболевала сама, доставляя множество хлопот близким. Сатико выросла в годы, когда дом Макиока находился в зените своего могущества, её с детства окружала безраздельная любовь отца, и даже теперь, имея семилетнюю дочь, она всё ещё напоминала избалованного ребёнка. Ей не хватало ни душевной, ни физической выносливости, и временами младшие сёстры даже находили возможным кое в чем её упрекнуть.
Таким образом, она была совершенно не приспособлена не только ухаживать за больной дочкой, но и вообще руководить её воспитанием.
Между Сатико и Эцуко нередко вспыхивали ожесточённые ссоры. Злые языки поговаривали, будто Сатико жалко лишаться хорошей гувернантки и поэтому всякий раз, когда у Юкико появляется очередной жених, она тотчас же расстраивает дело. Слухи такого рода доходили и до «главного дома», но Цуруко не придавала им особого значения, разве что порой замечала не без досады: дескать, сестре так удобно держать Юкико при себе, что она не отпускает её в Осаку. Тэйноскэ тоже испытывал некоторое беспокойство. Очень приятно, что Юкико живёт у нас, говорил он, однако не годится, чтобы она стояла между нами и Эцуко. Не следует ли чуть-чуть увеличить дистанцию между нею и девочкой? И уж совсем нехорошо, чтобы дочь чуждалась матери, всецело привязавшись к тёте.
Возражая мужу, Сатико говорила, что его опасения беспочвенны. Просто Эцуко, как и все дети, легко привязывается к людям, но, сколько бы она ни ластилась к Юкико, Сатико она всё равно любит больше. Совсем не обязательно, чтобы ребёнок ни на шаг не отходил от матери. Эцуко прекрасно знает, что в конце концов Юкико выйдет замуж и покинет её.
Конечно, Юкико очень помогает ей с ребёнком, но это лишь до тех пор, пока не решится вопрос о её замужестве. Зная, что Юкико любит детей, она даёт ей возможность побольше находиться с Эцуко и хоть немного забыть о том, что её личная жизнь складывается так неудачно. Кой-сан мастерит кукол, у неё есть работа и определённый доход, есть и человек, с которым она, по всей видимости, намерена связать свою судьбу. У Юкико же ничего этого нет. Ей некуда деться. Сатико очень жаль сестру, вот она и пытается скрасить её одиночество. Таковы были доводы Сатико.
Неизвестно, догадывалась ли Юкико о мотивах сестры, но, как бы то ни было, она отдавалась заботам о племяннице с самоотверженностью, на которую не были способны ни мать, ни сиделка.
Всякий раз, когда возникала необходимость кому-нибудь остаться с ребёнком, она добровольно брала эту обязанность на себя.
Так было бы и сегодня, но на сей раз все три сестры получили приглашение в особняк супругов Куваяма, в Микагэ, на концерт, который давал Лео Сирота для избранного круга гостей. От любого другого приглашения Юкико с лёгкостью отказалась бы, но лишить себя удовольствия послушать хорошую фортепианную музыку было свыше её сил. После концерта Сатико и Таэко должны были встретиться с Тэйноскэ и вместе поужинать в Кобэ. Юкико решила пожертвовать ужином с сёстрами и зятем и сразу же вернуться домой.
7
— Подумать только, её всё нет и нет… — Юкико и Таэко уже давно стояли у ворот в ожидании старшей сестры, но та всё не появлялась.
— Скоро два. — Таэко направилась к машине, возле которой, открыв дверцу, стоял шофёр.
— Да, они беседуют целую вечность.
— Пора бы уже повесить трубку.
— Итани этого не допустит, А бедная Сатико не знает, как от неё отделаться. — Голос Юкико звучал так беззаботно, будто речь шла о чем-то, не имеющем к ней ровно никакого отношения. — Эттян, пойди скажи маме, чтобы она поторопилась.
— Может быть, сядем в машину? — предложила Таэко.
— Нет, подождём. — Правила приличия не позволяли Юкико сесть в машину прежде старшей сестры. Таэко ничего не оставалось, как ждать вместе с нею. Когда Эцуко скрылась в доме, Таэко тихонько, чтобы водитель не слышал, сказала:
— Я знаю о новом женихе.
— Вот как?
— И фотографию его видела.
— Да?
— Что ты о нём скажешь?
— Трудно судить о человеке только по фотографии.
— Тебе следовало бы с ним встретиться.
Юкико не ответила.
— Итани очень старается, и своим отказом ты поставишь Сатико в неловкое положение.
— Неужели нужно так спешить?
— Значит, всё дело в спешке? Сатико так и предположила…
Послышались быстро приближающиеся шаги.
— Ой, я забыла носовой платок. Кто-нибудь, принесите! Мой платок, платок… — Поправляя на ходу рукава кимоно, в воротах появилась Сатико.
— Извините, что так задержалась.
— Долго же вы беседовали.
— Не так-то легко было найти благовидный предлог… Едва от неё отделалась.
— Хорошо, об этом после поговорим…
— Садитесь, — пропустив вперёд Юкико, Таэко уселась в машину.
От дома Сатико до станции было недалеко. Когда, как сегодня, нужно было спешить, сёстры пользовались автомобилем, обычно же ходили пешком, чтобы заодно и прогуляться.
Люди невольно останавливались, провожая взглядом трёх нарядно одетых сестёр. Хозяева лавочек знали их в лицо и любили о них посудачить, но мало кто мог бы точно сказать, сколько лет каждой из них. Сатико, например, давали лет двадцать восемь, да и то потому лишь, что многим случалось встречать её с дочерью. Незамужней Юкико, считали в округе, двадцать два, от силы двадцать три года. А Таэко многие принимали за восемнадцатилетнюю девушку.
Юкико достигла той поры, когда было уже не вполне уместно обращаться к ней как к молоденькой девушке, и всё же всем казалось вполне естественным называть её «барышней» или «дочкой».
