Эрих Ремарк - Триумфальная арка
Равик отошел от окна.
— Готово?
— Да.
— Теперь отдайте мне бумажник.
Равик снова сунул его под подушку. Бумажник стал гораздо тоньше на ощупь.
— Спрячьте деньги в сумку, — сказал он. Она повиновалась. Равик взял счет и просмотрел его.
— Вы уже платили за номер?
— Не знаю. По-моему, да.
— Это счет за две недели. Он оплачен господином… — Равик не сразу назвал фамилию. Ему показалось странным называть покойника господином Рачинским. — Счета оплачивались всегда в срок?
— Да, всегда. Он часто говорил, что… в его положении очень важно аккуратно платить за все.
— Ну и подлец этот хозяин! Где у вас последний счет?
В дверь постучали. Равик не мог сдержать улыбки. Слуга внес чемоданы. За ним следовал хозяин.
— Все тут? — спросил Равик женщину.
— Да.
— Разумеется, все, — буркнул хозяин. — А вы что думали?
Равик взял маленький чемодан.
— Есть у вас ключ к нему? Нет? Где могут быть ключи?
— В шкафу. В костюме.
Равик открыл шкаф. Он был пуст.
— Ну? — спросил он хозяина.
Хозяин обернулся к коридорному.
— Где костюм? — прошипел он.
— Костюм я вынес, — сказал слуга, запинаясь.
— Зачем?
— Почистить, погладить.
— Пожалуй, покойнику это уже ни к чему, — заметил Равик.
— Чтоб сейчас же костюм был тут, проклятый ворюга! — рявкнул хозяин.
Коридорный посмотрел на него, испуганно моргая. Затем вышел и тут же вернулся с костюмом. Равик встряхнул пиджак, брюки. В брюках что-то звякнуло. Равик не сразу решился сунуть руку в карман одежды, принадлежавшей мертвецу, словно вместе с ним умер и его костюм. Глупая мысль. Костюм есть костюм.
Он достал из брюк ключи и открыл чемоданы. Сверху лежал парусиновый портфель.
— Здесь? — спросил Равик женщину.
Она кивнула.
Счет быстро нашелся. Он был оплачен. Равик показал его хозяину.
— Вы посчитали за лишнюю неделю.
— Вот как? — огрызнулся хозяин. — А неприятности? А труп в отеле? А волнения? Все это, по-вашему, пустяки, да? А что у меня опять желчь разыгралась? За все это платить не надо? Вы сами сказали — жильцы сбегут отсюда! Мои убытки куда больше! А постель? А дезинфекция номера? А изгаженная простыня?
— Постельное белье указано в счете. Кроме того, вы посчитали двадцать пять франков за ужин, который он якобы съел вчера вечером. Вы ели что-нибудь вчера? — спросил он женщину.
— Нет. Но, может быть, лучше просто уплатить? Я… мне хотелось бы поскорее покончить со всем этим.
Поскорее покончить, подумал Равик. Все это известно. А потом — тишина и покойник. Оглушающие удары молчания. Уж лучше так… хоть это и омерзительно. Он взял со стола карандаш и принялся подсчитывать. Потом протянул листок хозяину.
— Согласны?
Хозяин взглянул на итоговую цифру.
— Вы что, сумасшедшим меня считаете?
— Согласны? — снова спросил Равик.
— А вообще — кто вы такой? Чего вы суетесь?
— Я брат, — сказал Равик. — Согласны?
— Накиньте десять процентов за обслуживание и налоги. Иначе не соглашусь.
— Хорошо, — ответил Равик. — Вам следует уплатить двести девяносто два франка, — сказал он женщине.
Она вынула из сумки три кредитки по сто франков и протянула хозяину. Тот взял деньги и повернулся к двери.
— К шести номер должен быть освобожден. Иначе придется платить еще за сутки.
— Восемь франков сдачи, — сказал Равик.
— А портье?
— Ему мы сами заплатим. И чаевые тоже.
Хозяин угрюмо отсчитал восемь франков и положил на стол.
— Sales étrangers,[3] — пробормотал он и вышел.
— Иные владельцы французских отелей считают чуть ли не своим долгом ненавидеть иностранцев, которыми они живут.
Равик заметил слугу, все еще стоявшего в дверях. По его лицу было видно, что он ждет чаевых.
— Вот вам…
Слуга взглянул на бумажку.
— Благодарю, мсье, — проговорил он и ушел.
— Скоро придет полиция, и его можно будет унести, — сказал Равик и посмотрел на женщину.
Она сидела неподвижно в углу между чемоданами. За окном медленно опускались сумерки.
— Когда умираешь, становишься каким-то необычайно значительным, а пока жив, никому до тебя дела нет.
Он опять взглянул на нее.
— Не спуститься ли вам вниз? Там, наверно, есть что-нибудь вроде холла.
Она отрицательно покачала головой.
— Я могу пойти с вами. Сюда должен зайти один из моих друзей, он уладит все с полицией. Доктор Вебер. Мы можем подождать его внизу.
— Нет. Лучше я останусь здесь.
— Разве вы можете что-нибудь сделать? Зачем вам оставаться?
— Не знаю. Он… он уже недолго пробудет здесь… А я часто… он не был счастлив со мной. Я часто уходила. Теперь я хочу остаться с ним.
Она произнесла это спокойно, без малейшего оттенка сентиментальности.
— Ему теперь все равно, — сказал, Равик.
— Дело не в этом…
— Ладно. Тогда выпейте что-нибудь. Вам это необходимо.
Не дожидаясь ответа, Равик позвонил. Кельнер появился на удивление скоро.
— Принесите два коньяка. Двойных.
— Сюда?
— Да. Куда же еще?
— Слушаюсь, мсье.
Кельнер принес рюмки и бутылку «курвуазье».
Он с опаской покосился на угол, где стояла смутно белевшая в сумерках кровать.
— Зажечь свет? — спросил он.
— Не надо. Бутылку можете оставить здесь.
Кельнер поставил поднос на стол и, снова бросив взгляд на кровать, почти выбежал из комнаты. Равик взял бутылку и наполнил рюмки.
— Выпейте. Вам станет лучше.
Он ожидал, что придется ее уговаривать, но она, не колеблясь, выпила коньяк.
— Есть в его чемоданах что-нибудь важное для вас?
— Нет.
— Вещи, которые вы хотели бы оставить себе? Что-нибудь нужное? Не посмотрите?
— Нет. Там ничего нет. Я знаю.
— И в маленьком чемодане тоже?
— Может быть. Не знаю, что он там держал. Равик поставил чемодан на стол у окна и открыл. Бутылки, белье, записные книжки, ящик акварельных красок, кисточки, книга, в боковом отделении парусинового портфеля — две кредитки, завернутые в папиросную бумагу. Он посмотрел их на свет.
— Вот сто долларов, — сказал он. — Возьмите. Сможете жить на них какое-то время. Чемодан поставим рядом с вашими вещами. С таким же успехом он мог принадлежать и вам.
— Спасибо, — сказала женщина.
— Возможно, сейчас вы и находите все это отвратительным. Но без этого не обойтись. Это важно для вас: сможете продержаться какое-то время.
— Не вижу в этом ничего отвратительного. Но сама бы я этим заниматься не могла.
Равик наполнил рюмки.
— Выпейте еще.
Она медленно выпила коньяк.
— Вам лучше? — спросил он.
Она посмотрела на него.
— Мне не лучше и не хуже. Мне — никак. Она сидела, едва различимая в сумерках. Время от времени по ее лицу и рукам пробегал красный луч световой рекламы.
— Я ни о чем не могу думать, пока он здесь, — проговорила она.
Санитары — их было двое — сдернули одеяло, придвинули носилки к кровати и положили на них труп. Они работали споро и деловито. Равик стоял рядом с женщиной, на случай если ей станет плохо. Прежде чем санитары накрыли тело простыней, он нагнулся к ночному столику и взял деревянную фигурку Мадонны.
— Мне казалось, это одна из ваших вещей, — произнес он. — Вы не оставите ее себе?
— Нет.
Он протянул ей Мадонну. Она ее не взяла. Он открыл маленький чемодан и положил туда фигурку.
Санитары накрыли труп простыней. Потом подняли носилки. Дверь была узка, в коридоре тоже нельзя было развернуться. Они попытались протиснуться в дверь, но это оказалось невозможным. Носилки были слишком широки.
— Придется снять, — сказал старший санитар. — С носилками не пройти.
Он вопросительно посмотрел на Равика.
— Пойдемте, — сказал Равик женщине. — Подождем внизу.
Женщина покачала головой.
— Хорошо, — сказал он санитарам. — Делайте, что нужно.
Санитары подняли покойника, взяв его за ноги и плечи, положили на пол. Равик хотел что-то сказать. Он посмотрел на женщину. Она стояла неподвижно. Он промолчал. Санитары вынесли носилки в тускло освещенный коридор. Затем вернулись в сумрак комнаты за трупом. Равик пошел за ними. Чтобы спуститься по лестнице, им пришлось поднять тело очень высоко. Их лица налились кровью и покрылись испариной. Покойник грузно парил над ними. Равик следил за санитарами, пока они не сошли вниз. Затем вернулся в номер.
Женщина не отходила от окна и глядела на улицу. У тротуара стояла машина. Санитары вдвинули носилки в кузов, как пекарь сажает хлеб в печь. Потом они забрались в кабину. Мотор взревел так, словно из-под земли вырвался вопль, машина резко взяла с места и, круто завернув за угол, исчезла из виду.
Женщина обернулась.
— Вам следовало уйти раньше, — сказал Равик. — Зачем видеть все до конца?
