Европолис - Жан Барт
Эвантия не поняла всего, она видела только, что дама протягивает ей руку спасения.
Как? Есть еще в мире добрые и жалостливые души, которых ей до сих пор никогда не приходилось встречать?
Дама в черном, управительница «Англетера», давно уже заприметила негритяночку, еще с тех пор, когда впервые увидела, как Эвантия исполняет экзотический танец, выученный ею в детстве. Она следила за девушкой и только выжидала подходящего момента, чтобы выпустить свои когти.
Глазом опытного торговца мадам Лола определила, что девушка может явиться эффектным «номером» в программе и средством привлечения клиентов в заведение, которым она руководила с полным знанием дела.
И она не ошиблась: в скором времени Эвантия была объявлена звездой ночного заведения.
— Ты будешь танцевать экзотические танцы, которые знаешь только ты. Танцевать, и больше ничего, — так поначалу заявила ей управительница.
Потом она приучила Эвантию не быть дикаркой и заказывать как можно больше шампанского. Вслед за этим она упросила ее быть более приветливой с клиентами и делать то, что делали и ее подруги под маркой артисток «Англетера», «единственного интимного заведения».
Как-то вечером в заведении было полно народу.
Крейсер «Элизабета», пришедший из Севастополя, должен был грузиться углем. Он встал на якорь против угольных складов. Находиться на борту было невозможно. Стоял оглушающий грохот от угля, сыпавшегося в трюм. Тонкая, липкая, черная пыль проникала во все каюты. Воспользовавшись этим предлогом, все свободные офицеры ночевали в городе, кто где может. Некоторые знали точно, куда им идти, другие надеялись на случай. Все питали радужные иллюзии в поисках пристанища… всего лишь на одну ночь.
На сушу сходили обычно группами. Так называемые рыцари и кавалеры наносили светские визиты, проводили время на семейных вечерах или за чаем. Люди необщительные, сторонившиеся света, блуждали по окраинам, находя себе прибежище в пивных и кофейнях.
Эти офицеры были известны под названием «прислужников».
Возглавлял их рыжий капитан с подстриженной бородкой. В свое время он стал любовником поварихи с парохода «Ориент», снялся с довольствия в офицерской столовой и жил себе припеваючи.
Почти всегда обе эти группы встречались после полуночи в одном и том же сомнительном заведении, которое называли «публичным гаремом».
Вдоволь попостившись в море, офицеры шайкой бродили на берегу и, изголодавшиеся, инстинктивно останавливались перед одним и тем же заведением.
— Опять здесь бросаем якорь?
— Подозрительное учреждение.
— Международное.
— Темное местечко.
— Весьма сомнительное.
— Мерзкое.
Но все равно вся шайка оказывалась в «Англетере», потому что лучшего места, чтобы развлечься морякам, на берегу не было.
Как только в «Англетере» появлялась новая группа артисток, сейчас же на стенах расклеивались огромные афиши, на которых кривыми буквами было написано: «Новая программа».
Какой-то насмешливый клиент регулярно исправлял слово «программа» на «килограммы» и добавлял еще слово «мяса».
Когда моряки скопом вваливались в заведение, хозяин Перикл Пападаки сначала хмурился. Потом его лицо старого сатира озарялось льстивой улыбкой. Приглашая моряков к столу, он нижайше просил не прерывать выступление артисток, не свистеть и уважать порядок в этом «интимном заведении», как он всегда с удовольствием называл варьете.
Самыми плохими клиентами были румынские офицеры, безденежные скандалисты с огромными претензиями.
Выше всех котировались английские капитаны, платившие шиллингами и фунтами стерлингов и часто бросавшие артисткам золотые. Когда же случалось англичанину напиться мертвецки пьяным, подобную жертву обирали без зазрения совести. На следующий день бедная жертва просыпалась без гроша в кармане. Но никто никогда не возмущался, не протестовал: что поделаешь — уж таковы местные нравы.
Всевозможные иностранцы приходили сюда в сопровождении агентов морских контор, которые ничего не заказывали и лишь старались максимально вздуть счет. Местные жители пили и ели за счет иностранцев, которые платили, на все закрывая глаза, — уж таков был обычай в порту.
Артистки и те были в своем роде международные.
Все они знали хотя бы полдюжины слов из каждого языка, все время повторяя их, как попугаи, и умели переменить в соответствии с национальностью любимый напиток: кому — виски, кому — пиво, вермут, коньяк, мастику, завершая все шампанским, поступавшим в страну беспошлинно.
Стол моряков был возле самой сцены.
Артистки блуждали по залу, пересмеиваясь, обмениваясь словечками, но поначалу не решались присесть за стол к офицерам. Хозяйка, мадам Лола, с очками на носу, восседая за кассой, как на школьной кафедре, строго наблюдала за ними, словно директриса пансиона. Она не терпела фамильярностей между девушками и моряками. Она требовала, чтобы они были серьезными и не увлекались блестящими нашивками, потому что ей довелось видеть многих сентиментальных дурочек, которые, спутавшись с нищими офицерами, остались несчастными.
Однако к полуночи строгая мораль директрисы теряла свое воздействие.
Стоило одной из девушек примоститься среди офицеров, как остальные следовали ее примеру, словно овцы.
В тот вечер во главе стола восседал капитан Дон Тэнасе. Это был красавец мужчина, сильный, с бравым видом и рокочущим баритоном. Широко образованный, настоящий моряк, он прибыл из морского училища в Бресте и преподавал искусство маневра. Он мог ночь напролет пить и веселиться со своими учениками, но на следующий день, на борту корабля, он опять был самым строгим и суровым начальником.
На другом конце стола приземистый Клапс, известный всему флоту остряк, сочинял стихи, посвященные черноглазой Сюзанне, которая выдавала себя за турчанку, исполняя вызывающий танец живота:
…И Сюзанна, баядера,
Девушка из «Англетера»…
Возле Ионеску-Гулие, похожего на ассирийского царя, уселась Марчелла, полненькая девушка, с влажными томными глазами пылкой еврейки.
Она приехала на берега Дуная откуда-то из глубины Молдовы и с акцентом распевала песенку: «Парень-паренек… рук своих не распускай, а то жаловаться буду…»
Блондинка, подстриженная под мальчишку и прозванная Овечкой, выглядела невинной школьницей. Ей нравилось наряжаться в костюм моряка, но ее выдавали бедра, распиравшие взятые напрокат брюки.
У полуобнаженной Терезы, по прозвищу Бестия, было лицо мадонны, тело статуи и каменное сердце. Она прекрасно говорила по-французски и по-немецки. Мать ее, полька, бывшая актриса, дала ей хорошее воспитание в пансионе в Черновицах. Гордая и жестокая Тереза хвасталась, показывая письмо от любовника, несчастного офицера-интенданта, который любил ее страстно, до унижения, и в результате попал из-за нее за решетку.
Самой странной девушкой в этом зале была Челина, Целина, как называл ее один немец, капитан спасательного судна, брюнетка редкостной красоты. Бледная и меланхоличная, она смотрела своими глубокими глазами, казавшимися еще больше от черных подглазниц. Она была сентиментальна, мечтательна, лирична, не расставалась с
