Синклер Льюис - Том 2. Бэббит. Человек, который знал Кулиджа
— Знаю, вы меня поймете… я считаю… мне трудно выразить это как следует, но я думаю, что девушки, которые своей манерой одеваться дают понять, будто они безнравственны, на самом деле дальше этого не идут. Они только выдают себя, видно, в них нет чуткости по-настоящему женственных женщин.
И, вспоминая Иду Путяк, маленькую маникюршу, которая так нехорошо с ним обошлась, Бэббит восторженно поддакивал; а вспомнив, как нехорошо обошелся с ним весь мир, он стал рассказывать Танис о Поле Рислинге, о Сенеке Доуне, о забастовке.
— Понимаете, как это вышло? Конечно, мне не меньше других хотелось, чтобы этому сброду заткнули глотку, но надо же, черт возьми, стараться понять и их точку зрения! Всякий человек ради самого себя должен быть широким, терпимым, как вы считаете?
— Да, да, конечно!
Она сидела на твердом диванчике, сжав руки и наклонившись к нему, вбирая его слова. И, упоенный тем, что его признали и оценили, он продолжал разглагольствовать:
— И тогда я решительно заявил всем в клубе: «Слушайте, я…»
— Ах, вы — член клуба Юнион? По-моему, это самый…
— Нет, я член Спортивного. Я вам так скажу: конечно, меня все время зовут в Юнион, но я всегда говорю: «Шалишь, брат!» Меня не расходы пугают, но я не выношу этих старых чудаков.
— О да, я вас понимаю. Но скажите, что же вы им говорили?
— Да вам, наверно, неинтересно слушать? Должно быть, я вам до смерти надоел своими жалобами. Не к лицу такому старому дураку, — разболтался, как мальчишка!
— О, вы еще совсем молодой! Я уверена… я уверена, что вам никак не больше сорока пяти.
— Да, то есть немногим больше. Но, честное слово, иногда чувствуешь, что стареешь. Такая ответственность, столько дел…
— О, как я вас понимаю! — Ее голос ласкал его, обволакивал, как теплый шелк. — А я чувствую себя такой одинокой, такой бесконечно одинокой, мистер Бэббит!
— Да, видно, нам обоим бывает невесело! Зато мы с вами чертовски симпатичные люди!
— Да, по-моему, мы гораздо симпатичней всех, кого я знаю! — Оба рассмеялись. — Но вы мне доскажите, что вы им сказали там, в клубе!
— Дело было так: понимаете, Сенека Доун — мой приятель — пусть говорят, что хотят, пусть его ругают почем зря, но никто из наших не знает, что Сенни — закадычный друг государственных деятелей с мировым именем, — возьмите, например, лорда Уайкома, знаете, знаменитый английский аристократ. Мой друг, сэр Джеральд Доук, говорил мне, что лорд Уайком — один из самых выдающихся английских деятелей — да, кажется, это Доук говорил или еще кто-то.
— О! Вы знакомы с сэром Джеральдом? С тем, который гостил тут у Мак-Келви?
— Знаком? Да мы так дружны, что зовем друг друга Джордж и Джерри, мы с ним в Чикаго до того наклюкались…
— Вам, наверно, было весело! Но… — И она погрозила ему пальцем: — Я вам не разрешаю «наклюкиваться»! Придется мне взять вас в руки!
— Буду счастлив! Так вот, я-то знаю, какая важная шишка наш Сенни Доун за пределами Зенита, но, как водится, нет пророка в своем отечестве, а Сенни, старая калоша, до того скромен, что ни единому человеку не расскажет, с какими знаменитостями он якшается вне дома. Значит, так: во время забастовки подходит к нашему столу Кларенс Драм, важный такой, в своем капитанском мундирчике, словом, разодет в пух и прах, и кто-то ему говорит: «Приканчиваешь стачку, Кларенс?»
Тут он надулся, как индюк, и ну — орать, так что в читальне было слышно: «Да, я их скрутил! Вправил их вожакам мозги, они все и разошлись по домам!» — «Что ж, говорю, хорошо, что без насилия!» — «Ага! — говорит. — Хорошо, что я за ними смотрел в оба! А то было бы черт знает что! У них у всех карманы полны бомб. Настоящие анархисты!» — «Глупости, Кларенс, говорю, я сам, своими глазами их видел. Бомб у них, говорю, не больше, чем у зайцев в лесу. Конечно, говорю, они делают глупости, но вообще-то они такие же люди, как мы с вами!»
И тут Верджил Гэнч или еще кто-то, — нет, это сам Чам Фринк, — знаете, знаменитый поэт, большой мой приятель, — он мне вдруг и говорит: «Слушайте, говорит, неужели вы защищаете этих забастовщиков?» Я просто взбесился от того, что человек может такое подумать, клянусь вам, мне даже отвечать ему не хотелось — не стоит обращать на него внимания — и все…
— О, это так умно! — вставила миссис Джудик.
— …но в конце концов я все же ему объяснил: «Если бы вы поработали с мое в комитетах Торговой палаты, говорю, тогда вы еще имели бы право так разговаривать! Но все же, говорю, я считаю, что к своему противнику надо относиться по-джентльменски! Да-с, мои милые». Это их совсем пришибло! Фринк — я его зову просто Чам, — так тот даже не знал, что сказать! Но при всем том некоторые из них наверняка решили, что я слишком терпим. А как по-вашему?
— О, вы так умно себя вели! И так смело! Люблю, когда мужчина имеет смелость постоять за свои убеждения!
— Но вы не считаете, что это была глупая выходка? Надо сказать, многие из этих людей до того осторожны и ограниченны, что у них может возникнуть предубеждение против человека, который прямо высказывает свое мнение!
— Ну и пусть! В конце концов они непременно станут уважать человека, который заставляет их думать, а при ваших ораторских талантах…
— Вы-то откуда знаете о моих ораторских талантах?
— О нет! Я вам не выдам того, что знаю! Но, серьезно, вы сами не подозреваете, какой вы знаменитый человек!
— Что вы! Правда, этой осенью я мало выступал. Расстроило меня это дело Поля Рислинга. Но вообще-то, знаете, вы первый человек, который по-настоящему меня понял, Танис… ох, простите! Ну не нахальство ли с моей стороны — называть вас просто Танис!
— О, прошу вас! Можно, я буду звать вас Джордж? Подумайте, как приятно, когда два человека обладают… как вам сказать, — одинаковым пониманием и могут отбросить все эти глупые предрассудки, понять друг друга, сблизиться сразу, как корабли, которые встречаются ночью!
— Конечно! Конечно же!
Он не мог усидеть в кресле, стал ходить по комнате, сел рядом с ней на диванчик. Но когда он неловко протянул руку к ее хрупким, выхоленным пальцам, она весело сказала:
— Дайте-ка мне сигаретку. Вы не будете считать бедную Танис очень гадкой, если она закурит?
— Что вы! Мне это нравится!
Он часто с неодобрением смотрел, как молоденькие девчонки курят в зенитских ресторанах, но из его знакомых курила только жена Сэма Доппелбрау, его легкомысленная соседка. Он церемонно зажег спичку для Танис, посмотрел, куда бы ее бросить, и незаметно сунул в карман.
— Я уверена, что вам хочется закурить сигару, бедняжка! — проворковала она.
— А вам не помешает?
— О нет! Я обожаю запах хороших сигар, это так приятно и так… так приятно и так по-мужски. В спальне есть пепельница, принесите, если вам не трудно!
Он был смущен ее спальней: широкая кровать, покрытая фиолетовым шелком, лиловые в золотую полосу гардины, старинный шкафчик в китайском вкусе и невероятное количество туфель на украшенных бантами колодках, со светлыми чулками при каждой паре. Он принес пепельницу просто и, как он сам чувствовал, с оттенком веселой непринужденности. «Конечно, дуб, вроде Верджила Гэнча, наверно, пытался бы сострить насчет того, что она впустила его в спальню, но я отношусь к этому спокойно!» Впрочем, спокойствие длилось недолго. Жажда товарищества была удовлетворена, и его мучило желание коснуться ее руки. Но каждый раз, когда он оборачивался к Танис, ему мешала ее сигарета. Словно щит вставала она между ними. Он ждал, пока Танис докурит, но только он успел обрадоваться, что она быстро потушила окурок, как она тут же торопливо сказала:
— А вы дадите мне еще одну сигаретку? — И снова он безнадежно смотрел, как их разделяет бледная завеса дыма и грациозно изогнутая рука Танис. Теперь его не только мучило любопытство — позволит ли она задержать ее руку (разумеется, как изъявление чистейшей дружбы, не больше!), но ему страстно хотелось этого.
Внешне это напряженное беспокойство ничем не проявлялось. Они весело говорили о машинах, о поездках в Калифорнию, о Чаме Фринке. Между прочим, он деликатно намекнул:
— Терпеть не могу типов… то есть терпеть не могу людей, которые напрашиваются к обеду, но у меня предчувствие, что сегодня я буду обедать у очаровательной миссис Танис Джудик. Впрочем, у вас, наверно, уже назначено штук семь свиданий?
— Как сказать, я просто собиралась в кино. Надо выйти подышать свежим воздухом.
Она не предлагала ему остаться, но и ничем его не обескураживала. Он размышлял: «Надо попробовать! Она, конечно, разрешит мне остаться, — что-то между нами начинается… нет, нельзя связываться, нельзя, надо бежать». Но тут же решил: «Нет, теперь уже поздно!»
И вдруг, в семь часов, он отнял у нее сигарету и крепко сжал ее руку.
— Танис! Перестаньте дразнить меня! Мы с вами… Вы понимаете, мы оба — люди одинокие, и нам так хорошо вместе. По крайней мере, мне! Никогда мне не было так хорошо. Разрешите мне остаться. Я сбегаю в магазин, куплю чего-нибудь — холодного цыпленка или индейку, — и мы чудесно с вами пообедаем, а потом, если вы захотите меня прогнать, я уйду безропотно, как барашек.
