Робертсон Дэвис - Пятый персонаж

— Я все прекрасно помню, — кивнул Айзенгрим. — Ваша группа сидела в третьем ряду, места с двадцать первого по двадцать пятое. У вашей падчерицы сильные очки и довольно характерный смех.

— Да, бедняжка Лорена. К сожалению, с ней приключилась небольшая истерика и нам пришлось уйти, это после того, как вы распилили человека. А не могу ли я попросить вас о небольшом одолжении? Скажите, откуда ваша Медная голова все знает? Намеки, содержавшиеся в ее послании Рут Тиллман, дали повод к весьма пикантным слухам.

— Нет, мистер Стонтон, я не могу вам этого сказать. Но, может быть, вы расскажете мне, откуда вам известно, какое послание получила миссис Тиллман, сидевшая на тридцать втором месте в шестом ряду, если это было в пятницу, а вы приходили в театр днем раньше?

— Разве не мог я узнать это от кого-нибудь из знакомых?

— Могли, но не узнали. В пятницу вы снова пришли на мое представление, потому что перевозбуждение вашей падчерицы не позволило вам досмотреть его до конца. Я могу только предположить, что в моем представлении содержится нечто нужное вам. Большой комплимент. Я его сразу оценил, уверяю вас. Я оценил его столь высоко, что решил не выбирать вас адресатом послания, не сообщать аудитории, что в понедельник будет объявлено о вашем назначении губернатором. Думаю, вы понимаете, как трудно дался мне отказ, как подмывало меня использовать эту сенсацию. Она создала бы мне великолепную рекламу, но поставила бы вас в неловкое положение, поэтому мы с Головой решили проявить сдержанность.

— Но как вы узнали? Это же совершенно невозможно! Я получил письмо всего часа за два до вашего представления, сунул его в карман и пошел в театр.

— Совершенно верно, оно и теперь при вас, в правом внутреннем нагрудном кармане. Не бойтесь, я не шарил по вашим карманам. Но когда вы чуть-чуть наклоняетесь, можно заметить уголок длинного конверта из толстой кремовой бумаги; только правительство транжирит деньги на такие роскошные конверты, а когда столь элегантный, как вы, человек вспучивает свой безупречно сидящий пиджак письмом, можно предположить… видите? Вот вам и небольшой урок начальной магии. Еще двадцать лет упорной работы, и вы, вполне возможно, поймете Медную голову.

Это заставило Боя сбавить тон; его открытый, добродушный смех был первым шагом в попытке вернуть себе доминирующее положение в разговоре.

— Кстати, — сказал он, — я только что показывал письмо директору; ведь мне, конечно же, придется уйти с поста председателя правления. Я как раз хотел зайти к тебе, Данни, и поговорить на эту тему.

— Так пошли, — кивнул я. — Мы тут как раз решили малость выпить.

Я отчетливо видел, что Бой изготовился провести свой фирменный сеанс очарования. Попросив Айзенгрима раскрыть секрет одного из номеров, он допустил грубую оплошность, подобные faux pas были совсем не в его духе. Как мне кажется, радость по поводу долгожданного назначения раздула эго Боя до не совсем уже контролируемых размеров, я почти видел на его голове губернаторскую треуголку с плюмажем.

Резкое поведение Айзенгрима вполне могло настроить Боя враждебно, а Бой очень любил сдерживать в себе подобные позывы, подставляя другую щеку, — и отнюдь не из христианского смирения, в чем я убеждался бессчетное число раз. В довершение всего Айзенгрим унизил Боя своим замечанием насчет конверта, выставил его маленьким ребенком, который настолько ошалел от новенькой блестящей игрушки, что не в силах выпустить ее из рук. Бой хотел получить возможность восстановить должное соотношение сил, то есть, конечно же, стать хозяином положения.

Было ясно, что между этими людьми возникла одна из тех симпатий — или антипатий? — во всяком случае необычных чувств, перерастающих в любовь или в долгую, ожесточенную ненависть. Мне было интересно, что произойдет в данном случае, и вдвойне интересно потому, что я знал, кто такой Айзенгрим на самом деле, а Бой этого не знал и имел очень мало шансов узнать.

А вот потоптаться на старом друге, дабы снискать тем расположение друга нового, — это было очень даже в духе Боя. Когда мы поднялись на верхний этаж и прошли в самый конец коридора, где располагалась моя комната — моя старая комната, я наотрез отказывался сменить ее на более комфортабельное помещение в одном из новых корпусов, — он открыл дверь ногой, вошел первым, сам включил свет и демонстративно прошелся, восклицая:

— Все та же крысиная нора! Вот интересно, что ты будешь делать, когда тебя заставят наконец переехать? Куда ты распихаешь весь этот хлам? Господи, ну зачем тебе все эти книги? Ведь ты же ко многим из них и раз в год не притрагиваешься, это я на что хочешь поспорю.

Прежде чем усадить гостей, мне пришлось освободить кресла от книг; собственно говоря, этим и ограничивался беспорядок в моей комнате, но мне все равно стало немного неловко.

— А мне здесь нравится, — сказал Айзенгрим. — Я очень редко попадаю к себе домой, все в гостинице да в гостинице, неделями и месяцами. Весной мы отправляемся в мировое турне, снова пять лет болтаться по гостиницам. Эта комната дышит покоем, тут все говорит о работе ума. Жаль, что она не моя.

— Старина Данни не так уж и перетруждает свой ум, — улыбнулся Бой. — Сорок лет подряд вдалбливать школьникам одно и то же — это не работа, а чистый отдых, можно только позавидовать.

— Но вы упускаете из виду его многочисленные великолепные книги, — заметил Айзенгрим.

Намерения Боя были прозрачны как слеза стекольщика: унижая меня, сделать нового интересного знакомого своим в некотором роде соучастником. Увидев, что ничего из этого не получается, он резко сменил курс:

— Вы только не подумайте, что я отношусь к нашему великому ученому с недостаточным уважением. Мы с ним старые друзья, родились в одном и том же крошечном городке. Я не боюсь ошибиться, сказав, что все мозги Дептфорда — прошлые, настоящие и, безо всяких сомнений, будущие — находятся сейчас в этой комнате.

Айзенгрим расхохотался — впервые за полчаса.

— А нельзя ли и мне войти в эту достойнейшую компанию?

— Извините, — улыбнулся Бой, — но рождение в Дептфорде является непременным требованием. — Он был явно доволен, что рассмешил Айзенгрима.

— О, это-то у меня есть. Я сомневался только насчет мозгов.

— Я просмотрел вашу «Автобиографию», Лорена попросила купить. И у меня создалось впечатление, что вы родились где-то на севере Швеции.

— Магнус Айзенгрим — да, но моя первоначальная личность родом из Дептфорда. И если «Автобиография» кажется вам излишне красочной, вините не меня, а Рамзи. Это он ее написал.

— Данни! — поразился Бой. — Ты никогда мне не рассказывал!

— Да как-то все повода не было.

Признание Пола совершенно меня ошарашило; приходилось делать вывод, что он тоже включается в борьбу за главенство и готов играть по крупному.

— Но я не помню в Дептфорде никого даже отдаленно похожего на вас. Как, вы сказали, ваше настоящее имя?

— Мое настоящее имя Магнус Айзенгрим, это тот, кто я есть и кем меня знает мир. Но раньше, до того, как я понял, кто я есть, меня звали Пол Демпстер, и я отлично вас помню. Про себя я называл вас Юным Богатым Властителем.

— Так вы с Данни старые друзья?

— Да, очень старые друзья. Он был моим первым учителем магии. Заодно он научил меня кое-чему про святых, но это забылось, а магия осталась. В трюках с яйцами он был совершенно бесподобен, настоящий гуру омлета. До того как я сбежал с цирком, только он меня и учил.

— Сбежали? Знаете, мне ведь тоже очень хотелось. Думаю, об этом мечтает каждый мальчишка.

— Хорошо, когда это так и остается в мечтах. Какой там цирк — балаган, и крайне убогий. Меня заворожил Волшебник Виллар, Рамзи ему и в подметки не годился. Он прекрасно работал с картами, а по карманам шарил еще лучше. Я умолял его взять меня и был таким дурачком — возможно, мне следовало назвать себя невинным, но я не люблю этого слова, — что буквально прыгал от восторга, когда он милостиво согласился. Но очень скоро мне пришлось узнать, что у Виллара есть две небольшие слабости — морфий и мальчики. Морфий успел уже отбить у него всякую осторожность, иначе он не стал бы воровать мальчика, ведь это страшный риск. Но к тому времени, как я разобрался, что это такое — ездить с Вилларом, он уже полностью меня поработил; он сказал, что если кто-нибудь узнает, чем мы с ним занимаемся, меня непременно повесят, а ему ничего не будет, потому что он знает всех судейских. Страх приковал меня к Виллару лучше всякой цепи, я был его вещью и его домашней скотиной, но зато он учил меня волшебству. Таинства всегда покупаются ценой невинности, хотя мой случай и был особенным. Но самое поразительное, что со временем я полюбил Виллара, особенно когда морфий решительно покончил со второй его слабостью и уничтожил его как фокусника. После этого ему пришлось стать дикарем.