Бертольд Брехт - Трехгрошовый роман

В этот день стоял густой туман. Несмотря на то что отправка небольшой войсковой части была незначительным, будничным событием, вся пристань была полна военных, родственников отбывающих солдат, членов правительства и представителей прессы. Самой процедуры отплытия почти никто не видал: в густом тумане трудно было разглядеть даже собственную руку.

– Дорогие друзья, – сказал статс-секретарь, произносивший напутственную речь, – будущее Англии зависит от самопожертвования и доблести ее молодежи. Вся Англия приветствует в эту минуту цвет нации – две тысячи молодых людей, которые вступают на палубу трех кораблей ее величества, чтобы показать всем нам пример мужества. Слепая, яростная стихия окружает их, коварные, лишенные чести и совести враги угрожают им, один только гений Британии парит над ними: они в руке Божией. Этим сказано все.

Под гром духового оркестра и рыдания матерей и невест три корабля – огромные, расплывчатые глыбы – отвалили в непроницаемом тумане от пристани.

Спустя одиннадцать часов, не успев выйти из Ла-Манша, «Оптимист» пошел ко дну со всем своим живым и мертвым грузом.

НАЦИОНАЛЬНАЯ КАТАСТРОФА

Шторм уж затих, но корабль затонул.Он мирно лежит на дне.Стаи дельфинов и сытых акулМелькают в синей волне.Из всех матросов – их было сто –Гибели не избежал никто.Там глубоко, на дне морском,Спят они вечным сном.Песню поет им морская волна,Властно в душу льется она:«Моряк, берегись! Моряк, берегись!Волны опять будут рваться ввысь!Спите, друзья! Спите, друзья!Среди кораллов, в глуби морской,Найдешь и ты покой».

Проезжая утром в омнибусе по Оксфорд-стрит, Пичем услышал пронзительные выкрики газетчиков. Он сошел с омнибуса и прочел в экстренном выпуске, что «Оптимист» пошел ко дну и что по Сити циркулируют слухи о покушении на воинский транспорт. Суда, писала газета, покинули порт в неисправном состоянии; надо надеяться, что полиции удастся возбудить дело против замешанных в этом безответственных элементов, угрожающих безопасности Британии.

Он тотчас же отправился домой.

Экстренный выпуск уже попал на Олд Оук-стрит. Войдя в контору, Пичем увидел Бири с газетным листком в руках.

Он был бледен как смерть и дрожал.

Проходя, Пичем искоса посмотрел на него страшным взглядом, но Бири уставился на него, словно увидел привидение. Госпожа Пичем встретила мужа ласково – она только что побывала в погребе. Она ничего еще не знала.

Пичем прошел в комнату, где хранилась запасная картотека, и заперся. Его жена слышала, как он несколько часов подряд ходил от стены к стене. Когда настало время ужинать, она подошла к двери и постучалась, но он не ответил; ужин, поставленный ею у двери, остался нетронутым. Он ждал ареста.

Около одиннадцати часов вечера, то есть почти через четырнадцать часов после выхода экстренного выпуска, он спустился в контору, вызвал к себе Бири и послал его в соседний трактир за газетами, так как, по словам Бири, тот еще газет не покупал.

Во всех газетах были крупным шрифтом набраны заголовки: «НАЦИОНАЛЬНАЯ КАТАСТРОФА» и «ТУМАН – ПРИЧИНА ГИБЕЛИ «ОПТИМИСТА!"», а также некоторые успевшие просочиться в Лондон подробности несчастья. Никаких намеков на причину катастрофы, в особенности намеков такого характера, какие появились в экстренном выпуске, в газетах не было. Сообщалось только, что морское ведомство приступило к расследованию. Пичем прочел все, до последней строки. Потом он начал действовать.

Вместе с Бири он разработал подробный план полной перестройки работы мастерских. Большинство людей решено было одеть в военные мундиры и превратить в инвалидов войны. С точки зрения торговли нищетой такая национальная катастрофа была равносильна победе.

Не было никакого сомнения в том, что Лондон, прочтя описание катастрофы, раскошелится. Всякого человека, одетого в мундир и хоть с какими-то признаками увечья, в ближайшие дни будут носить на руках.

Пичем работал много часов подряд и после короткого сна был уже опять на ногах. Все мастерские – шорная, столярная и портновская – в шесть часов утра приступили к изготовлению мундиров и культяпок.

Утром Пичем отправился в полицейское управление, по пути заехав на пять минут в морское ведомство к Хейлу.

Хейл произвел на него отличное впечатление. Военная выучка помогала старому бюрократу хладнокровно переносить любые удары судьбы. Учреждение работало полным ходом. Распоряжения Хейла были скупы и точны. На послезавтра назначена официальная панихида. Второму договору, на саутгемптонские суда, ничто не угрожает, лишь бы не разразился скандал с первым договором.

Старший инспектор принял Пичема с явным недоверием, которое улеглось лишь после того, как тот отрекомендовался председателем Компании по эксплуатации транспортных судов, рассеяв тем самым все сомнения относительно цели своего визита, – он явился не в связи с делом Мэкхита, назначенным к слушанию в ближайшие дни.

Пичем осведомился, что он должен сообщить представителям прессы о предположительных причинах катастрофы. Браун охотно информировал его. Причина гибели «Оптимиста» еще не выяснена; есть сведения, что и «Юный моряк» потерпел тяжелую аварию. Вероятно, оба корабля столкнулись в тумане.

Пичем поспешно откланялся и поехал к Истмену. Остаток предобеденного времени он посвятил подведению баланса с Истменом и Муном (Финни лежал после операции в клинике). Оба его компаньона не испытывали особого желания еще раз углубляться во все детали предприятия. Они были уверены, что в открытом море под именем трех старых, злосчастных кораблей находятся саутгемптонские суда, которых они и в глаза не видели: они боялись расследования.

Пичем не торопился домой. Он бесцельно бродил по улицам, прислушиваясь к отрывкам разговоров. Повсюду только и речи было, что о катастрофе.

На пороге крошечной темной д-лавки владелец ее беседовал с двумя-тремя прохожими.

– С ветром шутить нельзя, – говорил он. – Тут никакие расчеты не помогут. Против тумана человек тоже беспомощен. Все это – силы природы, разрушительные стихии. И так несладко живется, а тут еще пожалуйте – прямо на дно, посредине канала! Это большое национальное бедствие! В церкви Святой Троицы в пятницу состоится панихида… Держу пари, что это сделали коммунисты.

После обеда Пичем опять засел за работу вместе с Бири.

В канцелярию, где изготовлялись «прошения», были отправлены новые образцы. Дрожащей рукой солдатские вдовы, чьи мужья «обрели вечный покой в прохладном лоне вод», просили о небольшой поддержке, которая даст им возможность открыть скромную лавочку; при этом впервые за время существования фабрики Пичема в этих «прошениях» упоминались д-лавки.

Адреса извлекались из картотеки, содержавшей фамилии отзывчивых благотворителей, с перечислением их особых слабостей.

Фабрика Пичема в дни национальной катастрофы оказалась на высоте.

Вечером Пичема вызвали к Брауну.

Инспектор встретил его сурово. В его кабинете находились еще два высших полицейских чиновника.

Кабинет был очень велик. На письменном столе, покрытом зеленой промокательной бумагой, стоял бронзовый Атлас вышиной в фут; на спине у него громко тикали часы. На циферблате было начертано: «Ultima multis»[9]. На стене висел портрет Веллингтона.

– Господин Пичем, – открыл старший инспектор собеседование, – имеющиеся сведения дают основания предполагать, что «Оптимист» покинул порт в неисправном виде. Поломка руля не вызывает сомнения. Должен сообщить вам, что статс-секретарь морского ведомства Хейл получил приказ высшей инстанции впредь до особого распоряжения не покидать своей квартиры. Правда, приказ этот – тайный. Я полагаю, что вы хотите высказаться по поводу этого дела.

Господин Пичем устремил взоры вдаль.

– Да, хочу, – сказал он. – Я верю в преступление.

Старший инспектор посмотрел на него одним из тех начальнических взглядов, которые предназначены не для того, чтобы видеть, а для того, чтобы быть увиденными.

После краткой, но выразительной паузы Пичем продолжал:

– Господа, руль несомненно был сломан; и это произошло не по вине рулевого и не в бурю, а в тихую, хотя и туманную погоду. Не нужно никакого расследования, достаточно знать нравы наших правящих кругов, а равно и правящих кругов всех цивилизованных стран. Достаточно разобраться в тех методах, которыми мы пользуемся, избирая чиновников, на чьи плечи ложится забота о благе страны, а также в том, как мы их воспитываем и как и с какими целями они служат нации. Для того чтобы убедиться, что такие корабли неминуемо должны были погибнуть, достаточно хотя бы бегло поинтересоваться, с какой целью они строились, как они были проданы и на какой барыш рассчитывали продавцы. Если мы сопоставим и взвесим все эти соображения, мы неизбежно – хотим ли мы этого или не хотим – придем к тому убеждению, которое я только что высказал: я верю в преступление.