Сосэки Нацумэ - Ваш покорный слуга кот
Как всегда, спокойно улыбаясь, Амаки-сэнсэй осведомился: «Ну, как самочувствие?» Почти всегда врачи начинают разговор с этого вопроса. Я бы ни за что не доверился врачу, который не спросил бы меня: «Ну, как самочувствие?».
— Очень плохо, сэнсэй, — сказал Кусями.
— Неужели так уж плохо?
— Скажите, ваши лекарства когда-нибудь помогают?
Амаки— сэнсэй удивился, но он был добродушным человеком, а поэтому спокойно ответил без всяких признаков раздражения:
— Очень часто помогают.
— А что же мой желудок? Сколько я ни пью ваши лекарства, никакого улучшения не чувствую.
— Не может быть.
— Не может быть? Значит, вы думаете, мне стало лучше?
— Ну, так быстро улучшение наступить не может. Выздоровеете постепенно. Но сейчас уже лучше, чем было раньше.
— Да что вы говорите!
— Скажите, вы все продолжаете нервничать?
— Конечно, даже во сне.
— Вам следует заняться спортом.
— Если я займусь спортом, то буду нервничать еще больше.
Такой ответ поставил в тупик даже Амаки-сэнсэя. Он сказал: «Давайте я вас осмотрю», — и начал осмотр. Когда осмотр был закончен, хозяин вдруг разразился следующей тирадой:
— Вот недавно, сэнсэй, я прочитал книжку про гипноз. Там говорится, что при помощи гипноза можно исцелить нечистых на руку и всякие другие болезни. Это что, правда?
— Да, есть такой метод лечения.
— И его сейчас применяют?
— Да.
— И это трудно — гипнотизировать?
— Пустяки. Я часто пользуюсь гипнозом.
— Что? Вы тоже умеете?
— Да. Хотите, попробуем? Логически рассуждая, каждый человек подвержен гипнозу. Если вы желаете, я попробую загипнотизировать вас.
— Это интересно. Попробуйте, пожалуйста. Я, знаете ли, давно мечтал попробовать загипнотизироваться. А что я буду делать, если не смогу очнуться?
— Не беспокойтесь. Давайте приступим.
Согласие достигнуто, и хозяин решился подвернуть себя гипнозу. Я еще ни разу не видел, как гипнотизируют, и потому с живейшим интересом стал наблюдать из-за угла за ходом событий. Доктор принялся осторожно поглаживать веки хозяина сверху вниз. Он продолжал делать это даже тогда, когда хозяин закрыл глаза. Через некоторое время, он спросил: «Вы ощущаете сонливость, когда я глажу ваши веки?» — «Да, — ответил хозяин. — Ощущаю». Доктор продолжал поглаживать веки хозяина, приговаривая: «Вам все больше и больше хочется спать, не правда ли?» Хозяин молчал. Видимо, он готов был испытывать то, что говорил ему доктор. Так прошло несколько минут. Наконец Амаки-сэнсэй произнес: «Ну вот, больше ваши глаза не откроются». Итак, мой бедный хозяин ослеп! «Неужели никогда больше не откроются?» — «Да, больше не откроются». Некоторое время хозяин молча сидел с закрытыми глазами. Я было окончательно поверил в то, что он ослеп. Затем доктор сказал: «Теперь попробуйте открыть глаза. Но вам ни за что это не удастся». — «Вот как?» — сказал хозяин, и в ту же секунду глаза его открылись как ни в чем не бывало. «Не получилось, а?» — сказал он, ухмыляясь. Амаки-сэнсэй тоже усмехнулся и ответил: «Да, не получилось». Сеанс гипноза не удался. После этого Амаки-сэнсэй отправился домой.
А затем явился… Никогда еще у хозяина не было столько посетителей. Хозяин так мало связан с внешним миром, что такой наплыв гостей может показаться неправдоподобным. Но тем не менее это правда. Итак, явился еще один гость. Причем это был редкий гость. Но я рассказываю о нем не потому, что он редкий. Ведь я излагаю последствия большого события, а этот гость совершенно необходим для моего изложения. Я не знаю, как его зовут. Достаточно сказать, что это мужчина лет сорока, с длинным лицом и козлиной бородкой. Подобно тому как Мэйтэя называют просто искусствоведом или художником, этого человека я буду звать философом. Почему именно философом? Не потому, что, подобно Мэйтэю, который всегда представляется художником, он сам так назвал себя, а потому, что этот человек во время беседы с хозяином произвел на меня такое впечатление. Видимо, он был однокашником хозяина, потому что в их отношении друг к другу чувствовалась какая-то теплота.
— Что, Мэйтэй? Суматошный тип… Болтается где попало, как раскисший хлеб на воде. С ним недавно был такой случай. Шел он с приятелем мимо дома какого-то аристократа, совершенно ему незнакомого, и вдруг говорит приятелю: «Зайдем выпьем по чашке чаю». И что ты думаешь — зашел и приятеля с собой затащил. Такой нахал…
— А что же дальше было?
— Об этом и я не пытался спрашивать. Совершенно блаженный тип. Очень одаренный. Но зато и впрямь как раскисший хлеб. Ни одной здоровой мысли в голове. Что, Судзуки? Он бывает у тебя? Вот как! Ну, этот глуп-глуп, а устроиться умеет. Что же касается Золотых Часов, то характер у него покладистый, но он не особенно умен, да к тому же и неуравновешенный какой-то. Все болтает о юморе, а сам даже значения этого слова не понимает. Если Мэйтэй — раскисший хлеб, то этот, пожалуй, как студень. И все его добродушие ни к чему, весь он какой-то зыбкий и трясучий…
Выслушав эти язвительные характеристики своих знакомых, хозяин пришел в восхищение и впервые за долгое время громко расхохотался.
— А ты, ты сам кто?
— Я? Что же я? Я вроде морковки. Сижу, закопавшись по уши в землю.
— Завидую я тебе. Ничто тебя не берет. Тебе, должно быть, легко живется на свете.
— Мне-то? Я живу, как все. Завидовать особенно нечему. Может быть, у меня есть одно хорошее качество, которого нет у других: я никогда никому не завидую.
— А как у тебя с финансами?
— Да все так же. Иногда и не хватает на жизнь, но в общем-то не голодаю, а поэтому проблема финансов меня не волнует.
— А у меня вот все очень скверно. Нервы издерганы. Кругом одни неприятности.
— Неприятности — это тоже хорошо. Всякой неприятности приходит конец, и тогда наступает хорошее настроение. Люди бывают разные, и, сколько ни старайся, на свой манер их не переделаешь. Правда, палочки для еды все держат одинаково, иначе было бы неудобно есть, но все же пусть уж каждый ест свой хлеб по-своему. Так будет лучше всего. Костюм, сшитый хорошим портным, сидит на тебе хорошо с самого начала. Но если ты шил у плохого портного, надо немного потерпеть, пока не привыкнешь к костюму. А ты обязательно привыкнешь, потому что даже костюм, сшитый плохим портным, постепенно, в процессе носки, становится лучше. Так уж устроено в этом мире. Если у тебя высокосортные родители, которые породили тебя так, чтобы ты соответствовал требованиям времени, — твое счастье. Ну, а если тебя немного недоделали, остается либо терпеть, либо стараться подогнать себя до этих требований. Иного пути нет.
— В этом отношении я, кажется, безнадежен. Мне никогда не приспособиться.
— Попробуй натянуть слишком тесную одежду, и она расползется по швам. В жизни можно найти аналогию этим явлениям. Это драки и самоубийства. Ты не так уж неприспособлен — ты только сетуешь на мир. Ведь ясно, что ты не пытался совершить самоубийство. Ты ведь даже, наверное, и не дрался никогда. Так что тебе еще не так уж плохо.
— Да я целыми днями только и делаю что дерусь. Пусть у меня нет противника — раз я злюсь, это все равно что драка.
— А ведь и верно, драка с самим собой! Это забавно. Ну что же, валяй вовсю!
— А мне надоело!
— Тогда перестань.
— Ты сам отлично знаешь, что справиться с самим собой не так легко.
— Погоди-ка, чем ты, собственно, недоволен?
Тут хозяин изложил философу все свои неприятности, начиная с инцидента с «Ракуунканом» и кончая продавцом имадояки [138] Барсуком, Пинскэ и Кисяго. Господин философ молча выслушал хозяина, затем раскрыл рот и изложил следующую теорию:
— На то, что говорят всякие там Пинскэ и Кисяго, не обращай внимания. Это же чепуха. И гимназисты не стоят того, чтобы ими заниматься. Ах, они тебе мешают. Но они и впредь будут тебе мешать, сколько ты их ни уговаривай, сколько ни дерись с ними. В вопросах такого рода, я думаю, древние японцы были намного умнее европейцев. Сейчас активность европейцев все превозносят, она в моде. Но у активности есть существенный недостаток. Активность не знает пределов. Как бы активно ты ни действовал, ты не получишь удовлетворения и не достигнешь совершенства. Видишь, вон криптомерия. Она мешает тебе видеть окрестности, и ты ее срубил. И что же? Теперь мешает гостиница, что находится за нею. Ты сносишь гостиницу, и тогда тебе начинает досаждать расположенный за ней дом. И так до бесконечности. Вот это и есть метод европейцев. Ни Наполеон, ни Александр не получали никакого удовлетворения от своих побед. Человек тебе не понравился — ты с ним подрался. Он не поддается — ты его тащишь в суд. На суде дело выиграл — и что же? На этом успокоился? Ничего подобного. Нет, таким путем душевного спокойствия не достигнуть, сколько ни бейся. Вот, например, не понравился абсолютизм. Ладно, перешли к демократическому строю. Следует ли удивляться, если демократический строй тоже не понравится и на смену ему придет еще что-нибудь? И так всюду. Река нос задирает, а мы ее мостом! Гора не слушается, а мы ее туннелем! Сообщение скверное — давайте железные дороги! Так будет продолжаться до бесконечности, и ничто не сможет принести нам полного удовлетворения. Вы что, голубчики, полагаете, что всегда сможете добиваться осуществления своих стремлений? Как бы не так. Ведь человек ограничен в своих действиях. Конечно, нельзя не признать, что европейская культура достигла прогресса. Но это культура людей, никогда в жизни не испытавших удовлетворения, культура людей, которые ищут удовлетворение не в самих себе, а в изменении окружающей среды. А японская культура в этом не нуждается. Она развивается в условиях, совершенно отличных от европейских. Европейцы находят удовлетворение в совершенствовании отношений между отцами и детьми. А мы даже не пытаемся этого делать. Наоборот, мы исходим из того, что существующие отношения вполне хороши, и почием во блаженстве. Сказанное выше распространяется и на отношения между супругами, и на отношения между государем и подданными, и между самураями и горожанами. Да и к природе мы подходим с той же меркой. Мы не ищем способов разрушить гору, чтобы добраться до соседней страны. Мы изыскиваем способ обойтись без соседней страны. Таким образом, мы воспитываем в себе умение находить удовлетворение в таком способе жизни, который не требует разрушения горы. Заметь, между прочим, что и конфуцианцы и последователи йогов ставят этот принцип во главу угла. Как бы ты ни был велик, тебе не переделать мир по своему образу и подобию, не остановить солнце, не повернуть вспять воды Камогава. И только с собой ты волен делать все, что заблагорассудится. Научись управлять собой, и тебя перестанет волновать галдеж мальчишек из «Ракуункана». Даже на Барсука ты перестанешь обращать внимание, а если такое ничтожество, как Пинскэ, начнет говорить тебе всякие глупости, тебе будет достаточно для душевного спокойствия обозвать его набитым дураком. Говорят, что в древности бонзы, над которыми заносили меч, чтобы отсечь голову, острили: «Это весенний ветер прорезает молнию…» — или что-то в этом роде. Вот до какой степени поднимает духовные силы человека совершенствование духа! Совершенство духа — в пассивности! Вообще, на мой взгляд, европейская активность далеко не всегда достойна похвального слова, хотя я и не очень в этом разбираюсь. Но уж тебе наверняка не поможет никакая активность. Гимназисты все равно будут изводить тебя, и каким бы активным ты ни был, положение не изменится, если только ты не сможешь своей властью закрыть эту гимназию или если они не донесут на тебя в полицию. Чтобы выступить активно, необходимы деньги. Это все та же проблема одиночки, который в поле не воин. Другими словами, выходит, что тебе придется склонить голову перед богачами. Выходит, что тебе придется просить прощения у мальчишек, потому что их большинство. Одним словом, вся беда в том, что ты, бедняк и одиночка, выходишь драться против богатых и против толпы. Ну, теперь ты понял?
