Иван Гончаров - Полное собрание сочинений и писем в двадцати томах. Том 6.
353
в русской критике сохранились две взаимоисключающие точки зрения на «Обломова»: добролюбовская и дружининско-григорьевская. Самому Говорухе-Отроку, с его почвенническими настроениями, естественно, ближе вторая. Но в оценке «Сна Обломова» он расходится с Дружининым и Григорьевым. Говоруха-Отрок считает, что «в художественном смысле ‹…› „Сон” есть клевета на русскую жизнь» (Там же. С. 205).
Далее критик пишет: «Совершенно захваченный своею предвзятою идеей, Гончаров рисует с какою-то странною сухостью это, по его мнению, мертвое царство. В общем тоне этого эпизода нет не только поэзии, не только скрытого, но все пронизающего собою лиризма, как в гоголевских изображениях, – тут нет даже беспристрастия, а есть лишь реализм в грубом смысле этого слова. Талант рисовальщика тут покидает Гончарова, и его „обломовцы”, появляющиеся в „Сне”, напоминают каких-то затхлых и заплесневелых мумий, а не людей. Так изображает Гончаров целую огромную полосу русской жизни – дореформенный помещичий быт» (Там же. С. 204). Для Говорухи-Отрока обломовский мир – это «та широкая полоса русской жизни, которую изобразил Пушкин в „Капитанской дочке” и С. Т. Аксаков в „Семейной хронике”». Но в отличие от этих авторов Гончаров, считает критик, показал эту русскую жизнь как «мертвое царство», а оно было не мертвое, а лишь «заколдованное». Люди Обломовки – это люди «предания», в их существовании «не было духовного движения, но была духовная жизнь». Вот на этой почве и возрос Обломов.
Герой Гончарова воспринимается критиком как представитель мира национального, в котором (если вспомнить градацию К. С. Аксакова) протекала жизнь «народа», а не «публики» – европеизированной, оторванной от почвы части русского дворянства.1 Это тот несколько идеализированный мир русской жизни, который рисовался в публицистических и художественных произведениях славянофилов, мир, который, как выразился Говоруха-Отрок, «преклонился» перед «святыми чудесами» Европы (критик тут использует выражение А. С. Хомякова),
354
«перед этими Дантами и Шекспирами, Рафаэлями и Мурильо», но «не уверовал в них и не поклонился им», т. е. сохранил свою самобытность, свою духовную жизнь. Самое ценное качество Обломова как представителя этого «заколдованного», но живого царства в том, что «он понимает бесконечное значение любви», что «в нем есть любовь», что он «не гуманен, а добр» (Там же. С. 207-208). И добр не потому, что следует гуманным правилам, а потому, что иным быть не может.
Вот почему в судьбе гончаровского героя критик видит не только трагическую обреченность, но и надежду: «Начала народные, начала христианские живут в нем – но душа его не разбужена, она томится потребностью деятельной любви – и не знает, где найти удовлетворение этой потребности. Питомец растительной жизни, застывший в недеятельном предании, – Обломов почувствовал великую идею, скрытую в этом предании, но она не предстала с такою ясностью перед его духовными очами, чтобы поднять его, чтобы изменить все течение его жизни, чтобы обратить эту жизнь на путь непрерывного деятельного добра. В его лице жизнь, питомцем которой он был, только еще задумалась сама над собою. ‹…›
„Погиб!” – говорит Штольц. И думает, будто „погиб” оттого, что женился на Агафье Матвеевне, оттого, что в одиночестве своем, с „обнищавшей душой”, приютился к этому „простому сердцу”, бесконечно к нему привязанному…
Погиб! Да, погиб – потому что „обнищала душа его”, потому что не вспыхнул ярким пламенем огонь любви, тлевший в этой душе, потому что не нашел он того, во что мог бы уверовать и чему мог бы поклониться, – того, что всему остальному дало бы смысл и значение. Вот в чем трагизм положения Обломова, вот почему вся его жизнь выразилась лишь порывом куда-то и на эту жизнь упал колорит постоянной тихой скорби, вот почему мы невольно проливаем слезы над Обломовым.
Вот почему в образе Обломова мы видим залог будущего…» (Там же. С. 209).
Из названия статьи И. Ф. Анненского «Гончаров и его Обломов»1 видно, что критика интересует не только роман, но и его создатель. Статья написана человеком, который
355
убежден, что литературное произведение, так сказать, растет во времени, обнаруживая все новые и новые дополнительные, «сегодняшние» смыслы. Оно живет как отражение в сознании читателя, и это «отражение» и есть предмет критического разбора. Поэтому в статье Анненского подчеркнута личностная интонация, личностные оценки и выводы.
Существенной для этой работы оказалась мысль о соотнесенности личности писателя и образов, им созданных. Тезис Анненского о том, что в своем романе Гончаров описал психологически близкие ему типы личности, будет подробно развит в работах начала ХХ в., в частности в трудах Е. А. Ляцкого.
Давно отмеченную объективность Гончарова Анненский толкует как преобладание живописных, зрительных элементов над слуховыми, музыкальными, описания над повествованием, «материального» момента над отвлеченным, «типичности лиц над типичностью речей», отсюда исключительная пластичность, «осязательность» образов.
Важную особенность гончаровского творчества помогает понять классификация писателей, предложенная Анненским. Критерий для разделения авторов – отношение к злу, характер изображения зла. Первый поэтический путь – это путь Достоевского, для которого, по мысли критика, изображение зла «есть только средство сильнее выразить исконное доброе начало в человеческой душе». Второй путь – «это известный путь от Ювенала и Персия до Барбье, Пруса, Салтыкова», т. е. путь беспощадной сатиры. Третьим путем шли: на Западе – Золя, у нас – Писемский.1 Четвертый путь – это «диккенсовский оптимизм с наказанным, обузданным злом, без всякой грязи, с мягкой, вдумчивой обрисовкой характеров. К этому типу примыкало и творчество Гончарова» (Там же. С. 214-215).
Еще одна существенная черта автора «Обломова», которую выделил Анненский, – особое отношение к смерти.
356
Об этом же чуть раньше писал и Мережковский. «Степень оптимизма писателя, – заметил он, – лучше всего определяется его отношением к смерти. Гончаров почти не думает о ней. В „Обыкновенной истории” ему пришлось говорить, как умерла мать Александра Адуева. Эта женщина – живой, яркий характер и занимает важное место в романе. Сын присутствует при смерти. А между тем о кончине ее два слова: „она умерла”. Ни одной подробности, ни одного ощущения, никакой обстановки! И так Гончаров пишет в эпоху, когда ужас смерти составляет один из преобладающих мотивов литературы.
В счастливой Обломовке смерть – такой же прекрасный обряд, такая же идиллия, как и жизнь. Это, кажется, та самая „безболезненная, мирная кончина живота”, о которой молятся верующие. ‹…›
Обломов умер мгновенно, от апоплексического удара; никто и не видел, как он незаметно перешел в другой мир. Хозяйка „застала его так же кротко покоящегося на одре смерти, как на ложе сна…”. „Что же стало с Обломовым? – спрашивает автор. – Где он? Где? – На ближайшем кладбище под скромной урной покоится тело его, между кустов, в затишье. Ветви сирени, посаженные дружеской рукой, дремлют над могилой, да безмятежно пахнет полынь. Кажется, сам ангел тишины охраняет сон его”.
Вот спокойный взгляд на смерть, каким он был в древности, у простых и здоровых людей. Смерть – только вечер жизни, когда легкие тени Элизиума слетают на очи и смежают их для вечного сна» (Там же. С. 174-175). Эта особенность мировоззрения автора «Обломова» поразила и Анненского:
«В поэзии Гончарова даже смерти как-то нет, точно в его благословенной Обломовке. ‹…›
Тургенев, Толстой посвятили смерти особые сочинения. У Толстого страх смерти повлиял на все мировоззрение. А вспомните рядом с этим, как умирает у Гончарова Обломов. Мы прочли о нем 600 страниц, мы не знаем человека в русской литературе так полно, так живо изображенного, а между тем его смерть действует на нас меньше, чем смерть дерева у Толстого или гибель локомотива в „La bete humaine”. Когда-то Белинский сказал про Гончарова и его отношение к героиням: „…он до тех пор с ней только и возится, пока она ему нужна”. Так было и
357
с Обломовым. Он умер, потому что кончился, потому что Гончаров исчерпал для нас всю его психологическую сущность, и он перестал быть нужным своему творцу» (Там же. С. 222).
Гончаровскую «трудную работу объективирования» критик не оценивает как «безразличность в поэтическом материале»: между автором и его героями «чувствуется все время самая тесная и живая связь». Обломов для Гончарова – тип «центральный»: он «служит нам ключом и к Райскому, и к бабушке, и к Марфиньке, и к Захару. В Обломове поэт открыл нам свою связь с родиной и со вчерашним днем, здесь и грезы будущего, и горечь самосознания, и радость бытия, и поэзия, и проза жизни; здесь душа Гончарова в ее личных, национальных и мировых элементах» (Там же. С. 224).
Пример из ряда самых ярких и убедительных «отражений» в критическом наследии Анненского – образ Обломова, возникший в его сознании под действием «основных впечатлений» от романа: «Илья Ильич Обломов не обсевок в поле. Это человек породистый: он красив и чистоплотен, у него мягкие манеры и немножко тягучая речь. Он умен, но не цепким, хищным, практическим умом, а, скорее, тонким, мысль его склонна к расплывчатости. Хитрости в нем нет, еще менее расчетливости. Если он начинает хитрить, у него это выходит неловко. Лгать он не умеет или лжет наивно.
