Шолом Алейхем - С ярмарки (Жизнеописание)
После такой великолепной лекции автор биографии мог бы, кажется, догадаться, что за птица этот "присяжный поверенный". Но у Эпельбаума было такое умное, симпатичное лицо, он так очаровывал вас глазами, так подкупал своей речью, что, сами того не желая, вы целиком подпадали под его власть. Вечером, изрядно подремав, Эпельбаум взял портфель и палку и собрался уходить. И тут между милыми, верными супругами снова вспыхнул конфликт. Жена спросила мужа, куда он идет. Муж ответил, что уходит на полчасика в клуб - ему нужно там повидаться с одним человеком. Жена заметила, что знает, какие это полчасика; дай бог, чтоб он вернулся завтра к обеду... И человек, с которым он должен повидаться, ей тоже хорошо знаком. Это не человек, сказала она, а человечки - сплошь короли, дамы и валеты...
– Но, дорогая моя, о тузах ты, верно, забыла. Какая же это будет игра без тузов!
Жена ничего не ответила, но бросила на мужа такой взгляд, что другой на его месте провалился бы сквозь землю. Однако Моисей Эпельбаум и ухом не повел. Он подошел к своему юному "секретарю", который в это время писал, склонился к нему и тихонько спросил, сколько у него денег. "Секретарь" схватился за карман и показал, сколько у него денег. Эпельбаум на минуту задумался, а потом протянул руку:
– Не одолжите ли вы их мне на несколько минут? Я возвращу вам сегодня же, когда вернусь из клуба.
– О, с величайшим удовольствием! - ответил "секретарь" и отдал все свои наличные.
После ухода Моисея Эпельбаума мадам Эпельбаум стала расспрашивать "секретаря", каким образом он попал к ее мужу в секретари и какое отношение он имеет к Бродскому. "К какому Бродскому?" - "К киевскому миллионеру Бродскому". - "При чем тут Бродский?" - "Разве Бродский не приходится вам дядей?" - "С чего это вы взяли, что Бродский мой дядя?" - "Кем же он вам приходится?" - "Кто?" - "Да Бродский..." - "Кем он, по - вашему, может мне приходиться?"
Короткая пауза. Оба удивленно смотрят друг на друга, думая каждый о своем. Минуту спустя мадам Эпельбаум снова спросила "секретаря": "Вот как? Значит, вы не служили у Бродского?" - "Почему вы решили, что я должен был служить у Бродского?" - "И вы даже с ним незнакомы?" - "С кем?" "Тьфу, черт побери! Говорим, говорим и никак не можем договориться! Скажите мне хоть, кто вы такой и как вы сюда попали?"
На следующий день нашего наивного героя ждал новый сюрприз: его патрон Моисей Эпельбаум не вернулся из клуба. Для "реб Лейви" нашлось занятие - сбегать в клуб и позвать отца обедать. "Реб Лейви", однако, не имел никакой охоты получать натощак незаслуженные пощечины, и мать была вынуждена выдать ему эти пощечины авансом. Наконец "реб Лейви" принес весть, что отец его утром поехал прямо из клуба на вокзал, а оттуда - в Киев.
Для нашего героя это был удар грома среди ясного неба. Он и деньги потерял и в дураках остался. Тогда только он начал наводить справки о своем патроне и узнал, что Эпельбаум никогда не был присяжным поверенным. Он только ходатай по делам, один из тех, кого называют "подпольными адвокатами", и имя его в Белой Церкви произносится не иначе, как с улыбкой... Положение нашего юного героя становилось печальным. Похоже было на то, что ему предстоит снова испытать все прелести голода. Со стесненным сердцем сел он за стол и написал отцу в Переяслав длинное и весьма красноречивое письмо. Красноречие, можно сказать, вывезло его: при помощи красноречия можно много написать и очень мало сказать... Только к концу письма он закинул словечко насчет того, что охотно съездил бы домой, будь у него немного мелочи на дорогу... Вскоре от отца пришел денежный пакет, в котором было несколько рублей и письмо с предложением поторопиться и приехать как можно скорей, потому что в одном городе близ Переяслава открылась вакансия казенного раввина и у Шолома есть все шансы занять эту должность. Письмо заканчивалось следующим изысканным древнееврейским оборотом: "Торопись, торопись! Лети стрелой! Лети, как на крыльях орла! Торопись, не опаздывай! Приезжай, и да сопутствует тебе удача!"
78
ВЫБОРЫ
Как выбирают казенною раввина. - Прежний лубенсний раввин - старый знакомый нашего героя. - Нахман Каган покровительствует юному кандидату. - Герой произносит речь и производит прекрасное впечатление. - "Поздравьте, избран единогласно!" - Для прихожан и это чудо. - Приезд в Переяслав, омраченная радость. - Герой дает себе слово не быть таким, как все
Лубны - вот название города, который пожелал заиметь нового казенного раввина.
Слово "пожелал", как вы можете понять, употреблено здесь для литературного оборота. Город так же желал казенного раввина, как желают, к примеру, могильщика. Ведь институт казенных раввинов, собственно говоря, излишен. Он навязан правительством русским евреям, и им приходится с ним мириться, как с чем-то путным. Любопытнее всего, что казенный раввин не назначается непосредственно властью для опеки над евреями, а его должна избрать еврейская община. Однако выборы эти вынужденные, навязанные сверху. Начальство предписывает общине собраться там - то и там - то в такое-то время и избрать казенного раввина. Тут появляются кандидаты. У каждого кандидата свои сторонники, и каждая сторона пользуется своим оружием и своими средствами для завоевания публики. У одного кандидата сильная протекция, второй действует с помощью денег, третий - рюмочкой. Никто не дремлет. Город кипит, клокочет. Народ горячится. Словом - на еврейской улице праздник: выбирают раввина; баллотируют, опускают шары - жизнь бьет ключом. Иногда это тянется неделями, а порой и месяцами. Для наблюдения за выборами, для того, чтобы, упаси бог, не было злоупотреблений при подсчете шаров, на место присылается "кокарда". Но самый настоящий кавардак начинается после выборов. Так как выборы должен утвердить губернатор, то в губернское правление летят доносы и жалобы со стороны отвергнутых кандидатов. И если выборы кассируются, то вся история начинается сначала: новые кандидаты, новые выборы, а затем снова доносы и снова кассации.
Среди лиц, выставивших свои кандидатуры в раввины в городе Лубны, был и прежний раввин - сын учителя Мойше - Довида - Шимон Рудерман, тот самый, который, если вы помните, когда-то в Переяславе чуть не крестился и которого евреи вызволили из монастыря и определили в житомирскую школу казенных раввинов. Этот раввин, видимо, пришелся не по вкусу в Лубнах. Община ждала выборов как избавления. Лубенские евреи не хотят знать никакой политики, им чужды фокусы. Если человек им нравится, они ему говорят: "Ты нам нравишься". Когда человек не нравится, они ему говорят напрямик: "Иди с богом! Ты нам не нравишься..." Раввину Рудерману они уже давно сказали, и без обиняков, что он может искать себе другой город. А чтобы он не подумал, будто с ним шутки шутят, они уступили другому его место в синагоге, и когда он пришел в субботу молиться, ему негде было присесть, и он вынужден был всю службу простоять на ногах. В следующую субботу он явился с полицией и силой занял свое место у "восточной стены. Можно себе представить, какой это произвело эффект. Событие это стало достоянием гласности. Помимо того что вся история была описаны в газете "Гамейлиц", редактор Цедербаум прибавил еще от себя петитом "Примечание редактора", которое заняло втрое больше места, чем сама корреспонденция. В нем он воздавал должное как самому раввину, так и публике, распекал их за оскорбление святыни, за то, что они допустили в божью обитель полицию. Закончил он свое примечание поучением, - так, мол, поступать нельзя. Поучение он сдобрил несколькими притчами, стихами из библии и выдержкой из сказания об Эсфири: "Хватит нам терпеть позор и поношения..." Цедербаум, упокой господи его душу, на это был мастер!
Однако Рудерман не снял своей кандидатуры на должность казенного раввина в Лубнах. И другие кандидаты действовали вкупе со своими сторонниками, каждая сторона на свой манер, и борьба началась. Почти уже к самому концу, за несколько дней до выборов, точно с неба свалился герой настоящей биографии с письмецом от дяди Пини к его родственнику, одному из самых уважаемых обитателей города Лубны Нахману Кагану. Это был почтенный старец и большой богач. Такой человек занимает в синагоге самое почетное место, кантор не смеет продолжать богослужение, пока реб Нахман не выстоит "Восемнадцать благословений" - пусть это длится хоть целую вечность. А если реб Нахману случалось опоздать в синагогу, что бывало почти каждую субботу, он посылал кого-нибудь сказать, чтобы его не ждали. Народ, однако, знает приличия и понимает, что богач, должно быть, хотел этим сказать, чтобы его ждали. Словом, реб Нахман был таким сокровищем, которому вполне подходили слова: "Ученость и величие собраны здесь воедино..."
Молодой кандидат застал его за чтением Мишны. Прочитав письмо дяди Пини, старый Каган поправил очки и оглядел юношу с головы до ног. Похоже было, что малый, в своем коротком пиджачке, произвел не слишком благоприятное впечатление на старика. Но, видно, заслуги дяди Пини получили перевес, и старик предложил гостю сесть. Разговорившись с ним и убедившись, что парень далеко не невежда в писании, знает толк в талмуде и в разговоре может ввернуть древнееврейское словцо, старик заулыбался и велел подать чего-нибудь закусить. Был принесен поднос, и на подносе стояло блюдечко, на блюдечке лежал один - одинешенек, как сирота, сладкий пряник, а в прянике торчала одна изюминка.
