Скиталец - Кандалы
Замер последний, уносящийся вдаль звук скрипки. Вукол опустил смычок. Лицо его было бледно. Он с прежней робостью взглянул на девушку: глаза ее сияли, устремленные на него с удивлением.
— Вы сегодня в ударе, Вукол! — сказала Ирина, когда затих последний аккорд рояля, — я не видала вас таким! Сыграем теперь арию Джильды!
Сыграли знаменитую арию из «Риголетто». Сквозь волны звуков, прорезая их, выплывал утопающий голос, который нельзя было слушать без жгучего волнения: там тоже была любовь, снова трагическая. Голос пел как бы о неразрешимом противоречии, о неизбежной жертве, о смерти из-за любви.
Вукол играл одну вещь за другой и чувствовал, что его игра волнует всех.
— Я никак не ожидала!.. — лепетала девушка, — как играет!
— Он не только чужие вещи играет! — заинтриговал ее Кирилл. — Он еще и композитор: свои романсы сочиняет! Хвати, Вукол, что-нибудь свое!
— Мое? Да ведь это ученические упражнения!..
— Играй, играй! — Ирина развернула ноты.
Юный композитор сыграл подражание народной русской песне. Все в ней было для певца, владеющего развитым дыханием: русская грусть, русская вьюга, океан снежных полей, безграничные мертвые просторы. Вот она, замороженная Русь!
Когда замер последний, надрывающий душу и вместе мощный, без конца длящийся, тоскующий стон скрипки, Александра Михайловна спросила:
— А какие там слова?
Вукол прочел:
Вьюги зимние да снежныеЗаносили все дороженьки,Навевали мне тоску мою:Я запел бы — слушать некому,Полетел бы — крылья связаны,Полюбил бы я — да некого!Ах, ты где, моя красавица —Королевна белолицая?Я давно уже люблю тебяИ давно ищу по всей земле:Злые люди разлучили нас.Непогода — доля-мачеха,Занесла мою дороженьку, —У меня ли много на сердцеСлез и песен позастынуло…
— Какой вы талантливый! Даже стихи сочиняете!
— Нет, стихов я не пишу. Это стихи моего товарища.
Александра Михайловна не поверила, приняла ответ за шутку. Конечно, он и поэт и композитор — она это видит. Пусть он напишет романс для нее! Может ли он это сделать?
В это время в дверях прихожей появилась фигура в черном легком крылатом плаще и широкой шляпе.
— Как Дон Жуан — «усы плащом закрою, а брови шляпой!» — продекламировал Клим Бушуев, надвинув шляпу на самые брови и драпируясь в крылья плаща.
— Фигура! — в тон ему ответил Кирилл. — Наш Чайльд Гарольд. Зимой он носит плед, потрепанный изрядно, а летом плащ дырявый!
— Это Демон! — убежденно сказала барышня.
— Для нас это просто Клим, поэт несчастный! — смеялась Ирина. — Да будет вам позировать, еще девицу напугаете! Раздевайтесь. Давно у нас не были!
— Да! Занят очень, архивной крысой стал… Интересный исторический материал!
Клим уселся и скучно начал говорить об историческом материале в архиве окружного суда.
— Пришел прощаться! — заключил он. — Со службы ухожу, еду в Саратов!
— Вот те на! — удивился Кирилл. — Зачем?
— В Саратове живет ссыльный писатель Чернышевский… Он теперь переводит что-то большое с немецкого… Нужен ему письмоводитель! А я мало-мало помню немецкий. Ну, значит, мне дали письмо к нему… Вообще осточертело здесь… Хочу переменить судьбу…
Клим говорил отрывисто, ни на кого не глядя. Вдруг, оживившись, заговорил с неожиданной любовью о Гейне, Достоевском и «Демоне» Лермонтова, проводя какую-то одну их общую идею. Кирилл и Вукол тотчас заспорили с ним.
— Для вас, Клим, хорошо, что вы едете к такому большому писателю! — сказала ему Ирина, когда он стал уходить, — вы там воспрянете духом!.. Мы тоже скоро уезжаем… Напишите нам о Чернышевском — какой он теперь?
Возвратись домой поздно ночью, Вукол не мог заснуть до рассвета. Ему чудилось милое личико с сияющими радостью и лаской голубыми глазами, слышался нежный голос, смех. От тихого пожатия ее маленькой руки он все еще осязал теплое прикосновение. Вуколу было жарко. Теплый летний ветерок, едва заметно шевеля спущенной занавеской открытого окна, прикасался к его горячим щекам, играл волосами.
Так и не заснул. Встал и на листке нотной бумаги начал рисовать кудрявую головку девушки, записывая нотами звучавшую в ушах нежно-певучую мелодию.
Терпеливо выждав несколько дней, опять появился в дверях знакомой, милой теперь для него квартиры.
Там давно его ждали.
— Написали романс? — спросила его Александра Михайловна.
— Какой романс?
— А я ждала романс, посвященный мне! — разочарованно и печально прошептала девушка.
— Вот он! — не вытерпел Вукол, вынимая из кармана листок.
* * *Началось беспечно-счастливое время. Взаимное увлечение молодых людей не могло оставаться тайной для Кирилла с Ириной, но они, повидимому, ничего не имели против этого маленького романа, не придавая ему серьезного значения. Когда заходил разговор о любви вообще, Кирилл говорил:
— Любовь прекрасна! Любить нужно, только жениться не следует!
— А как же мы с тобой поженились? — возражала Ирина.
— Ну, нам-то простительно было! Сколько лет мы женихом и невестой считались! А вот ему, — указал он на Вукола, — жениться в его годы, в его положении — гибель! Человек никак не устроен, ему еще учиться надо, у него — талант! Какую ему жену придумаешь? Плохую дать — его жалко, хорошую — ее жалко! Не надо ему жениться!
Вуколу, впрочем, и в голову не приходила мысль о женитьбе: ему просто было хорошо в ласковом обществе Александры Михайловны и казалось необходимым видеть ее ежедневно.
Приехали столичные гастролеры — знаменитый тенор и не менее известная певица. Кирилл заблаговременно купил четыре билета на первой скамейке балкона.
Вукол явился в театр с запозданием. На сцене пели. Его друзья сидели прямо против сцены. Александра Михайловна была в нежнорозовой шелковой кофточке, удивительно шедшей к ее сиявшему свежестью хорошенькому личику и пепельным волосам. Она увидела его первая, и глаза ее засветились. Подле нее пустовало место Вукола.
Номер пения только что окончился, переполненный театр горячо аплодировал, вызывая артистов на «бис». Певец и певица опять вышли на сцену.
Оба они были молодые, красивые, нарядные. Она — вся в цветах: цветы были в волосах ее, цветы на груди, цветы у атласного пояса. Обоих заливал празднично торжественный свет рампы, казавшийся солнечными лучами. И представлялась их жизнь красивой, солнечной, счастливой. Не было сомнений, что они любили друг друга, путешествуя по миру с чарующими песнями. Снова зазвучали струны рояля.
Так и рвется душаИз груди молодой,Просит воли она,Просит жизни другой!
Взгляд Александры Михайловны встретился с глазами Вукола.
После концерта пошли пить чай к Листратовым: все были в приподнятом настроении. Говорили о театре и артистах, призванных повышать настроение людей, приподнимать их над буднями жизни.
— Вот так они и ездят всегда вдвоем? — спросила Сашенька.
— Да нет же! — засмеялся Кирилл, — на следующий сезон он с другой поедет, а она с другим!..
— Ну, пожалуй, такая жизнь только со сцены и кажется счастливой, — возразила Ирина, — а теневая сторона у них есть, да еще какая! Ведь только с галерки кажется праздником это пение, а на самом деле оно — тяжелый труд! Как вы думаете, Вукол? Вы тоже, может быть, артистом будете?.
— Нет! — убежденно сказал он, — артистом я не буду. Это не только труд, но и призвание! Но у нас всех есть другое призвание! Музыка для меня — мое личное удовольствие, и только!.. В настоящее время — маленький заработок. Я — крестьянин и не могу порвать с теми массами людей, среди которых вырос! В городе я — для ученья, а потом — к ним, обратно! Иначе будет потеряна цель в жизни!.. Вот мое призвание!
— Милый Вукол, — усмехнулась Ирина, — вы еще и сами не знаете вашего призвания!
— Нет, он молодец! — похвалил Вукола Кирилл. — Надо нам помнить, что мы крестьянская интеллигенция! Если все мы будем прятаться от жизни под стеклянный колпак искусства — мы не выполним своего исторического назначения. А когда однажды придет революция, появятся вместо кающихся дворян кающиеся интеллигенты! Но с другой стороны — сколько истинно талантливых людей борются со своим талантом, душат его в себе именно из-за интеллигентской обязанности идти к народу, идти в революцию! Примеры у нас перед глазами: Клим, удушающий в себе писателя, или Ильин, которого посылают на сцену, а он говорит: «Когда придет революция, брошу это самое пение и удеру к мужику!» Вот и Сашенька, молодая девица, стремящаяся к свету, не мыслит себя иначе, как на деревенской работе.
— А как же? — беспечно ответила Сашенька. — Ведь я же сельская учительница!
