Джек Лондон - Мартин Иден
Случилось, что на собрании присутствовал молодой репортер, истомившийся в погоне за сенсацией. Он не обладал ни умом, ни опытом. Он обладал только бойкой развязностью газетчика. Он был слишком невежествен, чтобы следить за смыслом спора. Но в нем жила твердая уверенность, что он стоит гораздо выше всех этих болтливых маниаков из рабочего класса. К тому же он весьма уважал сильных мира сего, занимающих высокие посты и определяющих политику наций и газет. У него был даже свой идеал: он мечтал стать первоклассным репортером, таким, который умеет из ничего создавать очень многое.
Он так и не понял, о чем в сущности шел разговор. Да ему и не нужно было знать этого Он руководствовался отдельными словами, вроде «революция» Как палеонтолог по одной найденной кости восстанавливает в представлении целый скелет, так и этот репортер мог воспроизвести целую речь по одному только запомнившемуся слову «революция». Он занялся этим в ту же ночь, и занялся весьма успешно, а так как выступление Мартина наделало больше всего шума, то репортер решил вложить эту речь ему в уста, изобразив его анархистом, а его реакционный индивидуализм превратив в самый крайний красный социализм. Молодой репортер не был лишен литературного дара и очень живописно изобразил свирепых длинноволосых людей, неврастеников и дегенератов, потрясающих кулаками и издающих злобные возгласы под нестройный гул разъяренной толпы.
Глава XXXIX
На следующий день, за утренним кофе, Мартин, по обыкновению, читал газету. В первый раз в жизни увидал он свое имя, напечатанное крупным шрифтом на первой странице. С изумлением он узнал, что является одним из виднейших лидеров оклендских социалистов. Он пробежал глазами пламенную речь, сочиненную за него молодым репортером, и сначала был возмущен этим бесстыдным измышлением, но в конце концов со смехом отшвырнул газету.
— Или это написал пьяный, или за этим скрывается какой-то преступный умысел, — сказал он Бриссендену, который пришел к нему после обеда и устало опустился на единственный стул. Сам Мартин, по обыкновению, сидел на кровати.
— А вам не все ли равно? — сказал Бриссенден. — Неужели вы придаете значение мнению буржуазных свиней, которые читают газеты?
Мартин на минуту задумался.
— Конечно, мне нет до них никакого дела. Я только боюсь, чтобы это не испортило моих отношений с семьею Руфи. Ее отец уверен, что я социалист, а эта писанина послужит подтверждением. Мне наплевать, что он думает, но все-таки могут быть неприятные последствия. Я хочу прочесть вам то, что я сегодня написал… Все тот же «Запоздалый», конечно. Уже около половины готово.
Мартин только что начал читать, как вдруг Мария отворила дверь и впустила прилично одетого молодого человека, который быстро огляделся кругом, задержал свой взгляд на керосинке и кухонном ящике и, наконец, обратил его на Мартина.
— Садитесь! — сказал Бриссенден.
Мартин подвинулся, чтобы дать гостю место, и вопросительно посмотрел на него.
— Я слышал вашу вчерашнюю речь, мистер Иден, — начал молодой человек после непродолжительного молчания. — Я бы хотел проинтервьюировать вас.
Бриссенден разразился хохотом.
— Собрат-социалист? — спросил репортер, кидая быстрый взгляд на Бриссендена и словно мысленно прикидывая эффект, который будет иметь описание этого живого мертвеца.
— И он написал этот отчет, — воскликнул Мартин, — такой мальчишка?!
— Почему вы не вздуете его? — спросил Бриссенден. — Я бы дал сейчас тысячу долларов, чтоб только иметь здоровые легкие.
Юный журналист был несколько ошеломлен этим разговором, который велся через его голову. Но он только что удостоился похвалы редактора за блестящий отчет о социалистическом митинге и получил поручение проинтервьюировать Мартина Идена, лидера организованных врагов существующего порядка.
— Вы ничего не будете иметь против, если мы вас сфотографируем, мистер Иден? — спросил он. — Я захватил с собой фотографа, но он говорит, что в комнате снимать неудобно. Лучше выйти на солнце. А потом мы можем побеседовать с вами.
— Фотограф? — задумчиво произнес Бриссенден. — Ну, что же вы, Мартин? Вздуйте его!
— Должно быть, я становлюсь стар, — отвечал Мартин. — Я знаю, что его нужно вздуть, но у меня для этого нет необходимой энергии. Да и ради чего?
— Ради его бедной матери, — возразил Бриссенден.
— Пожалуй, это веское соображение, — согласился Мартин, — но все-таки мне не хватает энергии. Ведь для того, чтобы вздуть кого-нибудь, необходима затрата энергии. Да и стоит ли?
— Вот именно, не стоит, — веселым топом подхватил репортер, но при этом опасливо оглянулся на дверь.
— Конечно, в том, что он написал, не было ни слова правды, — продолжал Мартин, обращаясь к Бриссендену.
— Видите ли, это было как бы описание в общих чертах… — рискнул объяснить юноша, — Ведь это в конце концов для вас великолепная реклама… Согласитесь сами.
— Учтите, Мартин, это для вас реклама! — торжественно провозгласил Бриссенден.
— Да, да!.. И я должен с этим согласиться.
— Разрешите узнать, мистер Иден, где вы родились? — спросил репортер, изображая на своем лице напряженное внимание.
— Заметьте, он ничего не записывает, — ввернул Бриссенден, — он все запоминает.
— Для меня этого вполне достаточно, — юноша всячески старался скрыть свою тревогу. — Опытный репортер никогда не записывает.
— Должно быть, вы и вчера тоже не записывали?
Но Бриссенден не принадлежал к школе квистистов, а потому вскричал вдруг, сразу переменив тон:
— Мартин! Если вы не изобьете его, то я изобью! Умру, но изобью!
— Отшлепать, пожалуй, будет достаточно? — спросил Мартин.
Бриссенден подумал, словно судья, и кивнул головой. В следующий миг голова репортера была крепко зажата у Мартина между коленями.
— Только не кусаться, — предупредил Мартин, — не то я должен буду разбить вату симпатичную мордочку. А это будет жаль.
Его правая рука стала мерно подниматься и опускаться. Юноша визжал, вырывался, ругался, но кусаться не смел. Бриссенден спокойно наблюдал эту сцену. Только один раз он не выдержал, схватил пустую бутылку и воскликнул:
— Дайте мне тоже разок ударить!
— К сожалению, я больше не в состоянии, — сказал, наконец, Мартин. — Рука совсем онемела.
Он схватил репортера за шиворот и швырнул его на кровать.
— Я заявлю в полицию. Вас арестуют! — кричал тот. Слезы негодования текли по его горящим щекам. — Вы ответите за это. Берегитесь!
— Вот тебе и раз, — сказал Мартин, — он так и не понимает, что пошел по скользкой дорожке. Ведь нечестно, неприлично, недостойно мужчины лгать про своего ближнего так, как он это сделал, а он все не понимает.
— Ну что ж, вот он пришел к вам, чтобы вы ему это объяснили, — вставил Бриссенден.
— Да, он пришел ко мне, оклеветав и осрамив меня предварительно. Теперь мой лавочник наверняка откажет мне в кредите. Но хуже всего, что бедный мальчик никогда уже не сойдет с этого пути, пока из него не выработается первоклассный журналист и первоклассный негодяй.
— У вас есть еще время обратить его на путь истинный, — возразил Бриссенден. — Ах, почему вы мне не дали его ударить хоть разочек. Мне хотелось бы принять участие в этом добром деле.
— Вас обоих посадят в тюрьму! — всхлипывала заблудшая душа. — С-с-скоты!
— У него слишком смазливая рожица, — произнес Мартин, покачав головой, — боюсь, что я зря натрудил себе руку. Этого молодого человека не исправишь. Он, несомненно, станет первоклассным журналистом. У него совершенно нет совести! Одно это поможет ему выдвинуться.
После этого молодой человек стремительно вылетел из комнаты, со страхом шмыгнув мимо Бриссендена, который продолжал размахивать бутылкой.
На следующий день Мартин узнал о себе еще много нового и интересного. «Да, мы враги общества, — оказывается, сказал он в беседе с представителем прессы, — но мы не анархисты! Мы — социалисты!» Когда репортер заметил ему, что между двумя этими школами нет особенной разницы, Мартин пожал плечами в знак молчаливого согласия. Лицо его, как оказалось, было резко асимметрично и носило все признаки вырождения. Особенно характерны были узловатые руки и кровожадно сверкающие глаза.
Мартин прочел также, что почти каждый вечер он выступает на рабочих митингах в Сити-Холл-парке и из всех анархистов и агитаторов, отравляющих там умы народа, пользуется наибольшим успехом, так как произносит наиболее революционные речи. Репортер подробно описал его каморку, не забыл упомянуть о керосинке, об единственном стуле и изобразил также в ярких красках его приятеля — бродягу с лицом мертвеца, до такой степени бледным, словно он был только что выпущен на свет после двадцатилетнего тюремного заключения.
