Джон Стейнбек - Неведомому Богу. Луна зашла
Оурден положил руку Уинтеру на плечо и сказал:
— Спасибо, доктор. Я сам это знал, но мне было приятно услышать ваше подтверждение моим мыслям. Маленький народ не погибнет — ведь не погибнет? — он жадно следил за выражением лица Уинтера.
И доктор успокоил его:
— Ну, что вы, конечно, нет! Больше того — он получит помощь извне и окрепнет.
В комнате воцарилось молчание. Часовой переступил с ноги на ногу, и его винтовка звякнула о пуговицу.
Оурден сказал:
— Сейчас я могу говорить с вами, доктор, и, может быть, это в последний раз. Меня донимают мелкие, постыдные мысли, — он кашлянул и посмотрел на застывшего у двери часового, но тот не подавал вида, что слышит их разговор. — Я думал о своей смерти. Если они будут действовать обычным путем, то меня убьют, а следом за мной убьют и вас. — И, не дождавшись ответа, спросил: — Ведь убьют?
— Да, вероятно, так и будет, — Уинтер подошел к одному из золоченых стульев и хотел было сесть на него, но заметил, что кретон порван, и погладил сиденье пальцами, словно это могло чему-то помочь. Потом он опустился на стул, но очень осторожно, потому что обивка была порвана.
Оурден продолжал:
— Вы знаете, я боюсь, я даже думал о том, как бы мне скрыться, как выпутаться из этой беды. Я думал о побеге. Я хотел просить пощады, и теперь мне стыдно своих мыслей.
И Уинтер посмотрел на него и сказал:
— Но вы ничего этого не сделали?
— Нет.
— И не сделаете?
Оурден колебался.
— Нет, не сделаю. Но я думал об этом.
И Уинтер мягко сказал:
— А почем вы знаете, может быть, другие тоже об этом думают? Почем вы знаете, может быть, и я об этом думаю?
— Я удивляюсь, почему вы арестованы, — сказал Оурден. — Вероятно, им придется убить и вас.
— Полагаю, что да, — сказал Уинтер. Он завертел большими пальцами, глядя, как они бегают один вокруг другого.
— Не «полагаю», а «знаю наверное», — Оурден помолчал минуту и потом сказал: — Знаете, доктор, я человек маленький, и город у нас тоже маленький, но в маленьких людях, вероятно, тлеет искра, которая может вспыхнуть ярким огнем. Я боюсь, ужасно боюсь, о чем я только не передумал, чтобы спасти свою жизнь, а потом все эти мысли ушли, и меня охватил какой-то восторг, и мне кажется, что я больше и лучше, чем на самом деле, и знаете, доктор, о чем я еще думал? — он улыбнулся, припоминая. — Помните, в школе, в «Апологии»? Помните, Сократ говорит: «Но, может быть, кто скажет: — Не стыдно ли тебе, Сократ, что ты запутался в такие дела, которые теперь угрожают тебе смертью? — Я отвечу ему правдою: — Нехороши твои мысли, почтеннейший, если ты думаешь, что тот, в ком есть хоть немного разума, должен брать в расчет опасность жизни и смерти, а не смотреть на одно — справедливо ли он поступает или несправедливо», — Оурден замолчал, припоминая.
Доктор Уинтер подался всем телом вперед и подхватил:
— «И доброму ли человеку приличны дела его или худому». По-моему, вы тут напутали. Ведь в школе вы никогда не блистали. И на уроках риторики в публичных обвинениях тоже вечно сбивались.
Оурден усмехнулся:
— А вы это не забыли?
— Нет, — сказал Уинтер, — нет, не забыл. У вас вылетали из памяти отдельные слова, а то и целые строчки. В день торжественного экзамена вы так волновались, что забыли заправить сзади рубашку в брюки. И никак не могли понять, над чем это все смеются.
Оурден улыбнулся, и его рука украдкой протянулась за спину и пощупала, не торчит ли там хвост от рубашки.
— Я был Сократом, — сказал он, — и я выступал с обвинением школьного совета. Как я на них обрушился! Я рычал и видел, что они краснеют все больше и больше.
Уинтер сказал:
— Они еле сдерживались, чтобы не фыркнуть. У вас торчал сзади хвост от рубашки.
Мэр Оурден рассмеялся.
— Сколько с тех пор прошло лет? Сорок.
— Сорок шесть.
Мэр поднял голову, уставился в потолок и забормотал:
— Гм, гм, гм… Дай бог памяти… Как это там?
И Уинтер подсказал ему:
— «После сего…»
И Оурден повторил вполголоса:
— «После сего во мне рождается желание предсказывать вам, мои осудители…»
Полковник Лансер бесшумными шагами вошел в комнату; часовые вытянулись. Услышав Оурдена, полковник остановился.
Оурден смотрел в потолок, забыв обо всем на свете, кроме этих древних слов.
— «После сего во мне рождается желание предсказывать вам, мои осудители, — начал он, — ибо я… достиг уже такого возраста, когда люди, приближаясь к смерти, особенно предсказывают… Возвещаю вам, граждане, умертвившие меня… что тотчас после моей… моей смерти…»
И Уинтер сказал, встав со стула:
— Моего ухода.
Оурден посмотрел на доктора:
— Что?
И Уинтер поправил его:
— Там сказано «после моего ухода», — а не «смерти». Вы повторяете свою прежнюю ошибку. Эту же ошибку вы сделали сорок шесть лет назад.
— Нет, «смерть». «После моей смерти», — Оурден оглянулся и увидел полковника Лансера. Он спросил: — Ведь правда, «после смерти»?
Полковник Лансер сказал:
— «После ухода». «Тотчас после моего ухода».
Доктор Уинтер продолжал настаивать:
— Вот видите! Двое против одного. Там говорится «уход». Вы сделали эту ошибку сорок шесть лет назад.
Тогда Оурден устремил взгляд куда-то вдаль, и его глаза, полные прошлым, ничего не видели перед собой. И он продолжал:
— «Возвещаю вам, граждане, умертвившие меня, что тотчас после моего… ухода постигнет вас казнь, гораздо страшнее той, на которую обречен я».
Уинтер подбодрял его кивками, и Лансер тоже кивал, и они оба словно старались помочь мэру. А Оурден говорил:
— «Теперь вы сделали это с намерением уклониться от обличений вашей жизни…»
Лейтенант Прекл вбежал в приемную и крикнул:
— Полковник Лансер!
Полковник Лансер сказал:
— Ш-ш! — и предостерегающе поднял руку.
А Оурден негромко продолжал:
— «Но выйдет, говорю вам, напротив», — его голос окреп.
— «Между вами появится много обличителей…» — он сделал легкий жест рукой — ораторский жест, — «.. обличителей, которых я доселе удерживал… Эти обличители будут тем несноснее, чем моложе, и вам станет еще досаднее…» — он нахмурился, напрягая память.
Лейтенант Прекл сказал:
— Полковник Лансер, мы обнаружили при обыске динамит.
И Лансер сказал:
— Тише!
Оурден продолжал:
— «Если вы думаете, что, умерщвляя людей, воспрепятствуете укорять себя за развратную жизнь, то судите несправедливо». — Он нахмурился и сказал: — Это все, что я помню. Остальное ускользнуло.
И доктор Уинтер сказал.
— Что ж, неплохо, принимая во внимание, что с тех пор прошло сорок шесть лет, а вы и тогда, сорок шесть лет назад, знали это не блестяще.
Лейтенант Прекл перебил его:
— Мы обнаружили у нескольких человек динамит, полковник Лансер.
— Они арестованы?
— Да, сэр. Капитан Лофт и…
Лансер сказал:
— Передайте капитану Лофту, чтобы держал их под стражей. — Он снова овладел собой, вышел на середину комнаты и сказал: — Оурден, надо прекратить это.
И мэр беспомощно улыбнулся.
— Их уже не остановишь, сэр.
Полковник Лансер резко сказал:
— Я арестовал вас в качестве заложника, чтобы народ сохранял спокойствие. Таковы данные мне распоряжения.
— Но это ничему не поможет, — просто сказал Оурден. — Вы не понимаете. Когда я стану помехой, народ обойдется и без меня.
Лансер сказал:
— Признайтесь мне честно: если народ будет знать, что первый подожженный запал подведет вас под пулю, как он поступит?
Мэр беспомощно оглянулся на доктора Уинтера. И в эту минуту дверь спальни открылась, и в приемную вошла мадам с цепью мэра в руках. Она сказала:
— Ты забыл ее надеть.
Оурден спросил:
— Что? Ах, да! — и нагнул голову. Мадам надела ему цепь на шею, и он сказал: — Спасибо, дорогая.
Мэр взял цепь в руки и посмотрел на золотую медаль с выбитой на ней эмблемой его должности. Лансер настойчиво повторил свой вопрос:
— Как народ поступит?
— Я не знаю, — сказал мэр. — Думаю, что подожгут запал.
— А если вы обратитесь к ним с просьбой не поджигать?
Уинтер сказал:
— Полковник, сегодня утром я видел, как один маленький мальчик лепил снежную бабу, а трое вполне взрослых солдат стояли рядом и следили, чтобы у него не получилось карикатуры на вашего Предводителя. И мальчик все-таки добился некоторого сходства, прежде чем его снежную бабу уничтожили.
Лансер презрел слова доктора.
— А что если вы обратитесь к ним с просьбой не поджигать? — повторил он.
Оурден стоял, точно в полусне; глаза у него были закрыты, он напряженно думал.
— Я не очень храбрый человек, сэр. Я думаю, что они все равно подожгут, — ему трудно было говорить. — Я надеюсь, что подожгут, а если попросить их не делать этого, им будет тяжело за меня.
