Владимир Богомолов - Момент истины (В августе сорок четвёртого)
– Придётся извиниться.
– И только?
– А что тут ещё можно сделать?
– Не знаю. Это уж по вашей части. Лично я с подобной проверкой сталкиваюсь впервые!
Капитан затянулся папиросой, и оба помолчали, думая каждый о своём.
…В отношениях с прикомандированными армейскими офицерами нередко возникали неясности, если даже не двусмысленность. Их привлекали для выполнения определённых ограниченных функций, для совершения второстепенных, вспомогательных действий, и сообщать им суть дела не разрешалось. Для того были основательные не только формальные соображения, но производило такое умолчание на людей гордых и самолюбивых не лучшее впечатление. Преодолеть это старались подчёркнуто-уважительным обращением, что и делал в эти минуты Алёхин.
Ему требовалось высказать помощнику коменданта ещё кое-какие наставления, однако, почувствовав неблагоприятную, с язвительностью, реакцию, он умолк, решив немного повременить и продолжить разговор по дороге или уже на месте. Он сразу понял, что капитан – человек с характером, точнее с норовом, и ладить с ним будет непросто, а противопоставить этому можно только добродушие и вежливость, столь облегчающую отношения между людьми.
Когда, докурив, помощник коменданта бросил папиросу, Алёхин, подобрав окурок, сунул его в землю под орешину. Капитан посмотрел, поджал губы, но ничего не сказал.
– Костя! – оборачиваясь, позвал Алёхин. – Мы возьмём спички?
– Ну что с вами поделаешь… – лениво и вроде неохотно ответили из кустов.
Стоя немного в стороне, Блинов продолжал присматриваться к капитану. Помощник коменданта был на полголовы выше Алёхина, значительно темнее волосами, но светлее лицом – свежевыбритым, чистым и гладким – и несравненно представительней; его стройной, горделивой осанке мог позавидовать любой офицер. И голос у него был выразительный, мужественный, удивительно приятный. «Такие нравятся женщинам, – подумал Андрей. – И вообще производят впечатление… Да-а! Где же я его видел?..»
71. Алёхин, Егоров и другие
Немного погодя заброшенной травянистой дорогой они шли в глубь леса – Алёхин и капитан бок о бок, Андрей в трёх шагах позади.
День выдался ветренный, тёплый, однако если в Лиде было сухо, то здесь недавно пролил дождь, в тени омытых им деревьев было прохладно и сыро; пахло лесом и прелью. Солнце, проникая сквозь редкие просветы в листве, тысячами искринок сверкало на мокрой, росистой траве.
Приехав сюда утром одновременно с другими розыскниками Управления контрразведки фронта – Поляков отправил в лес почти всех офицеров своего отдела, – Алёхин вместе с Таманцевым выбрал место для засады на порученной им дороге и, возвратясь на опушку, отправился к старой пустующей стодоле, которую он сам посоветовал Полякову использовать для размещения штаба руководства войсковой операцией.
Подступы к этому бесхозному строению – владельцы хутора вместе с хатой были сожжены немцами за связь с партизанами – на значительном расстоянии охранялись спрятанными на местности автоматчиками: Алёхина остановили, и ему пришлось предъявить документы лейтенанту в форме пограничника.
Вокруг стодолы кустились заросли крапивы, было совершенно безлюдно и запустело, однако на земле перед входом виднелись свежие следы подъезжавших сюда «студебеккеров», и когда Алёхин, проскользнув в щель между половинками ворот, ступил внутрь, он разглядел в царившей там полутьме человек тридцать.
Посредине прямо перед ним возле походного столика с какими-то бумагами стояли и разговаривали несколько генералов, и среди них в центре – Егоров. За их спинами, соблюдая некоторую дистанцию, двумя раздельными полукругами располагались офицеры.
Вдоль стен уже были развёрнуты радиостанции, в том числе справа две – большой мощности для прямой связи с Москвой; угол рядом с ними был отгорожен плащ-палатками – для шифровальщиков; над каждой рацией и там, в углу, неярко светили от аккумуляторов маленькие автомобильные лампочки.
В отличие от других генералов Егоров был в хлопчатобумажном обмундировании – на поношенной, старого образца, с отложным воротником гимнастёрке отсутствовали погоны – и в яловых сапогах. Алёхину вспомнилось, как два месяца тому назад, перед началом наступления, Егоров в этом самом обмундировании выезжал с ним и Таманцевым на операцию в одну из дивизий.
Тогда осуществлялась «зелёная тропа» по весьма ответственной радиоигре, и генерал счёл необходимым присутствовать лично. Переходили трое, в том числе один свой; для создания иллюзии правдоподобности их следовало обстрелять, при этом Таманцев должен был из ручного пулемёта при свете ракеты для той же правдоподобности хотя бы одного из двух чужих ранить, что сделать за время пятисекундной вспышки совсем не просто.
О появлении Егорова на передовой в генеральской форме не могло быть и речи. Чтобы не привлекать внимания, он ещё по дороге в машине надел на эту самую гимнастёрку даже не капитанские, как предлагал Алёхин, а лейтенантские погоны своего адъютанта и затем в течение суток исправно играл роль младшего офицера: строго по уставу отвечал всем, кто был «старше» его по званию, таскал за Таманцевым вещмешок с дисками от пулемёта и продуктами, проворно вставал, когда к нему обращался Алёхин или командир батальона, на участке которого должны были тропить в ту ночь немецкие агенты – два действующих и один бывший. Таманцев же так вошёл в образ, что покрикивал на генерала как на подчинённого.
Всё тогда получилось как нельзя лучше, в памяти же Алёхина остался маленький курьёзный эпизод. Вечером командир батальона, совсем юный капитан, когда Егоров вышел из блиндажа, с язвительной улыбкой заметил:
– Такой молодой – всего пятьдесят лет! – и уже лейтенант! Что же с ним будет к шестидесяти?.. Наверняка старшего получит!..
Интересно, что Егоров, смеявшийся над различными приметами розыскников, не менее суеверных, чем лётчики или моряки, смеявшийся над предрассудками относительно понедельников и тринадцатого числа, во время всех ответственных мероприятий или операций непременно надевал эту самую хлопчатобумажную гимнастёрку, в которой он начинал войну.
Появление в стодоле Алёхина было замечено, и Егоров, повернув голову, увидел его, но ничего ему не сказал, а, обращаясь к полноватому генералу в брюках навыпуск, продолжал:
– Поймите меня правильно, товарищ комиссар… При всём уважении к вашей должности и вашим полномочиям я не могу не возражать против действий, которые считаю преждевременными и рискованными для дела! Вопрос решается в Москве и…
– Не будет у вас завтрашнего дня, не будет! – с сильным кавказским акцентом закричал полноватый; это был заместитель Наркома внутренних дел, по званию – комиссар госбезопасности, принятый сначала Алёхиным за генерал-полковника. – Вы просто недопонимаете, насколько серьёзна обстановка!
– Ответ Ставки должен поступить с минуты на минуту… – упрямо сказал Егоров.
– Не стройте иллюзий – он будет отрицательный! Если вы действительно верите в возможность отсрочки, ваша наивность поразительна!.. Мы не можем и не будем держать здесь людей сутками! У нас своих дел по горло!
Егоров и комиссар госбезопасности стояли друг перед другом, уединиться здесь было негде, и они спорили, не стесняясь присутствия подчинённых.
Алёхин пришёл посоветоваться с Поляковым, согласовать с ним некоторые детали предстоящих действий, но подполковника среди скученных в стодоле офицеров и генералов не было.
Суть спора Егорова с комиссаром госбезопасности Алёхин, как только сообразил, кто тот такой, себе уяснил, правда в общих чертах, приблизительно; в действительности же дело обстояло так.
На рассвете собранные в Вильнюсе автомашины и подразделения, предназначенные для войсковой операции в районе Шиловичского массива, по указанию Егорова передислоцировали в Радунь и Вороново. Таким образом было достигнуто состояние «плюс один», то есть полная готовность в течение часа начать операцию. Как только об этом стало известно в Москве, от Егорова начали требовать её незамедлительного осуществления.
В очередном, третьем за сутки разговоре по «ВЧ» с начальником Главного управления контрразведки Егорову удалось обосновать целесообразность отсрочки начала операции до семнадцати ноль-ноль, и на какое-то время все вроде успокоились.
Однако с прибытием из Москвы заместителя Наркома внутренних дел обстановка сразу же обострилась. Выслушав прямо на поле аэродрома доклад Егорова, он сказал, что в руководстве розыском налицо «нерешительность» и «опаснейшее промедление». Естественно, ему хотелось, чтобы его присутствие в Лиде ознаменовалось активными решительными действиями, самой значительной акцией в этом плане была бы крупная войсковая операция, и, ссылаясь на свои полномочия, он потребовал её немедленного проведения.
