Эмиль Золя - Собрание сочинений. Т. 17. Лурд
— Так вот, сударыня, я прошу вас сообщить ему, что я не успела написать и что все кончено… Скажите ему, пусть тело мое останется в Лурде, а то перевозить его дорого обойдется… И пусть он женится, это нужно для дела… На двоюродной сестре, скажите ему, на двоюродной сестре…
Умирающая произнесла последние слова невнятным шепотом. Она совсем ослабела, дыхание ее прерывалось. Но открытые глаза еще жили на бледном, восковом лице. И казалось, безнадежно цеплялись за прошлое, за все, что больше не будет для них существовать, — маленький часовой магазин в густонаселенном квартале, однообразная и тихая жизнь с работягой-мужем, вечно склоненным над часами, воскресные развлечения, состоявшие в прогулках к фортам, где супруги любовались воздушными змеями. Потом в ее широко раскрытых глазах, тщетно блуждавших в надвигающемся страшном мраке, отразился ужас смерти.
Госпожа де Жонкьер снова наклонилась, увидев, что губы г-жи Ветю шевелятся. Но голос умирающей звучал уже издалека, как бы из другого мира, и с последним вздохом донеслись скорбные слова:
— Она меня не исцелила.
Госпожа Ветю тихо скончалась.
Софи Куто, которая, казалось, только и ждала этой минуты, удовлетворенная спрыгнула с кровати и отправилась на другой конец комнаты играть с куклой. Ни Гривотта, занятая едой, ни Элиза Руке, напряженно рассматривавшая себя в зеркале, ничего не заметили. Но ледяное веяние смерти, к которой не привыкли г-жа де Жонкьер и г-жа Дезаньо, и их растерянный шепот вывели Марию из ее восторженного состояния молитвы без слов, с сомкнутыми устами. И когда она поняла, что случилось, сострадание к товарищу по несчастью вызвало у нее слезы.
— Ах, бедная женщина, она умерла так далеко, так одиноко, как раз в такое время, когда можно было ожидать возвращения к жизни.
Ферран, также глубоко взволнованный, несмотря на профессиональное равнодушие к смерти, подошел к покойнице, чтобы констатировать смерть; по знаку его сестра Гиацинта накрыла лицо умершей простыней, так как нечего было и думать о том, чтобы тотчас же унести тело. Больные группами возвращались из Грота, а спокойная, залитая солнцем палата стала опять шумной — послышался кашель, шарканье ног; воздух стал тяжелым; бедность, страдания, все человеческие немощи были здесь налицо.
IIВ понедельник, последний день пребывания паломников в Лурде, было необычайное стечение народа. Отец Фуркад в своем утреннем воззвании говорил, что надо призвать на помощь всю силу любви и веры и умолить небо ниспослать милость и чудесное исцеление. С двух часов дня двадцать тысяч человек, взволнованных, исполненных самых пламенных надежд, собрались у Грота. Толпа росла — кончилось тем, что испуганный барон Сюир вышел из Грота и сказал Берто:
— Друг мой, народ валом валит… Увеличьте вдвое число санитаров, соберите ваших людей.
Не было ни стражников, ни полицейских, и членам общины Заступницы Небесной приходилось одним поддерживать порядок; поэтому барон Сюир так беспокоился. Но Берто в серьезных случаях обнаруживал спокойную уверенность и энергию.
— Не волнуйтесь, я за все отвечаю… Я не тронусь с места, пока не пройдет вся процессия.
Он знаком подозвал Жерара.
— Отдай своим молодцам строгий приказ. Пусть никого не пропускают без билета… И проверь, крепко ли они держат канат.
Под нависшим плющом виден был Грот, пылающий неугасимым огнем. Издали он казался немного сдавленным, неправильной формы, слишком тесным и маленьким для великой неведомой силы, которая исходила оттуда, заставляя людей бледнеть и склонять головы. Статуя святой девы выделялась белым пятном и словно шевелилась в трепетном воздухе, нагретом желтыми огоньками свечей. Надо было стать на цыпочки, чтобы разглядеть за решеткой серебряный алтарь, орган, с которого сняли чехол, разбросанные на земле букеты и подношения, выделявшиеся яркими пятнами на закопченных стенах. День был чудесный, над громадной толпой простиралось необычайно чистое небо; после ночной грозы, рассеявшей духоту первых двух дней, веял легкий ветерок.
Жерару пришлось поработать локтями, чтобы передать распоряжение. Начиналась давка.
— Еще двоих сюда! Станьте, если надо, вчетвером, только крепко держите канат!
Непреодолимая инстинктивная сила влекла двадцатитысячную толпу к Гроту; он неотразимо притягивал к себе, вызывая жгучее любопытство, страстное желание познать тайну. Тела, руки, глаза тянулись к бледному сиянию свечей, к зыбкому белому пятну — мраморной статуе святой девы. Обширное пространство, отведенное у решетки специально для больных, пришлось огородить толстым канатом, который санитары, стоявшие на расстоянии двух-трех метров друг от друга, держали обеими руками, иначе толпа хлынула бы туда. Санитарам дан был приказ пропускать больных только по билетам, выданным общиной, а также лиц, имеющих особое разрешение. Канат приподнимался для избранных и тотчас же снова опускался, и никакие просьбы не принимались во внимание. Некоторые санитары вели себя даже грубовато, с удовольствием показывая свою власть, которая им была дана только на этот день. Правда, их очень толкали, и им приходилось крепко держаться друг за друга и пускать в ход локти, чтобы их не смяли.
Пока скамьи и все пространство перед Гротом заполнялись больными, тележками и носилками, огромная толпа собралась вокруг Грота. Площадь Розера, аллеи и набережная Гава — все было заполнено людьми, тротуары запружены, движение остановилось. Вдоль парапета бесконечной цепочкой сидели женщины; некоторые, чтобы лучше видеть, стояли, раскрыв празднично яркие шелковые зонтики, переливавшиеся на солнце. Одну аллею хотели освободить от публики для прохода больных, однако она все время заполнялась толпой, тележки и носилки то и дело застревали по дороге, и санитары должны были расчищать для них путь. Но толпа была послушной, доверчивой и кроткой, как стадо ягнят; приходилось бороться только с давкой, со слепой силой, увлекавшей людей туда, где сияли свечи. Несмотря на возбуждение, доходившее до религиозного помешательства, несчастных случаев никогда не происходило.
Барон Сюир снова протиснулся вперед, взывая к Берто:
— Берто! Берто! Следите за тем, чтобы шествие двигалось помедленнее!.. Здесь давят женщин и детей.
На этот раз Берто не сдержался:
— А, черт возьми! Я не могу всюду поспеть… Захлопните, если нужно, на время калитку.
Речь шла о процессии, которую в течение всего дня, начиная с полудня, пропускали через Грот. Верующие входили в левую калитку, а выходили в правую.
— Закрыть калитку! — воскликнул барон. — Да это будет еще хуже, они передавят друг друга!
Жерар, находившийся поблизости, в эту минуту был занят разговором с Раймондой, которая стояла по другую сторону каната с кружкой молока для разбитой параличом старухи. Берто попросил молодого человека поставить у входа двух санитаров и строго наказать им пропускать паломников по десять человек. Когда Жерар выполнил приказ и вернулся, он увидел, что рядом с Раймондой стоит Берто и они весело смеются. Девушка вскоре отошла; Берто и Жерар смотрели, как она поила молоком параличную.
— Она прелестна! Значит, решено? Ты женишься?
— Нынче вечером я буду просить у матери Раймонды ее руки. Надеюсь, ты пойдешь со мной?
— Конечно… Ты ведь помнишь, что я тебе говорил? Это самое благоразумное. И полугода не пройдет, как ее дядя тебя устроит.
Толпа разлучила их. Берто пошел к Гроту удостовериться, что шествие движется в порядке, без толкотни. Поток женщин, мужчин, детей, прибывших со всех концов света, не прекращался. Все классы и сословия перемешались: нищие в лохмотьях шли рядом с зажиточными буржуа, крестьянки — рядом с нарядными дамами, простоволосые служанки и босоногие девчонки, а рядом — разодетые девочки с лентами в волосах. Вход был свободный, тайна открыта всем, безбожникам и верующим, просто любопытствующим и охваченным экстазом. На них стоило поглядеть: почти всех смутно волновал теплый запах воска, и они тяжело дышали в духоте, скопившейся под низкими сводами пещеры; все смотрели себе под ноги, чтобы не поскользнуться на чугунных плитах пола. Многие были потрясены, но не молились, а озирались вокруг с безотчетной тревогой, какая охватывает равнодушных к религии людей, когда они сталкиваются с грозной неизвестностью, таящейся в святилище. Верующие истово крестились, иные бросали письма, ставили свечи и возлагали букеты, прикладывались к камню под стопами богоматери или дотрагивались до него четками, медалями, всевозможными священными предметами, этого было достаточно, чтобы получить божье благословение. Шествие продолжалось, и не было ему конца, оно длилось днями, месяцами, годами; казалось, народы всего земного шара, поддавшись массовому гипнозу, перебывали здесь, у этой скалы, все горе людское, все страдания проносились здесь хороводом в погоне за счастьем.
