Уильям Фолкнер - Рассказы
— Замолчи! — сказал Тайлер. Он говорил почти ласково, глядя на Стивенса бледными глазами, в которых не выражалось абсолютно ничего. — Не надо этого делать. У меня доброе имя. Было. Может, пока что никто для него ничего не сделал, но никто пока ему сильно не навредил. Я никому ничего не должен, я ничего чужого не брал. Вы не должны этого делать, Гэвин.
— Я не должен делать ничего другого, Тайлер.
Болленбо посмотрел на него. Стивенс услышал, как он вдохнул и выдохнул воздух. Но лицо его ничуть не изменилось.
— Значит, вам надо око за око и зуб за зуб?
— Это правосудию надо. Может, Лонни Гриннапу тоже это надо. А вам на его месте что было бы надо?
Болленбо еще с минуту на него смотрел. Потом повернулся и спокойно показал рукой на дверь сначала брату, а потом Стивенсу — спокойно и повелительно.
Потом они вышли из шалаша и остановились в полосе света, выходящего из двери; легкий ветерок налетел неведомо откуда, прошелестел в листве у них над головой и затих, замер.
Стивенс сначала не понял, что Болленбо задумал. С возрастающим удивлением он наблюдал, как тот поворачивается лицом к брату, протягивает руку и голосом, теперь уже хриплым и грубым, произносит:
— С меня хватит. Я дрожал от страха с той самой ночи, когда ты пришел домой и все мне рассказал. Я должен был воспитать тебя лучше, но у меня ничего не вышло. На. Вставай и кончай.
— Берегитесь, Тайлер! — воскликнул Стивенс. — Не надо!
— Вы в это дело не встревайте, Гэвин, — если вам нужен труп за труп, вы его получите. — Он все еще стоял лицом к брату, на Стивенса он даже и не глянул, — На. Бери и действуй.
Потом было слишком поздно. Стивенс увидел, что Бойд отскочил назад. Он увидел, как Тайлер шагнул вперед, и ему показалось, в голосе его звучит удивление, недоверие и, наконец, осознание своей ошибки.
— Брось пистолет, Бойд, — сказал Тайлер. — Брось пистолет.
— Ты, значит, хочешь, чтобы я его тебе вернул? — сказал Бойд. — Я пришел к тебе в ту ночь, сказал, что, как только кто-нибудь увидит этот перемет, ты сразу будешь стоить пять тысяч долларов, и попросил у тебя десятку, а ты мне не дал. Всего десятку, а ты пожалел. Так тебе и надо. Получай.
Стивенс увидел вспышку где-то возле его бедра; оранжевое пламя снова метнулось вниз, и Тайлер упал.
«Теперь моя очередь», — подумал Стивенс. Они стояли лицом к лицу; он снова услышал, как короткий порыв ветра налетел невесть откуда, всколыхнул листву над головой и стих.
— Бегите, пока не поздно, Бойд, — сказал он. — Вы уже достаточно натворили. Бегите скорей.
— Убегу, не беспокойтесь. Вам теперь в самый раз обо мне позаботиться, потому что и минуты не пройдет, как у вас уж никаких забот не будет. Убегу, конечно, да только сперва я должен сказать пару слов кой-каким умникам, чтоб не совали нос куда не надо, черт бы их побрал…
«Сейчас он выстрелит», — подумал Стивенс и прыгнул. На секунду ему почудилось, будто он видит свой собственный прыжок, каким-то образом отраженный слабым светом, исходящим от реки, тем прозрачным сиянием, которое вода отдает обратно тьме. Потом он понял: тот, кого он видел, был вовсе не он; то, что он слышал, был вовсе не ветер; он понял это, когда какое-то живое существо, нечто, лишенное языка и не нуждающееся в языке, существо, все эти девять дней ожидавшее возвращения Лонни Гриннапа, рухнуло прямо на спину убийцы, уже заранее вытянув руки и сжавшись в тугую пружину, молча направленную к своей смертоносной цели.
«Он сидел на дереве», — подумал Стивенс. Пистолет вспыхнул. Он увидел пламя, но никакого звука не услышал.
IV
После ужина он сидел на веранде, голова его была аккуратно забинтована. Вдруг на дорожке появился шериф округа — тоже высокого роста, приветливый и любезный, чьи глаза были даже еще бледнее и холоднее и выражали еще меньше, чем глаза Тайлера Болленбо.
— Я только на минутку, — сказал он, — не хочется вас беспокоить.
— Чем беспокоить? — спросил Стивенс.
Шериф прислонился боком к перилам веранды.
— Ну как голова, лучше?
— Лучше, — сказал Стивенс.
— Вот и хорошо. Надеюсь, вы слышали, где мы нашли Бойда?
Стивенс посмотрел на него столь же пустым взглядом.
— Может, и слышал, — заметил он любезно. — Да только кроме головной боли я сегодня мало что запомнил.
— Вы же нам сами сказали, где искать. Когда я туда приехал, вы были в сознании. Вы пытались дать Тайлеру воды. Вы велели нам искать на перемете.
— Неужели? И чего только не скажет человек, когда он пьян или просто не в себе. Бывает, он даже прав оказывается.
— Вы оказались правы. Мы осмотрели перемет, и на одном из крючков нашли Бойда, мертвого, точь-в-точь как и Лонни Гриннап. Тайлер Болленбо лежал со сломанной ногой, вторая пуля угодила ему в плечо, а у вас на черепе зиял такой шрам, что хоть целую сигару в него прячь. Как он оказался на этом перемете, Гэвин?
— Не знаю, — сказал Стивенс.
— Ладно. Я сейчас не шериф. Как Бойд оказался на этом перемете?
— Не знаю.
Шериф посмотрел на него; они посмотрели друг на друга.
— Вы так всем своим друзьям отвечаете?
— Да. В меня же стреляли. Я не знаю.
Шериф вытащил из кармана сигару и некоторое время не сводил с нее глаз.
— Джо — тот глухонемой, которого Лонни вырастил, — вроде бы наконец исчез. Прошлое воскресенье он еще там околачивался, но с тех пор никто его не видел. А мог бы и остаться. Никто б его не тронул.
— Может, он слишком сильно скучал по Лонни, потому и не остался, — сказал Стивенс.
— Может, он скучал по Лонни. — Шериф встал. Он откусил кончик сигары и зажег ее. — Вы из-за пули и про это забыли? Что все-таки заставило вас заподозрить неладное? Что именно, чего мы все не заметили?
— Весло, — сказал Стивенс.
— Весло?
— Разве вы никогда не ставили перемет? Вдоль перемета не гребут веслом, а тянут лодку от крючка к крючку, перехватывая бечеву руками. Лонни никогда не брал с собой весло, он даже привязывал свой ялик к тому же самому дереву, что и перемет, а весло оставлял дома. Если б вы хоть раз там побывали, вы бы сами увидели. Но когда тот парень нашел ялик, весло лежало в нем.{29}
ОШИБКА В ХИМИЧЕСКОЙ ФОРМУЛЕ
О том, что он убил жену, Джоэл Флинт сам сообщил по телефону шерифу. А когда шериф и его помощник добрались за двадцать с лишком миль до места происшествия — далекого захолустья, где жил старый Уэсли Притчел, — Джоэл Флинт самолично встретил их у дверей и пригласил в дом. Иностранец, чужак, янки, Флинт явился в наши места двумя годами раньте с бродячим уличным цирком — он крутил рулетку в освещенной будке, стены которой были увешаны призами — никелированными пистолетами, бритвами, часами и гармошками, — а когда цирк уехал, осел здесь и два месяца спустя женился на единственной оставшейся у Притчела дочке — придурковатой девице лет под сорок, до того делившей со своим свирепым раздражительным отцом уединенную жизнь на его зажиточной, хотя и небольшой ферме. Но даже и после свадьбы старый Притчел, казалось, не желал иметь ничего общего с зятем. В двух милях от своего дома он выстроил молодым маленький домик, где его дочь стала разводить на продажу кур. По слухам, старый Притчел, который и прежде почти никуда не ездил, ни разу не переступил порог нового дома, так что даже с последней оставшейся у него дочкой виделся только раз в неделю, когда она с мужем на подержанном грузовике — зять возил в нем на рынок кур — приезжала на воскресный обед в старый отцовский дом, где Притчел теперь сам стряпал и вел хозяйство. Соседи, правда, говорили, будто он даже и по воскресеньям пускает зятя в дом лишь для того, чтобы дочь могла хоть раз в неделю приготовить ему горячую еду. Итак, следующие два года, иногда в столице округа Джефферсоне, но чаще в небольшой деревушке у перекрестка дорог неподалеку от этого нового дома Притчелова зятя можно было повидать и даже послушать. Мужчина лет сорока пяти, не высокий и не низкий, не тощий и не толстый (в сущности, они с тестем легко могли бы отбрасывать одну и ту же тень, как потом короткое время и было), он с холодным презрением на умном лице ленивым голосом плел всевозможные небылицы про кишмя кишащие народом чужие края, где его слушатели сроду не бывали; горожанин до мозга костей, никогда, по его же собственным словам, ни в каком городе подолгу не задерживавшийся, Флинт уже за первые три месяца пребывания среди людей, чей образ жизни он усвоил, стал известен всему округу, даже и тем, кто никогда в глаза его не видел, благодаря одному своему странному свойству. С грубым уничтожающим презрением, ни с того ни с сего, порой даже без всякого повода и без всякой видимой причины он принимался издеваться над нашим местным южным обычаем пить виски, смешанное с водой и сахаром. Он называл этот напиток дамским сиропчиком и детской кашкой, а сам пил наш доморощенный невыдержанный неразбавленный незаконный кукурузный самогон, не запивая его ни единым глотком воды.
