В битве с исходом сомнительным - Стейнбек Джон Эрнст
– Да мы знаем, Лондон!
– Ясно, только чего ж он нас трусами обозвал…
Мак дышал тяжело, прерывисто.
– Это было совсем близко, Джим. Совсем рядом…
Квадратная тень Лондона все еще маячила на полотнище палатки, но возбужденное многоголосье ослабевало, рассеивалось, теряя свой грозный смысл.
Лондон расширил тему:
– Если кто-то из вас, ребята, считает, что я прячу у себя банки персиков, можете войти и осмотреть палатку!
– К черту, Лондон! Никогда мы такого не думали!
– Это все сукин сын Берке нас натравливал!
– Он под тебя подкапывался, Лондон. Я слышал, что он болтает.
– А раз так, убирайтесь. Мне есть чем заняться.
Тень на стенке палатки оставалась там, пока голоса не стихли, а толпа возле палатки не рассосалась. Лондон приподнял полотнище входа и вошел усталый.
– Спасибо, – сказал Мак. – Ты не можешь знать, до чего близка была опасность, так, как это знаю я. Ты справился с ними, Лондон. О, как же ловко ты с ними справился!
– Я был напуган, – признался Лондон. – Но знаешь, не из-за этого ты можешь думать обо мне плохо. На обратном пути я поймал себя на том, что мне хочется прийти и собственными руками убить тебя. – Он осклабился. – Не знаю, почему это так.
– Никто не знает, – пожал плечами Мак. – Но факт остается фактом. Расскажи нам, что было на дороге.
– Мы смяли их, – сказал Лондон. – Набросились так, как будто и нет их там совсем. Они пустили газ, и некоторые ребята стали кашлять и вопить, но эти новоиспеченные копы не имели, черт возьми, против нас ни единого шанса. Кое-кто из них попросту бежал, думаю, даже большинство. Ну а те, кто остался, были разбиты в пух и прах. Ребята были злы как черти.
– Стрельба-то была?
– Нет. Не успели они. Постреляли в воздух, думали, мы остановимся. А мы все напирали и напирали. Есть копы, которых хлебом не корми, только дай пострелять в нас, но большинству это не нравится. Вот мы их и смяли. И баррикаду разрушили.
– Ну а машины-то прошли?
– Да, черт возьми. Восемь машин прорвались. С парнями, злыми, как сто собак.
– Копов поубивали? – спросил Мак.
– Что? Поубивали? Не знаю. Я не глядел. Может, и поубивали. Могло быть и такое. Думаю, даже пулеметный огонь нас бы не остановил.
– Здорово, – похвалил Мак. – Вот если бы можно было подогревать народ по желанию, как конфорку включают: надо – включаешь, не надо – выключаешь, тогда бы мы революцию эту чертову устроили завтра же, а к вечеру того же дня все было бы уже кончено. У наших настроение изменилось очень быстро.
– Да все из-за бега этого, – сказал Лондон. – Почти милю бежали. Когда возвращаться надо было, они уже все запыхавшиеся были, без сил. Я и сам едва на ногах держался, тошнило. Бегать-то не привык!
– Понятно, – кивнул Мак. – Причина, однако, не в беге. Просто такие штуки что-то с кишками делают. Наверняка у многих сейчас весь завтрак наружу вывернуло.
Казалось, Лондон только теперь вдруг заметил Джима. Пройдя, он хлопнул Джима по спине.
– Это твоя заслуга, Джим. После того как я ненароком саданул Берке, я не знал, как мне, черт возьми, быть и что делать. И ребята, что вокруг стояли, тоже не знали, что им делать. Меня схватить или еще кого. Я глянул, а тут ты мне показываешь, и я тогда понял, что делать.
Джим просиял от удовольствия.
– От меня пользы немного с моим-то плечом… Я все думал насчет слов Мака о том, как пролитая кровь вроде как заводит ребят. Помнишь, как ты это говорил, Мак?
– Помню, конечно. Только не уверен, что вспомнил бы, будь я на твоем месте. Не знаю, как тебе это удается, Джим. Все вокруг теряют голову, все, кроме тебя. Слыхал я, что твой старик не был шибко умным, звезд с неба не хватал, все больше дрался. Так что от кого ты привычку взял думать головой – непонятно.
– Мне всегда приходилось перво-наперво о пользе дела думать, – сказал Джим. – Отец был и вправду таким, как ты его описал. А вот мать была благоразумной до безобразия.
Лондон сжал кулак и с изумлением увидел свои разбитые в кровь костяшки.
– Господи! Нет, ты только взгляни!
– Ну да, ты их разбил, – подтвердил Мак.
– Это я об этого сукина сына Берке их разбил! Как он там, Джим? Я ему, кажется, чуть ли не голову оторвал, когда треснул.
– Не знаю, как он, – сказал Джим. – Кто-то снял его с помоста.
– Наверно, лучше будет мне самому посмотреть, – решил Лондон. – Смешно, только сейчас я почувствовал, что что-то не то с рукой.
– Когда в дело вступает зверь, обычно мало что чувствуешь.
– Какой еще зверь?
– О, это шутка такая. Будет правильно, если пойдешь и проверишь, как там Берке. И заодно пощупаешь настроение ребят. Они сейчас в некотором разброде, думаю.
– Я больше не смогу им доверять, – вздохнул Лондон. – Не знаю, что они могут вытворить в следующую секунду. Одна радость – что не я защищал эту баррикаду.
– Ну а я рад, что ты оказался возле палатки, – сказал Мак. – Не будь тебя, висеть бы нам с Джимом сейчас на ближайшей яблоне!
– Да, была-таки минутка… – пробурчал Лондон.
Он приподнял борта палатки, подвязал их. Но солнце в палатку не проникло: оно успело подняться высоко. Мак и Джим проводили взглядом удалявшуюся фигуру Лондона и опять остались одни. Мак плюхнулся на тюфяк. Джим не сводил с него глаз, пока тот не спросил:
– Ты меня в чем-то обвиняешь?
– Нет. Только все думаю… кажется мне что-то, будто теперь, когда эту схватку мы выиграли и парни наши сумели прорваться, нам больше, чем когда-либо, грозит опасность все потерять. Мы же приехали сюда для конкретного дела, Мак. Неужели мы все испортили?
– Ты придаешь слишком большое значение и нам, и этой маленькой победе, – резко ответил Мак. – Даже если сейчас все пойдет к черту, все равно игра стоила свеч. У множества парней, веривших во всю эту чушь про благородство американского труженика и нерушимый союз и единение капитала и труда, теперь открылись глаза, и они стали мыслить правильно. Теперь они знают, до какой степени капиталу наплевать на них, с какой готовностью он бросается их травить, точно муравьев. Ей-богу, мы кое-чему их научили, показали им две вещи: кто они есть и что им следует делать. А последняя шумная схватка показала им еще, что делать это они способны. Помнишь, как забастовка во Фриско изменила Сэма? Вот теперь и в наших парнях должно появиться что-то от Сэма.
– Ты считаешь, у них хватит мозгов это понять?
– Не мозгов, Джим. Мозги тут ни при чем. Когда все закончится, новое знание само проникнет внутрь каждого и будет там жить и продолжать свою работу. Они не будут думать об этом, анализировать, но будут знать.
– Ну а сейчас что будет, как ты считаешь, Мак?
Мак потер пальцем передние зубы.
– Считаю, что им ничего не остается, как надавить на нас хорошенько. Может быть, это произойдет еще сегодня, а может – этой ночью.
– Ну а как нам, по-твоему, быть? Просто исчезнуть или затеять драку?
– Затеять драку и драться, если сможем толкнуть на это парней, – сказал Мак. – Если они в страхе уползут, это станет для них постыдным воспоминанием, но если они станут драться и будут побиты, то им запомнится, что они все-таки дрались! Ради одного этого уже стоит драться.
Джим встал коленом на тюфяк.
– Послушай, если власти применят оружие, то множество наших будет перебито.
Мак прищурился, и глаза его превратились в холодные щелки.
– Мы всего лишь меряемся командами, Джим. Предположим, некоторые из наших окажутся убитыми. Это сыграет на руку нашей команде, потому что вместо каждого нашего, кто будет ими убит, в нашу команду вступит десяток новых игроков. Поползут слухи, они распространятся по всей стране, люди будут слышать это, и в них станет закипать злость. Те, в ком злоба только теплилась, ощутят в себе пламя. Понятно? Ну а если мы струсим и уползем, про это станет известно, и люди скажут: «Они даже не пытались драться», – и все сезонники, все батраки почувствуют неуверенность, заколеблются. Если же мы будем драться, новость об этом облетит всю округу, и другие люди, чье положение сходно с положением наших парней, последуют нашему примеру.
