Оноре Бальзак - Об Екатерине Медичи
— Как! Ты, старший в роде, ревнитель святой католической апостольской римской церкви? — спросила Мари.
— Да, я.
— Что же такое случилось? Продолжай. Хоть мне и страшно, будь ты храбр за меня!
— Взглянув на часы, старец поднялся, — продолжал король, — и вышел неизвестно каким путем, я только слышал, как открылось окно, выходящее на улицу Сент-Оноре. Вскоре блеснул свет, и тут я увидел, как на башне дворца Суассон вспыхнул ответный сигнал. Свет этот озарил башню, и там наверху я увидел Козимо Руджери. — Ах, у них все условлено между собой! — сказал я Таванну, которому все это показалось до чрезвычайности подозрительным; он согласился со мной, и мы решили захватить этих людей и немедленно же тщательно обыскать их чудовищную мастерскую. Но прежде чем их арестовать, нам хотелось увидеть до конца все, что произойдет. Через какие-нибудь четверть часа дверь лаборатории открылась, и Козимо Руджери, ближайший советник моей матери, этот бездонный колодец, который поглощает все тайны двора, тот самый, кто помогает женщинам привораживать мужей и любовников, кто дает советы обманутым любовникам и мужьям, кто торгует будущим и прошедшим, получает деньги от всех, продает гороскопы и слывет всеведущим, — этот наполовину человек и наполовину дьявол вошел в дом и приветствовал старика словами: «Здравствуй, брат мой!» Он привел с собой горбатую беззубую старуху, согнутую и скрюченную, как колдунья из сказки, но с виду еще страшнее. Лицо у нее было сморщенное, как печеное яблоко; кожа желтая, как шафран; подбородок доставал до самого носа; рот ее был едва заметной, тонкой черточкой; глаза походили на черные бисеринки; лоб носил отпечаток какой-то горечи; волосы седыми прядями выбивались из-под чепца; шла она, опираясь на клюку; разумеется, это была ведьма. Мы оба с Таванном испугались. Ни он, ни я не хотели согласиться с тем, что это просто старуха: таких женщин господь еще не создавал. Она уселась на скамеечку возле красавицы-ужа, которая пленила Таванна. Ни тот, ни другой брат не обращали внимания ни на старуху, ни на девушку, которые составляли вместе страшную пару. Одна являла собой мертвую жизнь, другая — живую смерть.
— Мой милый поэт! — воскликнула Мари, целуя короля.
— Здравствуй, Козимо! — приветствовал брата старый алхимик. Оба посмотрели на печи. — Ну как сегодня луна? — спросил старик.
— Caro Lorenzo[146], — ответил ему астролог моей матери, — сентябрьские приливы и отливы еще не кончились, все спуталось, и узнать ничего нельзя.
— А какие вести прислал нам вчера восток?
— Он открыл, — ответил Козимо, — творящую силу в воздухе: сила эта возвращает земле все, что она оттуда берет; он сделал из этого тот же вывод, что все здесь постепенно меняется, но что все многообразие мира только формы одной и той же субстанции.
— Именно так думал мой предшественник, — ответил Лоренцо. — Сегодня утром Бернар де Палисси[147] сказал мне, что металлы произошли в результате сжатия и что огонь, который все разделяет, точно так же все собирает в одно целое. Человек этот прозорлив.
Несмотря на то, что они никак не могли меня видеть, Козимо взял мертвую девушку за руку и сказал: — Возле нас кто-то есть! Кто же это? — спросил он. — Король! — ответила девушка. Я сразу же постучал в окно, Руджери растворил его, и я вместе с Таванном прыгнул прямо в эту адскую кухню. «Да, король, — сказал я флорентинцам, которые глядели на меня, охваченные ужасом. — Ни ваши печи, ни ваши колдуньи, ни вся ваша наука не предупредили вас о моем посещении. Я рад видеть знаменитого Лоренцо Руджери, о котором всегда с такой таинственностью говорит королева, моя мать, — сказал я старику, который встал и поклонился. — Только я ведь не давал вам разрешения находиться во Франции. Ради кого вы здесь трудитесь, вы, чьи отцы и дети хранили верность дому Медичи? Послушайте, к вам притекает столько денег, что, находясь на вашем месте, самый алчный человек давно бы уже насытился золотом. Вы слишком хитры, чтобы безрассудно пускаться на преступления, но вы же ведь не очертя голову кинулись сейчас в эту адскую стряпню? Значит, вас не прельщает ни золото, ни власть — у вас есть иные тайные замыслы? Кому вы служите? Богу или дьяволу? Что вы изготовляете здесь? Я хочу знать всю правду: помните, я человек, который поймет ее и сумеет сохранить втайне все ваши деяния, как бы преступны они ни были. Итак, вы без притворства должны рассказать мне все. Если же вы меня обманете, я поступлю с вами по всей строгости. Будь вы язычники или христиане, кальвинисты или магометане, даю вам мое слово короля, что вас беспрепятственно выпустят за пределы нашей страны, даже если за вами будут кое-какие грехи. Словом, даю вам на размышление весь остаток сегодняшней ночи и завтрашнее утро. Ибо вы сейчас мои пленники и вы последуете за мной в такое место, где вас будут стеречь, как стерегут сокровище».
Прежде чем повиноваться моему приказанию, флорентинцы многозначительно переглянулись; тогда Лоренцо Руджери сказал мне, что никакими пытками мне у них не вырвать признания, ибо, несмотря на то, что физически они оба выглядят слабыми, ни страдание, ни чувства, присущие людям, не властны над ними. Только доверие может заставить их раскрыть свои тайны. Не приходилось удивляться, что в эту минуту они говорили, как с равным, с королем, который выше себя считал только бога: ведь от бога зависели также все их мысли. Поэтому они просили меня так же довериться им, как сами они доверятся мне. Прежде чем обещать мне, что они чистосердечно ответят на мои вопросы, они попросили меня вложить мою левую руку в руку молодой девушки, а правую — в руку старухи. Я не хотел давать им повод думать, что я боюсь колдовства, и повиновался. Лоренцо взял мою правую руку, Козимо — левую, и они оба вложили их в руки обеих женщин, так что я походил на Христа между двумя разбойниками. В то время как колдуньи рассматривали линии моих рук, Козимо подал мне зеркало и попросил поглядеть в него. Брат его стал говорить с молодой девушкой и старухой на каком-то незнакомом мне языке. Ни Таванн, ни я не могли уловить в его словах никакого смысла. Прежде чем привести их сюда, мы опечатали все двери этой лаборатории, и Таванн взялся сторожить ее до тех пор, пока по моему особому приказанию туда не прибудут специально вызванные для этого Бернар де Палисси и мой врач Шаплен; они должны тщательно осмотреть все зелья, которые там готовятся и хранятся. Для того, чтобы итальянцы не знали, что у них на кухне обыск, и чтобы они ни с кем не могли общаться — иначе они донесли бы обо всем моей матери, — я тайком привел этих дьяволов к тебе в дом, а охрану их поручил немцам Солерна, которые стоят самых крепких тюремных стен. Рене сидит под стражей у себя в комнате; его и обеих колдуний охраняет конюх Солерна. Вот что, моя милая, раз у меня теперь в руках эти ведуны каббалы, эти короли нищих, эти великие маги, эти богемские князья, эти повелители будущего, эти последователи всех знаменитых пророков, я хочу расспросить их о тебе, узнать твою душу; так или иначе, они скажут нам, что нас ждет!
— Для меня будет счастьем, если они сумеют показать тебе мою душу, — совершенно спокойно сказала Мари.
— Я знаю, почему колдуны тебе не страшны: ты ведь сама колдунья.
— Съешь персик! — сказала она и протянула ему чудесные плоды на вермелевом блюде. — Посмотри, какой виноград, какие груши! Я все это сама собирала в Венсене.
— Я буду есть, ибо если они ядовиты, то только от твоих рук, источающих чары любви.
— Тебе надо есть побольше фруктов, Карл: это освежит тебе кровь, которую ты иссушаешь своими безумствами.
— А может быть, мне надо меньше любить тебя?
— Может быть, — ответила она. — Если бы я знала, что тебе действительно что-то вредит — а это, должно быть, так, — я бы нашла в моей любви достаточно сил, чтобы отказать тебе в твоих желаниях. Я обожаю Карла еще больше, чем люблю короля, и я хочу, чтобы ты жил без тех мук, от которых человек становится задумчивым и мрачным.
— Королевская власть меня губит.
— Да, — сказала она. — Шурин твой, король Наваррский, только и знает, что бегает за юбками; у него нет ни гроша за душой; он владеет одним только жалким королевством в Испании, куда он теперь уже больше не покажется, да Беарном во Франции, которого ему едва хватает на жизнь. И все-таки, если бы ты был обыкновенным принцем, как он, я была бы счастлива, во много раз счастливее, чем если бы я в самом деле стала королевой Франции.
— Но разве ты не больше, чем королева? Для той король Карл существует только как правитель страны, ибо быть королевой — это всегда значит заниматься политикой.
Мари улыбнулась и, сделав прелестную гримаску, сказала:
— Все это знают, государь. А сонет ты для меня написал?
— Милая моя, стихи писать так же трудно, как издавать указы для того, чтобы рассеять смуту в стране. Я скоро закончу то, что я обещал тебе. Господи, как легко мне живется здесь у тебя, как мне не хочется уходить отсюда! Однако надо же идти допрашивать флорентинцев. Черт бы их всех не видал!.. Я ведь думал, что мне довольно хлопот и с одним Руджери, а вот их, оказывается, двое. Послушай, моя крошка, ты ведь совсем не глупа, из тебя бы вышел отличный судья, ты все умеешь угадывать.
