Эптон Синклер - Король-Уголь
Некоторые из друзей Хала поняли, что именно он старается объяснить рабочим, и поддержали его:
— Не лезть в драку! Не допускать провокаций! Бороться за профсоюз!
А Хал продолжал последовательно внушать все это людям, Компания может выгнать их, но «большой союз», объединяющий четыреста пятьдесят тысяч горняков, накормит их и призовет всех горняков области поддержать стачку. Тогда шахтовладельцы, надеявшиеся запугать их и взять измором, убедятся, что шахты стоят заброшенные. В итоге они будут вынуждены пойти на уступки, и тактика солидарности восторжествует.
Так говорил Хал, припоминая все, чему его учил Олсен, и пуская все это теперь в ход. Он видел, как надежда снова озаряет лица, рассеивая злобу и негодование.
— Теперь, друзья, — сказал он, — я пойду говорить за вас с управляющим. Так как они изгнали остальных, мне одному придется представлять весь комитет.
Опять фабричной сиреной прогудел бас Ферриса:
— Вот это парень! Молодчина Джо Смит!
— Итак, мы договорились. Теперь слушайте внимательно, что я вам скажу. Я поговорю с управляющим, а затем поеду в Педро, куда нынче утром должны были прибыть несколько руководителей Объединенного союза углекопов. Я доложу им про положение в Северной Долине и попрошу их поддержать вас. Хотите вы этого?
— Да, да, именно этого они хотят. «Да здравствует Объединенный союз!»
— Отлично. Я сделаю для вас все, что в моих силах, и постараюсь каким-нибудь способом оповестить вас о моих переговорах. А вы держитесь крепко. Хозяева будут лгать вам, они постараются одурачить вас. К вам будут засылать шпионов и провокаторов. Но вы должны стоять непоколебимо и ждать помощи «большого союза».
Хал смотрел на бушующую толпу. Он успел разглядеть несколько обращенных к нему лиц. Эти измученные, изможденные трудом лица подняты к нему с мольбой, и каждое из них по-своему повествует о своей собственной судьбе, полной лишений и неудач. Но все эти лица преобразились и сияют тем чудесным внутренним светом, который он впервые заметил накануне вечером. Этот свет было угас на мгновение, но снова засиял. Теперь он уже никогда не потухнет в сердцах этих людей, потому, что они познали его могущество. Никогда еще за всю свою жизнь не бывал Хал так растроган, как сейчас, когда энтузиазм на его глазах охватил толпу. Как это прекрасно и в то же время грозно!
Хал взглянул на своего брата, надеясь, что того тоже растрогала эта сцена. Но на лице брата было видно только одно: что он рад такому повороту дел. Значит, теперь Хал покинет этот поселок!
Снова Хал обернулся к шахтерам. После того как он поглядел на Эдуарда, ему стало еще больше жаль этих людей. Эдуард был воплощением враждебной силы, той равнодушной неумолимой силы, которая собиралась раздавить их. И тут Хала внезапно охватило тягостное предчувствие: он понял, что эти люди могут потерпеть поражение. Хал представил себе, каково будет, если они лишатся руководителей. Они застынут в ожидании, потому что снова даст себя знать многолетняя привычка к повиновению. Тысячи страхов будут осаждать их, они станут жертвой тысячи слухов — этих диких зверей, выпущенных на них лукавым врагом. Они будут терзаться мучительной тревогой не только за себя, но и за своих жен и детей, — так терзался Хал при мысли об одном близком человеке в Уэстерн-Сити, которому доктора велели избегать всех волнений.
Если они устоят, если выполнят все, что требует их вождь, им предстоит выселение из домов и холод наступающей зимы, их ожидает голод, черные списки. А он — что будет делать он? Каких благ рискует лишиться он? Поговорит за них с управляющим, затем передаст их под опеку «большого союза» и вернется к своей обычной жизни, беззаботной и веселой. Опять жареные на вертеле бифштексы и горячие булочки в безукоризненно обставленном клубе, где, обслуживая его, бесшумно двигаются лакеи. Танцы в Загородном клубе с одетыми в тюль и шелка восхитительными благоухающими созданиями, которые расточают нежные улыбки. Кажется, очень просто, но нет… Он может назвать это своим долгом по отношению к отцу и брату, но о душе он всегда будет помнить, что это измена людям. Сам дьявол ведет его на высокую гору и показывает ему все царства мира…
Под влиянием нахлынувшего на него чувства, Хал снова поднял руки, призывая толпу к тишине.
— Друзья, — сказал он, — мы теперь понимаем друг друга. Вы откажетесь приступать к работе, пока вам это не предложит «большой союз». А я со своей стороны обещаю остаться с вами. Ваше дело — это мое дело. Я буду бороться за вас, пока вы не обретете все права, пока вам не предоставят возможности по-человечески жить и работать. Согласны?
— Да! Да!
— Прекрасно. Давайте дадим друг другу клятву!
Хал поднял руки. Шахтеры тоже подняли руки. И среди бури возгласов, глядя на взлетавшие в воздух шапки, Хал дал им клятву, которая, знал он, свяжет его. Он сознательно сделал это здесь, в присутствии брата, понимая, что речь идет не об одной случайной атаке на позиции врага — впереди долгая война, в которой он решил добровольно участвовать. Но даже сейчас, несмотря на весь свой искренний пыл, Хал бы испугался, если бы мог предвидеть, как долго будет длиться эта мучительная и отчаянная борьба, которой он клялся посвятить свою жизнь.
15
Хал спустился с трибуны, толпа расступилась перед ним, и он в сопровождении Эдуарда пошел по улице к зданию шахтоуправления, на крыльце которого стояли охранники. Это было триумфальное шествие — мужественные голоса подбадривали его, люди проталкивались вперед, чтобы пожать ему руку и похлопать его по спине; кое-кто даже пытался пожать руку и потрепать по плечу Эдуарда, потому что он шел с Халом. Уже впоследствии, вспомнив об этом. Хал рассмеялся: подумать только, в какое положение попал Эдуард!
Младший брат поднялся на крыльцо и сказал охранникам;
— Я хочу видеть мистера Картрайта.
— Он у себя, — не слишком приветливо ответил один из них. Хала вместе с Эдуардом провели в кабинет управляющего.
Побывав рабочим. Хал приобрел известное классовое чутье, поэтому он заметил, как себя ведет управляющий: вежливо поклонился Эдуарду, но ему даже не кивнул.
— Мистер Картрайт, — сказал Хал, — я представляю собой в одном лице целую депутацию от шахтеров Северной Долины.
На управляющего это сообщение как будто не произвело никакого впечатления.
— Мне поручили передать вам, что рабочие настаивают на удовлетворении четырех требований, прежде чем они приступят к работе. Во-первых…
Но здесь Картрайт со свойственной ему резкостью круто оборвал его:
— Вам не стоит, сэр, углубляться в эти вопросы. Компания будет разговаривать со своими рабочими только поодиночке. Она не признает никаких депутаций.
Хал не замедлил с ответом:
— Отлично, сэр. В таком случае я разговариваю с вами, как один из ваших рабочих.
Управляющий пришел в замешательство. Хал сказал:
— Я требую, чтобы мне были даны следующе четыре права, гарантированные законами штата: во-первых, право состоять членом союза, не подвергаясь за это увольнению…
Но Картрайт успел уже обрести свой обычный спокойный и властный тон:
— Это право у вас есть, сэр. Вам отлично известно, что Компания никогда не уволила ни одного рабочего за принадлежность к профессиональному союзу.
Картрайт глядел на Хала. Взгляды их скрестились. Между ними шло молчаливое сражение. Холодная ярость обуяла Хала — это было уже слишком!
— Мистер Картрайт, — сказал он, — вы слуга одного из величайших актеров мира; и вы подыгрываете ему вполне умело.
Собеседник Хала слегка покраснел и отступил назад, но тут вмешался Эдуард:
— Хал, ты ничего не добьешься своими колкостями.
Но Хал настойчиво продолжал:
— Весь мир смотрит на подмостки сцены. А там разыгрывается грандиозный фарс, и непонятно, почему у этого актера и у всей труппы такие серьезные физиономии!
— Мистер Картрайт, — с достоинством заявил Эдуард, — надеюсь, вы понимаете, что я сделал все, что было в моих силах, чтобы обуздать своего брата.
— Конечно, мистер Уорнер, — отозвался управляющий, — и вы тоже, надеюсь, знаете, что я сделал все, чтобы оказать уважение вашему брату.
— Вот слышишь! — воскликнул Хал. — Это же почти гениальный актер!
— Хал, если у тебя есть дело к мистеру Картрайту…
— Этот господин оказал мне уважение тем, что послал за мной своих головорезов и приказал им схватить меня посреди ночи и потащить в тюрьму; они едва не оторвали мне руку. Подумать только!
Картрайт попытался заговорить, обращаясь не к Халу, а к Эдуарду:
— В то время…
— Хорошенькое уважение, когда тебя запирают в тюремной камере на полтора суток и держат на хлебе и воде! Неподражаемые шутки, а?
— В то время я не знал…
