Джордж Мередит - Испытание Ричарда Феверела
Риптон пристально посмотрел на своего вожака и увидел, что тот с необычной осторожностью снял шляпу, и, продолжая слушать миссис Берри, заглянул в нее, и вытащил оттуда маленькую перчатку, неведомо как там оказавшуюся.
— Оставь меня у себя, оставь, раз уж ты меня нашел, — пропищала маленькая перчатка и развеселила нашего влюбленного.
— Как вы думаете, миссис Берри, когда она проснется? — спросил он.
— Что вы! Что вы! Не надо ее сейчас тревожить, — зашептала добросердечная хлопотунья. — Помилуй бог! Дайте ей отоспаться. А вы, молодые люди, послушали бы меня да пошли бы прогуляться, глядишь — и проголодаетесь, положено же ведь человеку есть! Это его святая обязанность, какое бы у него на душе ни было горе! Я вам это говорю, а не какая-нибудь мокрая курица. Кстати, курицу-то я вам к вашему возвращению поджарю. Уж будьте спокойны, я ведь повариха искусная! Ричард пожал ей обе руки.
— Вы самая добрая женщина на свете! — вскричал он. Миссис Берри была готова расцеловать его. — Мы не будем ее беспокоить. Пускай поспит. Заставьте ее полежать в постели, миссис Берри. Хорошо? Вечером мы зайдем узнать, как она, а утром ее навестим. Я уверен, что ей у вас будет хорошо. Полно! Полно! — Миссис Берри чуть было не захныкала. — Видите, я вполне на вас полагаюсь, дорогая миссис Берри. До свидания.
Сунув ей в руку горсть золотых монет, Ричард отправился обедать со своими дядьями, проголодавшийся и счастливый.
По дороге в гостиницу друзья решили, что могут довериться миссис Берри и рассказать ей (несколько приукрасив) весь ход событий, не называя только имен, дабы испросить совета у этой славной женщины и заручиться ее помощью и в то же время не опасаться, что она их выдаст. Люси они условились назвать Летицией, младшей и самой красивой сестрой Риптона. Бессердечный юноша выбрал это имя как жестокую насмешку над ее давнею слабостью.
— Летиция! — повторил задумчиво Ричард. — Мне нравится это имя. То и другое начинаются с «Л». В самой этой букве есть какая-то нежность, какая-то женственность.
Более земной Риптон заметил, что буквы эти напоминают обозначение фунтов на бумажных деньгах[90]. Воображение Ричарда уводило его в райские кущи.
— Люси Феверел — так звучит лучше! Не понимаю, куда делся Ралф. Хотелось бы помочь ему. Он влюблен в мою кузину Клару. Пока он не женится, он ничего не свершит. Все мужчины такие. Я собираюсь много всего сделать, когда все это произойдет. Прежде всего мы поедем путешествовать. Мне хочется посмотреть Альпы. Невозможно узнать, что такое мир, пока не увидишь Альпы. Какой это будет для нее радостью! Мне кажется, я уже представляю себе, как она глядит на горы.
Как к небу тянетесь вы, синие глаза,К родной стихии, не томясь, не ноя,Давно уже отгоревав земное,Но вот одна души твоей слезаПовисла в высоте,Зовя в пределы те,Ведя к Вратам Небес, где все иное.И ангелы потом глядят оттудаНа синих глаз твоих земное чудо.
Прекрасно! Эти строки. Рип, написаны человеком, который когда-то был другом моего отца. Мне хочется разыскать его и помирить их. Впрочем, тебе дела нет до стихов. Ты в них все равно ничего не смыслишь, Рип!
— Звучит очень красиво, — промолвил Риптон и из скромности замолчал.
— Альпы! Италия! Рим! А потом я поеду на Восток, — продолжал герой. — Она готова ехать со мной куда угодно. Милая, самоотверженная девушка! Подумать только, сверкающий всеми цветами радуги великолепный Восток! Мне видится пустыня. Мне видится, что я вождь одного из арабских племен, и, одетые во все белое, мы скачем на конях лунною ночью вызволить мое сокровище из плена! И мы наставляем копья, и разгоняем врагов, и я добираюсь до палатки, где она съежилась в углу, и сажаю ее к себе в седло, и мчусь с нею прочь оттуда!.. Подумай, какая это увлекательная жизнь, Рип!
Риптон тщетно пытался разделить с ним все эти воображаемые радости.
— А потом мы вернемся домой, и я буду жить такою жизнью, как Остин, а она будет мне помогать. Прежде всего надо творить добро, Рип! А потом служить отчизне душой и сердцем. Слова эти я слышал от одного мудрого человека. Я убежден, что чего-то сумею добиться.
Будущее в глазах Ричарда было попеременно то залито солнцем, то вновь затянуто тучами. Жизнь то смыкалась вокруг него узким кольцом, то границы ее вдруг ширились и словно взлетали, открывая взгляду необозримые пространства.
Еще час тому назад он смотреть не мог на еду. Теперь он с аппетитом ужинал и принимал живое участие в похвалах, которые Алджернон расточал в адрес мисс Летиции Томсон.
Меж тем Красавица все еще спала, и сон ее охраняла добровольно несшая эту службу пожилая женщина, симпатии которой были явно на стороне героя. Наконец Люси пробудилась от грез, казавшихся ей явью, к действительности, которая походила на сон.
— Маргерит! — вскричала она, просыпаясь и призывая какую-то свою подругу, и услыхала в ответ:
— Меня зовут Бесси Берри, а не Маргерит! Потом с трогательной растерянностью Люси стала спрашивать, где она и где Маргерит, ее милая подруга.
— Поверь, что у тебя теперь есть друг, который любит тебя еще больше! — прошептала миссис Берри.
— Ах да! — вздохнула Люси и снова откинулась на подушку, сама не своя от непривычности своего нового положения.
Миссис Берри пригладила ей оборки на ночной рубашке и спокойно поправила постель. Ее назвали по имени.
— Да, милая? — откликнулась хозяйка дома.
— Он здесь?
— Он ушел, родная моя.
— Ушел?.. Куда же? — Девушка в тревоге приподнялась на постели.
— Ушел и вернется, милая! Ох уж этот мне юноша! — нараспев проговорила миссис Берри. — Ни крошки-то он не съел, ни капельки не выпил!
— Ну что же вы, миссис Берри! Как это вы не сумели его уговорить? — И Люси принялась оплакивать умирающего от голода героя, в то время как тот уплетал за обе щеки обед.
Миссис Берри заметила, что уговорить поесть того, кто убежден, что избранница его сердца при смерти, — задача совершенно невыполнимая даже для самой умной из женщин; услыхав эту неопровержимую истину, Люси призадумалась, широко раскрытыми глазами глядела она на зажженную перед нею свечу. Вынув из-под одеяла руку, она схватила руку миссис Берри и поцеловала ее. Доброй женщине никакого другого признания было не нужно, она наклонила свою широкую грудь над подушкой и попросила небеса благословить их обоих!.. После этого юная невеста забеспокоилась, дивясь тому, как это миссис Берри обо всем догадалась.
— Ничего удивительного, — сказала миссис Берри, — любовь твоя видна и в глазах, и во всем, что ты делаешь.
Слова эти еще больше удивили Люси. Ей казалось, что она была настолько осторожна, что никак не могла выдать своей тайны. В каждой из них проснулась женщина, они поняли друг друга как-то без слов, весело и просто. После этого миссис Берри попыталась выведать некоторые подробности этого прекрасного брачного союза; однако уста невесты оказались запертыми на замок. Единственное, что она сказала, — это то, что ее любимый по рождению выше, чем она.
— А ты католичка, дорогая?
— Да, миссис Берри!
— А он протестант?
— Да, миссис Берри!
— Боже ты мой!.. А впрочем, что же тут плохого? — воскликнула она, видя, что девочка-невеста снова загрустила. — В какой вере ты рождена, в той и жить будешь! Только придется подумать, как с детьми быть. Девочки пусть молятся с тобой, мальчики — с ним. Бог-то ведь у нас один, голубка ты моя! Не надо так краснеть, хоть ты от этого и хорошеешь. Эх, увидал бы тебя сейчас мой молодой господин!
— Миссис Берри, прошу вас! — взмолилась Люси.
— Так ведь он и увидит, дорогая!
— Миссис Берри, прошу вас, не надо!
— Ну вот, ты даже и думать об этом не хочешь! Конечно, лучше бы по правилам, чтобы отец и мать были и все бумаги в порядке и подружки невесты, и завтрак! Только любовь есть любовь и без всего этого все равно будет любовью.
Она снова и снова старалась все глубже нырнуть в сердце девушки, но хоть она каждый раз находила там жемчужины — все не те, какие она искала. Из всего, что созрело на древе любви, ей удалось понять только одно: Люси дала своему возлюбленному обет никому не рассказывать, как это чувство родилось и выросло в них; этому обету она оставалась верна, как бы ей ни хотелось излить свою душу этой милой почтенной матери-исповеднице.
Сдержанность девушки побудила миссис Берри после разговора о возлагаемых на брак надеждах весенних перейти к соображениям осенним, которые она и принялась излагать, заявив прежде всего, что брак — это лотерея.
— И когда вытаскиваешь билет, — продолжала миссис Берри, — ты еще не знаешь, выигрышный он или пустышка. Видит бог, иные все еще думают, что как только он достается им — это уже выигрыш, а на деле он приносит им горе. Что до меня, то я вытянула пустышку, дорогая моя! Пустышкой этой был мой Берри. Это были черные дни! Вот уж нечего сказать — идол достался. Не смейся! А уж как я его холила, души в нем не чаяла, милая ты моя! — Миссис Берри всплеснула руками. — Трех месяцев не прошло, как мы поженились, — как он меня поколотил. Поколотить законную супругу! Ох, — вздохнула она, в то время как Люси глядела на нее широко раскрытыми глазами. — Это я еще могла бы перенести. Как тебя ни бьют, сердце свое знает. — Тут несчастная страдалица приложила руку к груди. — Я все одно его любила, потому как характер у меня мягкий. Высоченный, как и положено гренадерам, и усищи какие отрастил, когда в отставку вышел! Я телохранителем его своим звала, будто я королева! Ластилась к нему, дуреха такая, как и все бабы… По чести тебе говорю, душенька ты моя, нет на свете существа тщеславнее, чем мужчина! Я-то уж знаю. Только не заслужила я такого обращения… Я ведь искусная повариха. Никак уж я этого не заслужила. — Миссис Берри хлопнула себя по колену и перешла к самому главному. — Белье ему чинила. Присматривала за его «нарядами» — так он платье свое называл, негодник этакий! Служанкой ему была, милая моя! И вот девять месяцев прошло с того дня, как он поклялся любить меня и нежить — девять месяцев по календарю, — и вот он был таков, с другой удрал! Плоть от плоти его![91] Как же! — вскричала миссис Берри, с увлечением перебирая все свои обиды. — Обручальное кольцо мое видишь? Ничего себе память! На что оно мне? Раз десять на дню меня так и подмывает его с пальца сорвать. Знак, что ли, какой? Шутовство, да и только. И вот носишь его, а сама в обиде: то ли вдова, то ли нет, и названия-то такого ни в одном словаре не найдешь. Я ведь уж искала, милая моя, и что же… — она развела руками. — У Джонсона[92], и то для такой, как я, слова подходящего нет.
