Айн Рэнд - Атлант расправил плечи. Книга 3
Однако некоторые люди, и Дэгни знала об этом, могли раздобыть транспорт всегда, когда хотели, как по мановению волшебной палочки, по благоволению некой силы, которую не принято обсуждать. Эти люди обтяпывали свои дела с Каффи Мейгсом; у остальных они вызывали мистический ужас, так как были причастны к таинственной силе, которая сокрушала стороннего наблюдателя за один лишь грех наблюдения. Поэтому все закрывали глаза, страшась не неведения, а знания. Дэгни знала, что заключаются сделки, предметом которых является торговля «трансблатом», – этот термин все понимали, но не осмеливались определить. Она знала, что за маршрутами особого назначения стоял «трансблат», который мог снимать поезда с регулярного расписания и направлять их куда угодно, в любую точку континента, лишь бы получить волшебный штамп и подпись полномочного координатора по транспорту. Его подпись ставилась выше контракта, права собственности, закона, разума и жизни; она означала, что требовалось безотлагательно спасать «общественное благо». Именно эти люди направляли поезда на выручку урожая грейпфрутов в Аризоне, фабрики по производству кеглей во Флориде, конного завода в Кентукки, на помощь «Ассошиэйтэд стил» – компании Орена Бойла.
Эти люди, вынуждали к сделкам отчаявшихся промышленников и поставляли им транспорт, а те с готовностью шли на любые грабительские условия, лишь бы разгрузить забитые готовой продукцией склады. Те же люди, если сделка их не устраивала, скупали продукцию по дешевке, десять центов за доллар, когда фабрика прогорала и закрывалась, и спешно перебрасывали товар в откуда ни возьмись появлявшихся грузовых составах туда, где на них был спрос и где их уже ждали «бизнесмены» того же пошиба.
Эти люди, как стервятники, кружили вокруг заводов, дожидаясь, когда погаснет последняя топка, тогда они разворовывали оборудование; они выслеживали груженные товаром вагоны на запасных путях и в тупиках и грабили их. Появился новый биологический вид – бизнесмен типа «урви – беги», который проворачивал всего одну операцию; ему не надо было что-то производить, платить кому-то зарплату, брать кредит под залог, обзаводиться недвижимостью, он не возводил цеха и не устанавливал оборудование, он ничего не создавал, но у него был ценный капитал – знакомства, связи и блат.
Этих людей в официальных выступлениях называли «прогрессивными бизнесменами нашего динамичного века», а народ окрестил блатмейстерами. Этот вид разделялся на множество подвидов, представлявших транспортный блат, стальной блат, нефтяной блат, сельскохозяйственный блат, профсоюзный и судебный блат. Они росли, как поганки, эти «динамичные новые американцы»; они сновали по всей стране, тогда как другие не имели такой возможности, они были деятельны и беспринципны, энергичны и неразборчивы, но своей деятельностью и энергичностью они смахивали на стервятников, питающихся падалью.
Дэгни знала, кто и как наживается на «трансблате». Каффи Мейгс продавал все, что только мог продать без риска быть схваченным за руку, – подвижной состав и локомотивы, поезда и маршруты, оборудование и материалы. Ловко маскируясь, он продавал рельсы в Гватемалу, где строили железную дорогу, и в Канаду, где прокладывали трамвайные пути; он продал медный провод на фабрику музыкальных автоматов, а шпалы – зимнему санаторию на дрова.
Какая разница, думала Дэгни, глядя на карту, разные виды червей предпочитают разные части трупа и принимаются за дело каждый в своей очередности – сначала одни, потом другие. Результат один: от живой плоти остается лишь бездушный скелет, остальным набили свою утробу черви. Можно ли разделить зло, причиненное людям доброхотами, и зло, совершенное явными злодеями? Можно ли четко разграничить случаи хищений, к которым преступников подтолкнули проповедники милосердия, и те, на которые их навел пример неправедно разбогатевших? Стоит ли усматривать разницу между случаями, когда обрекают на голод одних, чтобы лишнюю неделю прокормить, а потом все равно обречь на смерть других, и случаями, когда воры просто добывают себе денег на новые яхты?
Велика ли разница? Одно сходно с другим по природе и духу; и те и другие ощущали потребность и сочли, что потребность дает право на собственность; и в том, и в другом случае действовали в строжайшем соответствии с одним и тем же моральным кодексом. В обоих случаях допускалось – и достигалось – истребление человека. Невозможно было отличить людоедов от их жертв. Городки, в которых как должное принимали одежду и топливо, отобранные у их соседей на востоке, через неделю оказывались без зерна, отобранного у них, чтобы накормить западных соседей. Так осуществлялась и доводилась до совершенства вековая мечта: люди стали служить потребности как верховному правителю, считаться в первую очередь с ней, видеть в ней критерий ценности, всеобщую, изначальную, универсальную меру, более священную, чем право на жизнь.
Людей загнали в клетку, где каждый кричал, что человек человеку – друг, товарищ и брат, что каждый должен радеть ближнему и опекать его, а между тем каждый пожирал соседа и сам становился жертвой если не своего соседа, то его брата; каждый провозглашал право незаслуженно пользоваться чужим трудом и удивлялся, что кто-то сдирает шкуру с него самого; каждый пожирал сам себя и в ужасе вопил, что какая-то непостижимая злая сила губит мир.
«На что же им теперь жаловаться? – звучал в памяти Дэгни голос Хью Экстона. – На то, что вселенная иррациональна? Но иррациональна ли она?»
Она сидела и смотрела на карту бесстрастным и серьезным взглядом, как будто, когда видишь несокрушимую силу логики, невозможны никакие чувства, кроме уважения. В хаосе гибнущего материка она видела математически точное воплощение идей, которые разделяли люди. Сначала они отказывались понять, что именно этого и хотели, им не хотелось видеть, что в их силах желать, но не в их силах искажать реальность, и они в точности осуществили свои желания, до последней буквы, до последней окровавленной запятой.
О чем они думают сейчас, ревнители потребности и сострадания? – думала она. На что рассчитывают? Те, кто в свое время гундосил: «Я не хочу уничтожать богатых, я только хочу отнять у них избыток, чтобы помочь бедным, совсем немного, они и не заметят!» Позднее они требовали: «Магнатов надо хорошенько прижать, ничего с ними не сделается, они награбили столько, что им хватит на три поколения». Затем они яростно ревели: «Почему мы должны голодать, когда у богачей запасов на целый год?» А теперь они уже вопят: «Почему мы должны умирать от голода, когда у некоторых запасов на целую неделю?» На что они рассчитывают? – спрашивала себя Дэгни.
– Ты должна что-нибудь сделать! – завопил Джеймс Таггарт.
Она резко повернулась к нему:
– Я?
– Это твое дело, твоя обязанность, твой долг!
– Что именно?
– Действовать… что-то делать.
– Что именно?
– Откуда я знаю? Это по твоей части. Ты деловой человек.
Она взглянула на него. Последнее его утверждение было до странности точным, но неуместным, почти бессмысленным. Она поднялась.
– Это все, Джим?
– Нет! Нет! Надо обсудить!
– Начинай.
– Но ты же ничего не сказала.
– Ты тоже.
– Но… я хочу сказать, надо решить практические задачи, которые… Например, что случилось с той партией рельсов, которую мы отправили в Питтсбург и которая там исчезла со склада?
– Каффи Мейгс украл их и продал.
– Ты можешь это доказать? – мгновенно ощетинился он.
– Разве заботами твоих друзей еще остались какие-то средства, методы, правила и орудия доказательства?
– Тогда нечего и заявлять, все это только предположения, а нужно иметь дело с фактами. Мы должны оперировать фактами сегодняшнего дня… Я хочу сказать, надо быть реалистами и найти практические средства защиты наших поставок в существующих условиях, исходя из реальных фактов, а не предположений, которые…
Она рассмеялась. Вот форма, которую принимает бесформенное, подумала она, вот метод его аморфного сознания: он хочет, чтобы она защитила его от Каффи Мейгса, как будто того и не существовало, бороться со злом, не признавая его реальности, одолеть его, не мешая ему играть в свои игры.
– Что это тебя так развеселило? – сердито буркнул он.
– Ты знаешь что.
– Не пойму, что с тобой! Не пойму, что с тобой произошло… за последние два месяца, после того как ты вернулась… С тобой стало невозможно работать!
– Отчего же, Джим? Последние два месяца я с тобой не спорю.
– Вот именно! – Он спохватился, но слишком поздно, она уже насмешливо улыбалась. – В общем, мне хотелось посовещаться, хотелось узнать, что ты думаешь о ситуации…
– Ты знаешь, что я о ней думаю.
– Но ты и слова не вымолвила!
– Все что надо я сказала три года назад. Я говорила тебе, куда приведет твой курс. Так и случилось.
– Ну, опять ты за свое! Какой прок от теоретизирования? Сейчас есть сейчас, а не три года назад. Мы имеем дело с настоящим, а не с прошлым. Может быть, дела обстояли бы иначе, если бы мы прислушались к твоему мнению, может быть, но дело в том, что оно не было принято во внимание, а теперь нам надо разобраться с тем, что есть, с реальностью нынешнего момента. С тем, что есть сегодня!
