Император и ребе, том 1 - Залман Шнеур
Только теперь Наполеоне пришло в голову, что здесь, внизу, в этом тоскливом, поливаемом дождем скопище живых людей, возможно, еще до рассвета стояла дочка консьержки Жаклин, чтобы избавить его и остальных жильцов от труда и унижения, связанных с необходимостью препираться из-за куска хлеба на завтрак. Она наверняка стояла здесь уже в шесть утра, укутанная в старую ротонду, и дрожала от холода. И все это для того, чтобы ровно в восемь принести ему эту серую булку с отрубями… Но вместо того, чтобы поблагодарить, погладить ее замерзшую ручку, он принял ее так сухо, разве что не велел убираться вон…
Чтобы хоть чем-нибудь загладить свое нерыцарское поведение, Наполеоне убрал растрепанную голову из окна, схватил с миски забытую булку, принесенную Жаклин, поспешно откусил кусок и принялся большой оловянной ложкой хлебать остывший кофе. Ему хотелось заглушить горьковато-кислый привкус революционной булки. Но у кофе тоже был похожий вкус. Это был вкус пережженного ячменя и плохого цикория, да еще и с привкусом горелого дерева… Но делать нечего! Приходилось привыкать ко всем этим суррогатам. Почти все французские порты были блокированы проклятыми английскими кораблями, которые пришли якобы на помощь терроризируемому французскому народу. А пока что они привели к десятикратному росту цен на фрахт и на товары, мучая голодом и унижая этот самый народ, как не мог бы этого сделать ни один враг на свете.
2
Чем дольше он черпал из миски, тем отчетливее становился рисунок на ее дне. Он был выполнен желтой и фиолетовой краской и изображал окруженную цветами погребальную урну. В этом тоже чувствовались невеселый тон и нездоровый вкус революционного времени, заменившие теперь легкомысленный и разгульный вкус Людовик XV — с обнаженными женщинами и мужчинами и с сатирами, справляющими нужду; а также изысканный, рафинированный вкус Людовика XVI — с изображениями купидончиков, греческих богов и лесных духов, танцующих и играющий на свирелях… Все тарелки и миски, и чашки были теперь окрашены в траурные желтые и фиолетовые цвета, на них изображались погребальные венки и прочие кладбищенские мотивы. Наверное, для того, чтобы даже во время еды люди не забывали, что жизнь — это сон, ничего не стоящая шелуха. Сегодня ты, казалось бы, ешь и пьешь, а завтра твои сожженные останки будут лежать в погребальной урне. Теперь это тоже стало модой: сжигать тела умерших вместо того, чтобы хоронить их. Это было простое соображение чистого разума, каковой проповедовал Робеспьер вместо католицизма, в котором было полным-полно предрассудков типа веры в «тот свет» и воскрешение мертвых.
Погребальная урна все отчетливее различалась на дне миски, и Наполеоне иронично улыбнулся уголками рта. Но таким уж он уродился, что не мог заниматься лишь чем-то одним, только, по меньшей мере, двумя делами сразу: разговаривать с кем-то и писать, читать произведение классика и делать геометрические расчеты, есть и отмечать важное в своей корреспонденции. И на этот раз он за едой перелистывал тетради, лежавшие на столе. Вдруг он наткнулся на пожелтевшую тетрадку с географическими схемами и пронумерованными разъяснениями под ними. Уже несколько лет он хранил эту тетрадку как память о своем первом военном училище в Бриенн-ле-Шато. Все скопированные карты и географические планы в этой тетрадке были покрыты кружочками, крестиками и звездочками. Способности будущего полководца просматривались в нем, когда он еще был мальчишкой, он чувствовал себя со всеми этими картами и планами с пометками как рыба в воде. Его опытный взгляд уверенно скользил по всем этим кривым и прямым линиям, быстро и уверенно останавливался на каждом изгибе реки, на каждой горной цепочке. Он еще раз перелистнул страницу. Следующая была полупустой… На ней был изображен только один значок с ломаными линиями, сильно вдавленными в бумагу. Под этим изображением имелась одна коротенькая надпись: «Святая Елена — малюсенький остров»… Он нарисовал и написал это, еще будучи восьмилетним школьником.
Наполовину обгрызенная булка осталась неподвижно зажатой в руке артиллерийского капитана. Его похожие на медуз серо-зеленые глаза уставились на рисунок. Он не понимал, почему он мальчишкой нашел нужным заниматься перерисовыванием с карты какого-то заброшенного острова на краю света… Разве могло ему тогда прийти в голову, что Святая Елена еще сыграет в его жизни значительную роль? Что он упадет туда, как звезда с небосклона, чтобы безвозвратно исчезнуть там одиноким, всеми покинутым?.. Конечно, ему это даже в голову не приходило… И тем не менее он какое-то время смотрел на карту острова Святой Елены как зачарованный. На сердце была странная тоска. Он нашел сломанную игрушку из своего детства и теперь боялся прикоснуться к ней, чтобы она не зазвенела прошедшими днями, голосом покойного отца, эхом расстрелянного и сожженного дома в Аяччо…
Одним нервным глотком он втянул в себя остатки остывшего завтрака, продолжая свободной рукой поспешно листать дальше. Промелькнули другие карты островов: Балеары, Греческий архипелаг, итальянский «сапог» с Сицилией. Хм… хм… Рим владычествовал надо всем Средиземным морем, а Карл Великий — над всеми тремя его полуостровами.[175] Они были правы. Чем меньше государств — тем меньше трений, тем прочнее стоит мир, тем шире жизнь. Хм… Слишком много крошечных царств завелось теперь в Италии, в Германии.
Их большие и мелкие войны за веру и так называемые отечества не прекращаются и не могут прекратиться. Во имя всех этих прекрасных вещей и слов не прекращаются преступления, насилия, убийства, интриги, одурачивание людей… Есть только один выход: конфисковать все эти наследства, которые народы не могут поделить между собой. Запереть их в одной сокровищнице и создать одну армию, чтобы она охраняла ее и честно делила…
Он пристально посмотрел в пустую миску из-под кофе: погребальная урна на дне была теперь совсем открыта. Украшенная траурными венками, она дышала могильным духом… И ему вдруг стало тошно — от съеденного и выпитого,
