Клерамбо - Ромен Роллан
– Боже мой! Что ты еще натворил?
Пристыженный Клерамбо, робко улыбаясь, оправдывался:
– Я поскользнулся.
Он пробовал скрыть следы преступления.
– Ты поскользнулся?.. Повернись-ка!.. Эк, тебя угораздило!.. Боже мой, значит с тобой ни одной минуты нельзя быть спокойной!.. Ты не смотришь под ноги!.. Ведь ты по уши в грязи. И даже щека, щека…
– Да, я должно быть споткнулся…
– Ах, какой несчастный!.. Ты "должно быть" споткнулся… Что же, ты упал?..
Она посмотрела ему в глаза:
– Неправда!
– Уверяю тебя…
– Неправда… Скажи мне правду… Тебя побили?..
Он не отвечал.
– Тебя побили!.. Дикари!.. Бедный мой муж! Тебя поколотили!.. Такого доброго, который за всю жизнь не сделал никому зла… Это безжалостно!..
Она с рыданиями поцеловала его.
– Добрая моя жена! – говорил он, сильно взволнованный.– Не надо беспокоиться. Вдобавок, я тебя пачкаю, не прикасайся ко мне.
– Это пустяки. У меня так наболело сердце. Прости.
– Что простить?.. Что такое ты говоришь?
– Я тоже дурно обращалась с тобой. Я тебя не понимала… (я никогда не пойму тебя)… но я хорошо знаю, что, каковы бы ни были твои поступки, ты хочешь только добра. И мне нужно было тебя защищать, а я не защищала. Я сердилась на тебя за твою глупость (это я сама была глупая), я сердилась на тебя за то, что ты поссорил нас со всеми… Но теперь… нет, это слишком несправедливо!.. Люди, недостойные расшнуровать твои ботинки… Поколотили тебя!.. Дай, я тебя поцелую, твое дорогое испачканное лицо!
Хорошо вновь обрести друг друга после того как чувствовал себя потерянным! Наплакавшись на груди Клерамбо, жена помогла ему переодеться; она вымыла ему щеку арникой и унесла платье, чтобы почистить его щеткой. За столом она не спускала с него преданных и тревожных глаз. А он пытался отвлечь ее от страхов разговорами о старых семейных происшествиях. Оставшись вдвоем в этот вечер, без детей, они перенеслись в молодые годы, в первые времена замужества. От этих интимных воспоминаний веяло сладкой грустью и миром, точно от звуков вечернего Angelus'а, разливающего в сумерках последнее гаснущее сияние Angelus'a полуденного.
Около десяти часов послышался звонок. Пришел Жюльен Моро со своим товарищем Жило. Они прочли об инциденте в вечерних газетах, где он был рассказан по-своему. Одни газеты говорили о примерном уроке, преподанном общественным презрением, и восхваляли "стихийное" негодование толпы. Другие, серьезные газеты принципиально сожалели о расправе толпы, присваивающей себе функции законного суда; но ответственность они возлагали на слабость власти, не решавшейся довести следствие до конца. Вполне возможно, что это порицание правительства внушено было самим же правительством: искушенные политики умеют при случае устроить так, чтобы их вынудили совершить то, чего они желают, особенно если это акт, которым не приходится гордиться. Таким образом арест Клерамбо казался неминуемым. Моро и его друг забеспокоились. Клерамбо знаком попросил их молчать в присутствии жены; поговорив некоторое время шутливым тоном о дневном происшествии, он увел гостей в свой кабинет. Там он спросил, что их тревожит. Молодые люди показали ему злобную статью националистической газеты, уже в течение нескольких недель занимавшейся травлей Клерамбо. Вечерняя манифестация, видимо, пришлась ей очень по вкусу, и она приглашала своих друзей повторить ее завтра. Моро и Жило были уверены, что Клерамбо подвернется насилию, когда снова явится во Дворец Юстиции; поэтому они убеждали его не выходить из дому. Зная его робкий характер, они думали, что им не придется долго упрашивать. Но Клерамбо не очень-то слушал, – совсем как в тот день, когда Моро застал его спорившим в толпе зевак.
– Не выходить? Почему же? Я не болен.
– Так будет благоразумнее.
– Напротив, мне полезно будет прогуляться.
– Неизвестно, что может случиться.
– Это никогда неизвестно. А когда случится, то видно будет,
– Так скажем прямо, что выходить вам опасно. Народ давно уже подстрекают. Вас ненавидят. При одном вашем имени глаза на лоб лезут у этих болванов, знающих вас только из своих газет. А их вожаки ищут шума. Самая неуклюжесть ваших врагов придала вашим словам такой резонанс, о котором они и не думали. Они боятся распространения ваших идей и хотят вашим примером запугать всех ваших последователей.
– Хорошо, – сказал Клерамбо, – но если у меня действительно есть последователи (я этого не знал), то сейчас не время прятаться, и если я должен послужить примером, то мне нельзя отказаться.
Клерамбо казался таким простаком, что его гости недоумевали, понял ли он, в чем дело.
– Говорю вам, что вы подвергаетесь большой опасности, – настаивал Жило.
– Все теперь подвергаются опасности, друг мой, – возразил Клерамбо.
– Надо, по крайней мере, чтоб от этого была какая-нибудь польза. Зачем играть им на руку и бросаться в пасть волку?
– Напротив, – сказал Клерамбо, – мне кажется, что это может быть для нас очень полезно и во всяком случае в проигрыше останется волк… Позвольте вам объяснить… Они распространяют наши идеи. Насилие освящает дело, которое оно подвергает гонению. Они хотят устрашить… своих, колеблющихся, боязливых. Предоставим им быть несправедливыми! Себе же повредят.
Он как будто забывал, что они повредят таким образом не только себе, но и ему.
Моро и Жило убедились, что он непоколебим; вместе с беспокойством в них росло также уважение, и они заявили:
– В таком случае мы придем со своим товарищами и будем провожать вас.
– Нет, нет… Какие вы, право! Вы хотите сделать меня смешным… К тому же, я уверен, что ровно ничего не случится.
Все их настояния были тщетны.
– Мне-то во всяком случае вы не запретите прийти, – оказал Моро. – Я так же упрям, как и вы. Со мной вам не справиться. Чтобы не упустить вас, я готов провести всю ночь на скамейке у вашей двери.
– Ложитесь-ка лучше в свою постель, дорогой мой друг, – сказал Клерамбо, – и спите спокойно. Приходите завтра, раз вам
