Фрэнсис Фицджеральд - Загадочная история Бенджамина Баттона (Сборник)

В комнате повисла тишина — недолгая, если считать на секунды, но такая гнетущая, что Эвелина ощущала ее тяжесть на своих плечах. Она знала, что источник этой тишины кроется где-то в глубине души миссис Айвз, что миссис Айвз стыдно за нее и что она считает подобного рода борьбу за выживание не достойной порядочной женщины. В те же секунды она почувствовала, как губы полковника под вежливыми усами искривились в легкой зловещей усмешке, уловила, как напряглись морщинки у глаз Джорджа.

— Наверное, это было немыслимо трудно — начать сценическую карьеру, — прервала молчание миссис Айвз. — Скажите… вы в основном выступали в Англии?

— Да.

Что она такого сказала? Только правду — всю правду, и пусть этот старик ухмыляется сколько угодно. Она допила бокал до дна. Полковник загудел снова, обращаясь к миссис Айвз; воспользовавшись этим, Джордж быстро и тихо проговорил:

— Не много ли будет столько шампанского, если ты к нему не привыкла?

Она вдруг увидела в нем человека, покорного своей властной матери; ее маленькая откровенность шокировала его. Для девушки, которая вынуждена жить сама по себе, все выглядит иначе, и он, по крайней мере, должен был понять, что ей следовало опередить полковника с его возможными сомнительными намеками. Но от очередной порции шампанского она отказалась.

После ужина они с Джорджем сели за фортепиано.

— Наверное, не надо мне было говорить этого за столом, — прошептала она.

— Чепуха! Мама знает, что нынче все по-другому.

— Она была недовольна, — стояла на своем Эвелина. — А этот старикан! Прямо ожившая карикатура Питера Арно[18]! Как Эвелина ни старалась, она не могла избавиться от впечатления, что к ней относятся чуть пренебрежительно. До сих пор ей всегда доставались лишь комплименты и восхищение.

— Если бы вам пришлось выбирать еще раз, вы опять выбрали бы сцену? — спросила миссис Айвз.

— Мне нравится моя жизнь, — с ударением сказала Эвелина. — Если бы у меня были дочери и у них обнаружился талант, я посоветовала бы им то же самое. Мне определенно не хотелось бы, чтобы они стали просто светскими девушками.

— Но ведь талант есть не у всех, — возразил полковник.

— Конечно, со сценой связаны самые невероятные предрассудки, — упорствовала Эвелина.

— В наши дни их гораздо меньше, — сказала миссис Айвз. — Столько милых девушек идут в актрисы.

— Девушек с положением, — добавил полковник.

— Обычно они долго не продерживаются, — сказала Эвелина. — Стоит мне услышать об очередной дебютантке, которая думает ослепить мир, как я уже знаю: скоро на Бродвее опять будет провал. Но больше всего меня раздражает человеческая снисходительность. Помню одно гастрольное турне… все эти местечковые политические лидеры приглашают тебя на вечеринки, а потом шепчутся и хихикают по углам. Хихикать над Глэдис Ноулс! — голос Эвелины зазвенел от негодования: — Когда Глэдис приезжает в Европу, она обедает с самыми знаменитыми людьми во всех странах, с людьми, которые даже не подозревают о существовании этих жалких провинциалов…

— Она обедает и с их женами? — спросил полковник Кэри.

— Да, и с женами, — она остро взглянула на миссис Айвз. — Позвольте сказать вам, что девушки со сцены отнюдь не считают себя второсортными, и настоящие аристократы никогда не проявляют снисходительности по отношению к ним. Вновь наступила тишина, еще более тяжкая и глубокая, но на сей раз Эвелина, взволнованная собственными словами, этого не заметила.

— Так уж устроены американки, — сказала она. — Чем меньше у них своих достоинств, тем охотнее они критикуют тех, у кого они есть.

Она вздохнула полной грудью; ей было душно.

— Боюсь, мне пора идти, — сказала она.

— Я провожу, — сказал Джордж.

Все были на ногах. Последовали прощальные рукопожатия. Ей понравилась мать Джорджа: в конце концов, она не пыталась проявлять снисходительность.

— Было очень приятно, — сказала миссис Айвз.

— Надеюсь, мы скоро встретимся. Доброй ночи.

Сев с Джорджем в такси, она назвала шоферу адрес кинотеатра на Бродвее.

— У меня там встреча, — призналась она.

— Понятно.

— Ничего важного. — Она глянула на Джорджа и коснулась его руки. Почему он не попросит отменить эту встречу? Но он сказал только:

— Лучше поехать по Сорок пятой.

Что ж, может быть, ей и правда стоит вернуться в Англию… и быть Микки-Маусом. Он ничего не знал о женщинах, ничего не знал о любви, а для нее это было непростительным грехом. Но почему вдруг черты его застывшего лица в свете вечерних фонарей так напомнили ей отцовские?

— А ты не хочешь в кино? — предложила она.

— Я немного устал… пойду домой.

— Позвонишь завтра?

— Обязательно.

Она помедлила. Что-то было неладно, и она боялась расставаться с ним. Он помог ей выйти из такси и расплатился с шофером.

— Пойдем с нами, — сказала она почти с тревогой. — Послушай, если хочешь…

— Я хочу прогуляться!

Она заметила приятелей, которые ждали ее у здания, и помахала им.

— Джордж, что-нибудь не так? — спросила она.

— Все в порядке.

Он никогда еще не казался ей таким притягательным, таким желанным. Когда подошли ее друзья, двое актеров — рядом с ним они выглядели простоватыми, чуть ли не подозрительными, — он снял шляпу и сказал:

— Доброй ночи, надеюсь, картина вам понравится.

— Джордж…

…И тут случилось странное. Только сейчас она впервые осознала, что ее отец умер, что она осталась одна. Она считала, что может сама себя обеспечить: ведь за иной сезон она зарабатывала столько, сколько его практика не приносила и за пять лет. Но он всегда как-то незаметно ее поддерживал, его любовь всегда помогала ей… она никогда не чувствовала себя перекати-полем, у нее всегда был родной уголок.

И вот она осталась одна — одна в этой толкотне, среди равнодушной толпы. Что же, она думала полюбить этого человека, который обещал ей так много, с наивным романтизмом восемнадцатилетней? Он любил ее — любил сильнее, чем кто бы то ни было в этом мире. Она знала, что ей никогда не стать великой актрисой, и понимала, что в ее возрасте девушке пора позаботиться о себе.

— Послушайте, — сказала она. — Мне надо идти. Подождите меня… или нет, не надо.

Подобрав полы своего длинного платья, она пустилась по Бродвею за ним вдогонку. Из всех театров валом валили зрители, и проспект был запружен народом. Она надеялась заметить цилиндр Джорджа, но теперь вокруг было много цилиндров. На бегу она отчаянно озиралась, заглядывала в чужие лица. Ей крикнули вслед что-то оскорбительное, и она содрогнулась, вновь почувствовав свою незащищенность. На перекрестке она со страхом посмотрела вперед: весь следующий квартал кишел людьми. Но Джордж, наверное, покинул Бродвей, и она метнулась налево, по полутемной Сорок восьмой улице. И тут она увидела его — он шагал быстро, как человек, который хочет что-то забыть, — и нагнала на Шестой авеню.

— Джордж! — окликнула она.

Он обернулся; его лицо было жестким и несчастным.

— Я не хотела идти на этот фильм, Джордж, я хотела, чтобы ты попросил меня не ходить. Почему ты меня не попросил?

— Мне было все равно, пойдете вы или нет.

— Что ты говоришь! — вскричала она. — Значит, тебе на меня наплевать?

— Хотите, я поймаю вам такси?

— Нет, я хочу быть с тобой.

— Я иду спать.

— Тогда я тебя провожу. Что стряслось, Джордж? В чем я виновата?

Они пересекли Шестую авеню, и улица стала темнее.

— Что случилось, Джордж? Пожалуйста, скажи. Если я сделала что-то не то у твоей матери, почему ты меня не остановил?

Он вдруг оборвал шаг.

— Вы были нашей гостьей, — сказал он.

— Что я сделала?

— Нет смысла это обсуждать, — он махнул проезжающему такси: — Совершенно очевидно, что мы смотрим на вещи по-разному. Я собирался написать вам завтра, но если уж вы меня спросили, можно покончить с этим и сегодня. — Но почему, Джордж? — взмолилась она. — Что я такого сделала?

— Вы приложили все усилия к тому, чтобы самым нелепым образом обидеть пожилую женщину, которая отнеслась к вам со всем возможным тактом и любезностью.

— Ах, Джордж, я этого не делала! Я пойду к ней и извинюсь. Сегодня же пойду.

— Она не поймет. Просто мы по-другому смотрим на вещи.

— О-о… — она замерла, пораженная.

Он хотел было сказать что-то еще, но, глянув на нее, открыл дверцу такси:

— Здесь всего два квартала. Простите, что не еду с вами.

Она отвернулась и прислонилась к железным перилам какой-то лестницы.

— Сейчас, — сказала она. — Не ждите.

Она не играла. Ей и впрямь хотелось умереть. «Это слезы по отцу, — сказала она себе, — не по нему, а по отцу».

Ей было слышно, как он зашагал прочь, остановился, помешкал… вернулся.