Илья Штемлер - Архив
— Вот так, товарищи, — заключил управляющий Бердников, когда Вьюн перекинул последний листок.
— Что же нам делать? — пророкотал полковник Аргентов. Старый вояка, он, видно, не очень перепугался грядущей опасности, во всяком случае, в голосе, кроме чистого вопроса, ничего не звучало.
— Как что? — меланхолично отозвалась вдруг Клюева. — Надо собрать в отдельной комнате всех сотрудников мужского пола и проверить на глазок: кто из них сионист, а кто — нет.
В кабинете возникла тишина. Никто и подумать не мог, чтобы по такому серьезному поводу допускались легкомысленные реплики. И все добросовестно пытались разобраться в предложении директора архива соцстроительства.
— Ну… а с женщинами что делать? Если они также относятся к этому бесовскому племени? — не изменяя серьезности, спросил Аргентов.
— С ними сложнее, внешних признаков нет, — сразу ответила Клюева. — Впрочем, надо посмотреть в архивах, у Мирошука. Там наверняка есть какие-нибудь сведения на сей счет. Антропологические данные, к примеру… А?
Бердников хихикнул и вскинул голову — ну и шутница ты, Валентина Васильевна… И Вьюн засмеялся, как-то беззвучно, широко раззявя бледно-розовый рот, показывая крупные металлические зубы.
— Ну, до этого дело не дошло, Валентина Васильевна, но бдительность проявлять нужно. Неспроста наше совещание посвящено качественному составу сотрудников архивов…
— Что несомненно имеет значение при желании массовой эмиграции из страны людей еврейской национальности, — со значением обронила кадровичка Лысцова.
Бердников кивнул, всем своим видом выражая согласие.
— Я попросил подготовить списочный состав сотрудников ваших архивов. — Вьюн потянулся ко второй папке. — Что же получается, товарищи? Сотрудников коренной национальности, в процентном отношении ко всей массе русского населения нашей области, весьма и весьма мало. В то время как некоренные национальности, — опять же в процентном отношении ко всей массе некоренных национальностей, — весьма и весьма велико. Что говорит о резком нарушении справедливой пропорции… Надо обратить на это внимание… У товарища Мирошука, скажем, это как раз подходит к черте.
— У него — пятеро на сорок три сотрудника. В том числе и Гальперин, заместитель по науке, — подсказал Бердников.
— Ну… о Гальперине отдельный разговор, — нахмурился Вьюн.
— А вот у Аргентова… Из двадцати четырех сотрудников — десять человек, — вставила кадровичка Лысцова. — Правда, из них один армян и два татарина, — кадровичка взглянула на Вьюна: как тот воспримет подобную ситуацию?
Вьюн помолчал, не зная, как отнестись к такому повороту.
— Давайте не отвлекаться, товарищи, — выручил Бердников. — Речь в данный момент идет о происках сионистов. Вопрос не простой. И без того запутанный… Что у Клюевой?
— Я знаю своих людей, — подхватила Клюева опять своим каким-то ерническим тоном. — У меня тоже перекос в национальной политике партии на данном этапе развернутого строительства зрелого социализма.
На этот раз Вьюн нахмурился, что-то ему не понравилось.
— Скажите, — опередила Клюева его отповедь. — Это… проводимое совещание по качественному составу исходит от центральных организаций или проявление бдительности местных властей?
Вьюн засопел. Что это еще за ревизия поведения официального представителя горкома… Бердников недовольно повел головой.
— Официальных циркуляров пока нет, — нехотя ответил Вьюн. — Поэтому и просьба к вам особенно не распространяться. Более того, после совещания вы дадите подписку о неразглашении… Идеологическая комиссия горкома, взвесив ситуацию, решила провести эту акцию. Могу сказать, что с подобной проблемой сталкиваются во многих регионах страны. И соответственно реагируют.
Бердников наклонился к Вьюну и напомнил, что совещание затягивается, — в приемной наверняка уже собрались директора ведомственных архивов, вызванные на двенадцать часов. Вьюн поднялся. из-за стола. Высокий, ладный, в темном, отлично сшитом костюме, белой рубашке с галстуком. Лицо здорового цвета ранней вишни, словно только-только из парной. И волосы блестят, располосованные пробором.
— Что предлагается, товарищи! — произнес Вьюн. — Понимаю, вопрос крайне деликатный. Многие сотрудники некоренной национальности хорошие специалисты, не придерешься.
— Что же делать? — угрюмо буркнул Аргентов.
— А вот что, — азартно подхватил Вьюн. — Во-первых, не брать на работу новых сотрудников некоренной национальности.
— Ну, об этом… Лысцова в курсе дела, — пояснил Бердников. Кадровичка важно кивнула: костьми ляжет, а на порог не пустит, хватит, напропускали на свою голову.
— Во-вторых, сотрудники пенсионного возраста должны быть предупреждены о возрастном пороге… Мы тут прикинули. Если будут соблюдаться хотя бы эти два момента, через пару лет процентная норма станет более справедливой… И еще! В случае, как, скажем, с Гальпериным… Надо ясно дать понять, что факт перемены гражданства любым родственником вашего сотрудника является причиной отказа в работе. Повторяю — любым родственником… Это понятно. Мало ли какими документами располагают наши архивы, а тут… пятая колонна, понимаете.
— А профсоюзы? — поинтересовалась Клюева.
— При чем тут профсоюзы? — поморщился Вьюн. — Смешно даже… В конце концов, предательство — есть предательство. За это надо отвечать… Они, видите ли, хотят хорошо жить, а мы тут отдувайся?
— Действительно! — встрепенулась Лысцова. — С какой стати?!
За время совещания Лысцова разгорячилась, словно гончая, взявшая наконец след. Короткие волосы ее распушились, сонное лицо прорезалось острыми глазками.
— Еще раз, товарищи, предупреждаю — о предмете нашего разговора. Не разглашать! Иначе понесете партийную и административную ответственность, вплоть до снятия с работы, — вставил Бердников. — Теперь распишитесь в этом месте, что ознакомились с инструкцией… Товарищ Аргентов, прошу вас, Кузьма Игнатьевич… начнем с вас.
Аргентов приподнял от стула свой тяжелый зад. Выпрямился. И, медленно шкандыбая к столу, принялся расстегивать пуговицы своего беспогонного кителя.
Сидящие за столом в недоумении следили за его движением.
— Да тут есть ручка, — догадливо произнесла Лысцова. — Какой вы, право, Кузьма Игнатьич, обязательно своей хотите подписаться?
— Да, старуха, своей, — ответил Аргентов.
Лысцова вздрогнула. С чего это он вдруг? Да при всех!
— Ну и язык у вас, Кузьма Игнатьевич. Вы куда старше меня, — она колола бывшего полковника острыми глазенками.
Теперь Аргентов расстегивал пуговицы рубашки, что пряталась под кителем.
— Вы что, Аргентов?! — нахмурился Бердников. — Никак, стриптиз устраиваете… Подпишите инструкцию и ступайте.
Вьюн молчал, не понимая, куда это старый хрен клонит.
— Вот, — промолвил Аргентов. — Приглядитесь…
В проеме рубашки, под оттянутой блеклой майкой, на белой жирной груди, у правого соска, пластался сизый рубец.
— Ну и что? — раздраженно спросил Вьюн.
— В декабре сорок третьего меня поцеловал осколок, под Таганрогом. И хирург, младший лейтенант Михаил Моисеевич Галацер, меня оперировал. А когда немецкие мины накрыли наш эвакогоспиталь, тот самый Галацер прикрыл меня собой. Не убежал, не спрятался… Его так и убило надо мной, и наша кровь перемешалась.
— Так то же война, — подсказала Лысцова.
— Да, война, — согласился Аргентов. — Так вот, господа… Я человек простой, правда, закончил когда-то юридическую школу… Я вам так скажу, с вашей идеологической комиссией… У меня три сына и дочь. У меня два охотничьих ружья и личный пистолет, подарок генерала Нестерова… Я вам так скажу… Если вы раскочегарите этот костер, даю слово коммуниста… У меня три сына, два ружья и личный пистолет… И первому, кто выползет с ножом на улицу под вашими хоругвями, клянусь богом, я влеплю такого гостинца, что он крепко подумает… Впрочем, вас это не коснется, с вашими секретными инструкциями, вы найдете себе укромное местечко, не сомневаюсь…
Аргентов застегнул пуговицы. Мирошук видел, как малиновым жаром созревает бычий затылок Аргентова, сползая на подворотничок.
— Сеете ветер, господа. — Аргентов подошел к двери кабинета. — С каким наслаждением я влепил бы из подарочного пистолета в память о том младшем лейтенанте… Не дурите мне голову, господа, с вашим сионизмом… Работать надо, работать. А это не работа, господа. Обыкновенное безделье. Желание на халяву набить брюхо фруктами, не посадив дерева…
Слова, которые произносил Аргентов, настолько не соответствовали его внешности, словно их произносил другой человек. И даже после его ухода слова, казалось, вольно витают в кабинете управляющего областными архивами.
