Эмма Донохью - Падшая женщина
Камин в гостиной уже почти потух. Миссис Джонс дремала над штопкой.
— Торговец лентами толкнул меня в переулке, мадам, — выпалила Мэри. — Я разлила весь сидр, и мне пришлось снова бежать в «Воронье гнездо».
— Ничего страшного, Мэри. — Миссис Джонс зевнула и сделала маленький глоточек сидра. — Ты добрая девочка, спасибо, что ты не побоялась выйти из дому так поздно. О, как вкусно. Мне сразу стало легче.
Огромная лысая луна светила сквозь ставни комнатки на чердаке. Эби уже лежала в постели. Мэри наклонилась, чтобы снять туфли; невыносимая тяжесть давила ей на грудь.
Грязная шлюха — вот что она такое. Она всегда была шлюхой и будет ею до скончания веков, да к тому же еще и круглой дурой, если она вообразила себе, что может стать кем-то еще. Может быть, повивальная бабка, принявшая ее, головой вперед, в этот холодный, продуваемый сквозняками мир, пометила ее как шлюху? Может быть, где-то на ее теле стоит маленькое невидимое клеймо? Подумать только — она проехала через полстраны только затем, чтобы снова оказаться лицом вниз под грязным клиентом! Как там все время шутила Куколка? X... — он и везде х…
В руке она сжимала двенадцать пенсов, свою долю. Как мало, какая ничтожная сумма за «разик» с кривоногим торговцем лентами! Но… когда ей было не мало? Был ли хоть один раз, когда она уходила от клиента, чувствуя себя справедливо вознагражденной за труды?
Мэри вгляделась в исполосованную лунным светом темноту. Эби лежала неподвижно, словно изваяние на могиле. Лунный луч отражался от ее блестящей коричневой скулы.
— Эби? — осторожно шепнула она.
Ни звука в ответ. Тишина укрывала Эби, словно одеяло.
Сумка была под кроватью. Мэри медленно, с едва слышным шорохом, вытащила ее наружу. Заглядывать в чулок было не обязательно; она и так знала, сколько там лежит. Осторожно, одну за другой, Мэри переложила туда все монеты.
У нее не было никакого плана. Чувство, владевшее ею, было похоже скорее на голод. На самом деле Кадваладир оказал ей огромную услугу. Десять фунтов в год, обещанные Джонсами, были только началом. Прожив какое-то время здесь, в Монмуте, где у нее не было никаких расходов, и занимаясь столь хорошо знакомым ремеслом, можно было скопить недурную сумму, неплохой задел на будущее, защиту от бедности. Если все пойдет как надо, то она сможет вернуться в Лондон, возможно, уже следующей весной; и ее возвращение будет совсем не таким, как отъезд. Она прибудет в город с сундуком, полным хорошего белья, с новыми, изысканными платьями и тяжелым кошельком, чтобы откупиться от всех бед и несчастий.
Укладываясь в постель, Мэри подумала о Дэффи. Спит ли он сейчас или лежит без сна и проклинает ее? Как разительно может измениться жизнь от единого слова, от простого «да». Быть женой и матерью в маленьком провинциальном городе — такую жизнь ведут миллионы женщин, а другие миллионы молятся о том, чтобы Бог послал им такую участь. По какому праву она, Мэри, отвергла скромный домашний очаг и возжелала шелков и золота? Что за червь точит ее изнутри, заставляя хотеть большего?
Миссис Партридж еще не завершила свой туалет, сообщил дворецкий, когда миссис Джонс и Мэри прибыли в Монноу-Хаус. Высокий дом в три этажа выглядел суровым и чопорным; казалось, он брезгливо подобрал юбки, чтобы не запачкать их в пыли. Каково это — быть такой богатой, что можно спать почти до полудня, подумала Мэри, взглянув на большие блестящие окна. Миссис Джонс сделала маленький реверанс разряженному в ливрею лакею и сказала, что, с позволения хозяйки дома, зайдет еще раз в двенадцать.
В этом было нечто странное, почти противозаконное — разгуливать по церковному двору в разгар дня. Первый раз за все время Мэри видела свою хозяйку без дела. Воздух был пронизан солнечным светом, и от деревьев исходил острый запах свежей зелени.
Миссис Джонс повела ее к северному краю двора. Густая ровная трава покрывала небольшие холмики, но надгробий почему-то не было.
— Отчего здесь никого не хоронят? — спросила Мэри.
— О, хоронят, моя дорогая. Некрещеных младенцев и нищих из другого прихода.
Они завернули за угол. Двое мальчишек, прогуливающих школу, прыгали через старые могильные плиты. Миссис Джонс улыбнулась и не сказала им ни слова. На белой стене церкви была вырезана полустертая временем картина.
— Что это — какая-нибудь битва? Солдаты? — спросила Мэри.
Миссис Джонс прищурилась.
— Я полагаю, это Адам и Ева. Во времена моей бабушки было видно лучше. — Она отступила назад и показала наверх. — Смотри-ка. Говорят, наш шпиль высотой целых двести футов.
Мэри уважительно кивнула. Разве можно описать все величие лондонского собора Святого Павла женщине, которая никогда не выезжала дальше Челтнема? Подул ветерок, и позолоченная птица на верхушке легко повернулась вокруг своей оси, совсем как петушок на церкви Святого Эгидия в то утро, когда она сбежала из Лондона. Блеснул золотой хвост, как будто дразня ее.
Чтобы отвлечься, Мэри стала читать надписи на надгробиях.
Мое тело вышло из земли и уходит в землю. Ныне моя душа не скована плотью, я навсегда освобожден от ее уз.
Она подумала о своем собственном теле, гибком и влажном. О том, как оно ей служит. О том, как оно ее утомляет.
— Как верно сказано, — заметила миссис Джонс. — Прочитай мне еще что-нибудь; у меня так устали глаза.
И Мэри принялась читать эпитафии различных Лукасов, Проссерсов, Ллойдов и Адамсов.
— …в память о своей дражайшей супруге, подарившей ему двух сыновей и дочь и скончавшейся в родах в июне 1713 года в возрасте 38 лет.
Миссис Джонс слегка поежилась.
— Джесси Адамс. Она была подругой моей бабушки.
Мэри подошла к следующему надгробию. Новое, еще не успело порасти мхом, мелькнуло у нее в голове.
— Грандисону Джонсу… — У нее вдруг перехватило горло.
— …возлюбленному сыну Томаса Джонса из Монмута и его жены Джейн, — мягко закончила миссис Джонс.
Мэри растерянно молчала, не зная, что сказать.
— Тут и Дельмонт, наш третий. — Миссис Джонс указала на следующую надпись. — Это имя я взяла из романа миссис Хейвуд. Хотя она была и негодницей!
Мэри пересчитала имена. Надгробие было небольшим, с четко высеченными буквами. Интересно, сколько это стоило, подумала она.
— Возможно, Томасу было бы лучше с молоденькой девушкой, которая родила бы ему полдюжины мальчишек, — легко сказала миссис Джонс, как будто речь шла о погоде.
Мэри уставилась на нее.
— Но кто подходит ему лучше, чем я? Кто знает его и его привычки так, как знаю я? — Она перешла к соседней могиле. — Кроме того, я пока еще не сдаюсь… — пробормотала она.
Что-то в ее голосе заставило Мэри насторожиться. Неужели?.. Но нет, конечно же нет.
Миссис Джонс тихонько рассмеялась и пригладила свой простой черный корсаж.
— Но вы же не…
— Разве я что-то сказала? — невинно поинтересовалась миссис Джонс.
Мэри широко улыбнулась.
— Но я думала… — Она осеклась, осознав, что чуть не сказала грубость.
— Ты думала, что я слишком стара. Да. — Миссис Джонс слегка задумалась. — Я тоже этого опасалась.
Они прошли еще немного. Мэри остановилась, чтобы прочитать еще одну эпитафию; букв было почти не разобрать.
Всех ждет конец, людской известен путь;Однако полон твой стакан, а мой уж пуст.
Миссис Джонс взяла ее под руку.
— Имей в виду, Томасу я ничего не говорила.
— Но почему? — При мысли о том, что она первая, кому хозяйка доверила свой секрет, Мэри ощутила восторг — чистый и сладкий, как кусок сахара.
— О, я не хочу понапрасну возбуждать его надежды. Раньше я сообщала ему сразу, как только замечала первые признаки, но в конце концов все заканчивалось плохо и это только причиняло ему больше страданий. Кроме того, в прошлом году, когда Господь забрал нашего Грандисона, он был совершенно убит горем. Впрочем… эта беда не минует ни богатых, ни бедных, — добавила миссис Джонс и оглянулась на Монноу-Хаус, самое высокое здание в ряду одинаковых сливочного цвета домов. — Эта мадам рожала десять раз. Ни одного живого.
Мэри попыталась представить себе, каково это. Что-то вроде подвала Ма Слэттери, но в десять раз хуже. Когда все твои надежды и устремления заканчиваются лужей крови.
Они подошли к реке, и Мэри поразилась синеве воды. Солнце скрылось за облаками, но Монноу сверкала, словно кинжал, прорезающий себе путь сквозь поля. В ней отражается небо, вот в чем дело, поняла Мэри. Она подняла голову и увидела кусочек ярко-голубого между белым и воздушным. За последними домами начинался луг; тропинка была довольно грязной, и им приходилось ступать довольно осторожно, чтобы не запачкать туфли.
