Пэлем Вудхауз - Том 1. Дживс и Вустер

— У меня, во всяком случае, нет. Ведь он не знает, кто написал рецензию. Статья не подписана.

— Слава Главному, который строго следит, чтобы молодые не ставили подписи под заметками.

— По-моему, наш сценарий безупречен. Он вынужден будет отозвать иск.

— Честно говоря, и я так считаю. Теперь остается выбрать время и место, и Берти может приступать.

— Мне кажется, лучше всего действовать немедленно.

— Но сперва нужно найти Апджона.

— Он в кабинете мистера Траверса. Я видела его через стеклянную дверь, когда шла по саду.

— Превосходно. Тогда, Берти, если ты готов…

Вы, вероятно, заметили, что во время этого диалога я не проронил ни слова. Дело в том, что я оцепенел от предстоящего мне ужаса. В том, что этот ужас неизбежен, у меня не было ни малейшего сомнения, ибо там, где любой другой встретил бы это предложение твердым nolle prosequi,[95] я был связан по рукам и ногам кодексом фамильной чести Вустеров, не позволяющим, как всем известно, бросить друга детства в беде. Если для того, чтобы спасти его от необходимости зарабатывать себе на жизнь продажей карандашей на улице (хотя, мне кажется, что торговля апельсинами — гораздо более прибыльное занятие), необходимо размахивать пальцем перед носом у Обри Апджона и обзывать его последними словами, я буду размахивать пальцем и произносить соответствующие слова. В результате этого страшного испытания мои волосы побелеют до самых корней, а от меня останется лишь жалкая тень, но я должен через все это пройти. Почему? — «А потому что потому! Кончается на "у"», как мы любили отвечать в детстве.

Так что я просто сказал «Ладно» довольно хриплым голосом, и попытался не думать о том, как выглядит лицо Апджона без усов. Дело в том, что я буквально цепенел при мысли о голой верхней губе, которой он — еще во времена оно — отвратительно подергивал во время разговора. Я смутно припоминаю, что по пути на арену Бобби назвала меня своим маленьким героем, а Селедка заботливо осведомился, не сел ли у меня голос, но никакие восторги по поводу геройства и заботы о голосовых связках не могли восстановить душевного равновесия Бертрама Вустера. Короче говоря, когда я повернул ручку двери и нетвердой походкой вошел в кабинет, я чувствовал себя как робкий новичок, выходящий на ринг против чемпиона в тяжелом весе. Я был не в силах забыть, что Обри Апджон, которому в течение многих лет приходилось усмирять разъяренных родителей, и крутой нрав которого стал притчей во языцех в Брамли-он-Си, так вот, Обри Апджон не из тех, кто позволит безнаказанно размахивать пальцем у себя перед носом.

Во время моих приездов в «Бринкли-Корт» я редко заходил в кабинет дяди Тома, потому что он всякий раз хватал меня за рукав и начинал бубнить про старинное серебро, зато если мы встречались в нейтральных водах, он иногда касался и других тем, поэтому я исходил из принципа, что самому лучше не нарываться. Прошло больше года с тех пор, как я последний раз навещал его святилище, и я успел забыть, что его кабинет поразительно похож на берлогу Обри Апджона в Малверн-Хаусе. Вот почему, увидев Апджона за письменным столом, совсем как в прежние годы, когда он посылал за мной, чтобы в очередной раз вернуть на кремнистую стезю добродетели, я почувствовал, что остатки мужества окончательно покинули меня. К тому же я вдруг обнаружил изъян в разработанной нами схеме, а именно: нельзя просто так ввалиться в комнату и начать осыпать человека скверными словами ни с того, ни с сего; надо сперва как-то подготовить почву. Иначе говоря, необходим хоть какой-то предварительный обмен репликами, как на официальных переговорах.

— Привет! — сказал я. Такое вступление показалось мне ничуть не хуже любого другого. Думаю, что все государственные деятели примерно так начинают ответственные встречи, проходящие в сердечной и дружественной обстановке.

— Читаете? — спросил я.

Он оторвался от книги — я успел заметить, что это роман мамаши Артроуз — и слегка дернул верхней губой.

— Вам не откажешь в наблюдательности, Вустер. Я и в самом деле читаю.

— Интересная книжка?

— Чрезвычайно. Жду не дождусь, когда смогу без помех продолжить чтение.

Я человек очень чуткий и тотчас понял, что обстановка на предстоящих переговорах будет далека от сердечности. Ни в его словах, ни во взгляде, который он на меня бросил, не было ничего похожего на дружбу. Всем своим видом он, казалось, хотел сказать, что я занимаю в комнате пространство, которое может быть использовано с гораздо большей пользой.

Тем не менее я продолжил артподготовку:

— Я вижу, вы сбрили усы.

— Сбрил. Надеюсь, вы не считаете, что это была ошибка?

— Вовсе нет. Я сам в прошлом году отрастил усы, но потом пришлось от них избавиться.

— В самом деле?

— Под давлением общественного мнения.

— Понятно. Что ж, с удовольствием послушал бы ваши воспоминания, Вустер, но в данный момент я жду звонка от моего адвоката.

— Я думал, вы уже.

— Простите?

— Тогда, на озере, вы уже ходили разговаривать с адвокатом.

— Пока я шел к телефону, ему надоело ждать, и он повесил трубку. Напрасно я позволил тогда мисс Уикем увести меня из дома.

— Она хотела показать вам большую рыбину.

— Это я понял.

— Кстати, о рыбе. Вы, я думаю, не ожидали встретить здесь Селедку?

— Какую селедку?

— Сельдинга.

— А, Сельдинга, — сказал он, и в его голосе я не уловил даже тени интереса. Разговор начал вянуть, и тут распахнулась дверь и в комнату впорхнула дуреха Филлис — видно было, что она прямо-таки подпрыгивает от нетерпения.

— Ах, простите, — пролепетала она. — Ты занят, папа?

— Нет, дорогая.

— Могу я с тобой кое о чем поговорить?

— Разумеется. Прощайте, Вустер.

Я понял, к чему он клонит. Мое присутствие нежелательно. Мне ничего не оставалось, как исчезнуть через стеклянную дверь, и как только я оказался в саду, на меня пантерой набросилась Бобби.

— Какого дьявола, Берти? — сказала она театральным шепотом. — Что за ахинею ты нес про какие-то усы? Я думала, он давно уже погребен под грузом оскорблений.

Я возразил, что Апджон пока не дал мне повода перейти к делу.

— Какого еще, черт тебя побери, повода?

— А такого. Должен же я как-то повернуть разговор в нужном направлении, верно?

— Дорогая, я понял, что Берти имеет в виду, — сказал Селедка. — Ему требуется…

— Point d'appui.[96]

— Чего? — спросила Бобби.

— Ну, вроде исходного рубежа для атаки. Она возмущенно фыркнула.

— А по-моему, он просто трусливый червяк. У него ноги похолодели от страха.

Мне ничего не стоило поставить ее на место, обратив внимание на тот факт, что у червяка не может быть ног — ни холодных, ни раскаленных докрасна, только неохота было с ней препираться.

— Убедительная просьба, Селедка, — с ледяным достоинством произнес я, — попроси свою приятельницу во время дискуссии держаться в рамках приличий. Ничего у меня не похолодело. Я храбр, как лев, и готов на ратный подвиг. Просто пока я ходил вокруг да около, ввалилась Филлис и заявила, что ей нужно поговорить с Апджоном.

Бобби снова фыркнула — на это раз безнадежно.

— Ну, это надолго. Нет никакого смысла ждать.

— Согласен, — сказал Селедка. — Операция временно откладывается, Берти, мы тебя известим о времени и месте следующего забега.

— Спасибо, — сказал я, и они ушли.

Я все еще стоял, погруженный в мысли о печальной судьбе, которая ожидает бедного Селедку, когда на горизонте показалась тетя Далия. До чего же я был рад ее видеть! Возможно, подумал я, она пришла, чтобы помочь и утешить, поскольку, подобно женщине из того стихотворения, она хотя и кажется порой грубоватой «в минуты счастья и покоя», но вы всегда можете рассчитывать на ее сочувствие, когда на вас наваливаются жизненные невзгоды.

Как только она подгребла поближе, мне показалось, что и ее чело омрачено тенью тревоги. И я не ошибся.

— Берти, — сказала она, возбужденно размахивая садовой лопаткой. — Знаешь, что я тебе скажу?

— Нет. Что?

— А вот что, — сказала престарелая родственница, и с ее уст сорвалось односложное восклицание, из тех, что издают охотники при виде своры гончих, преследующих зайца. — Эта дуреха Филлис только что обручилась с Уилбертом Артроузом!

Глава XVII

Ее слова прозвучали, как гром среди ясного неба. Не скажу, чтобы мне показалось, будто меня хватили обухом по голове, но я был потрясен. И то сказать: любимая тетушка из кожи вон лезет, чтобы ее крестница не угодила в лапы нью-йоркского плейбоя, и вдруг выясняется, что все ее благие намерения псу под хвост, как тут сыну ее покойного брата не содрогнуться от сострадания и жалости?

— Не может быть, — сказал я. — Кто вам это сказал?