Ванда Василевская - Пламя на болотах
Лишь несколько мгновений спустя Иван поднял голову и рассмотрел то, что можно было увидеть сквозь пролом в зеленой чаще.
Река извивалась узкой струйкой. Противоположный берег был совсем близко, казалось, стоит только протянуть руку, чтобы достать его. На той стороне тоже рос тростник, высокий шелестящий лес тростника. Шныряли утки, Иван ясно видел маленькую головку, торопливо ныряющую в воду и появляющуюся в двух шагах дальше, видел серые перышки и круглый глазок, пристально высматривающий что-то в воде. Утка охотилась спокойно, беззаботно, и Иван легко вздохнул. В этот момент все казалось ему легко и просто. Совсем близко, в нескольких шагах, была цель его долгих странствий. Одно мгновение он едва не поддался соблазну не дожидаться ночи. Кто тут может быть, кто станет подстерегать здесь, в этой глуши, защищенной непроходимой стеной тростника, с обеих сторон прикрытой бором, окруженной трясинами без конца и края? Однако он удержался. Пусть уж все будет так, как советовал проводник. Отступив в кусты, он вынул из-за пазухи хлеб и стал медленно есть его, тщательно пережевывая, чтобы надольше хватило.
Над водой смеркалось, медленно наступал вечер, и Иван задремал, убаюканный ласковым материнским шепотом деревьев и воды.
Но вскоре его разбудила прохлада, повеявшая от земли и воды. Было уже почти темно. Вода поблескивала, как свинец, отражая свет невидимых звезд. По лесу проносился легкий ветерок, едва заметные вздохи, таинственный дрожащий шепот. Шуршал, шелестел, нашептывал о каких-то, ему одному известных, тайнах высокий тростник. Вдруг треснула ветка. В кустах послышался шорох, тихое сопение. В эту вечернюю пору пуща ожила, огласилась тысячью голосов, задышала тысячью дыханий, зазвучала тысячью невидимых шагов. Иван сел, впиваясь глазами в темноту. Но ничего не было видно. Лес и вода жили своей ночной жизнью, что-то плескалось, деловито булькало у самого берега, какое-то маленькое существо, тихонько хлюпнув, соскользнуло с берега в воду. Внезапно проснувшаяся птица хлопала крыльями в ветвях, ослепленная мраком. Где-то далеко пронзительным, жалобным стоном зарыдал сыч, и этот тоскливый стон широкими кругами понесся по лесу, захватывая небо и землю, наполняя окрестности унылой жалобой, однообразной, печальной песней. Птица летела на своих пуховых крыльях над лесом и выкрикивала свою обычную ночную песню, но откуда доносился звук, невозможно было уловить. Казалось, стонет, рыдает, вздыхает лес; стонет, рыдает, вздыхает вода; стонет, вздыхает в ночном мраке земля. Что-то жуткое было в этом крике сыча, и Иван впервые почувствовал ужас перед границей.
Медленно, осторожно, бесшумно раздвигая тростник, он придвинулся к самому берегу. Вода матово отливала свинцом и чернью застывшей смолы. Он нащупал ногой брод и, высоко подвернув штаны, стиснув зубы, колотящиеся от внезапного страха друг о друга, ступил в воду.
Его охватило холодом. Вода торопливо струилась, обвивая его голые ноги, как какая-то живая тварь, как скользкая гибкая змея. Вдруг песок ушел из-под ступни и нога с плеском ушла в воду выше колена. Он остановился как вкопанный. Сердце бешено било тревогу.
Но все было спокойно. Все так же рыдал сыч, оглашая безнадежной жалобой мир от земли до неба, все так же мирно шуршал тростник. И Иван пошел дальше, нащупывая ногой удобные места. Он брел уже по пояс в воде, когда, наконец, дно стало медленно подниматься и перед ним зачернел тростник противоположного берега. Он ухватился за него руками и очутился на другой стороне. Здесь где-то должна была пролегать граница, по-видимому он уже там, куда столько времени стремился.
Вдруг в песнь ночи ворвался какой-то новый звук, и все замерло. Со скрипом и стоном в темноте валилось дерево. Иван слышал скрип ствола, шум раздвигающих чащу ветвей, наконец грохот падающего великана. Он не мог понять, с какой стороны донесся этот звук, и стоял, весь похолодев.
Но уже снова воцарилась тишина, и пуща снова завела свою песнь. Что-то зашуршало, зашелестело над водой, скрипнула ветка. Испуганно захлопала крыльями проснувшаяся птица. Видимо, где-то по ветке дуба бежала ласка или легкой, хищной походкой разбойника подкрадывалась к гнезду куница.
Иван пытался определить в темноте направление, по которому следовало идти. Проводник сказал — прямо. Но где тут — прямо? Река изгибалась петлей, и, едва ступив несколько шагов вперед, он потерял направление. Долгие минуты с замирающим дыханием стоял он на месте, прежде чем решился сделать шаг. Тростник хлестал его по лицу, ноги путались в чаще растений. Нащупал ногой тропинку — под лаптями была скользкая грязь. Наклонившись, он ощутил под пальцами глубокие следы копыт. Видимо, по этой тропинке ходили на водопой животные. И он двинулся по дороге, протоптанной ногами кабанов и лосей, по узкому, тесному туннелю, пробитому в густой чащобе.
Почва поднималась, чтобы несколькими шагами дальше снова снизиться. Треснула ветка; он инстинктивно остановился.
И как раз в этот момент слева, совсем поблизости, грянул выстрел. Он обрушился в тишину ночи, словно удар грома. Загремело, отдаваясь среди деревьев, затихая и вновь усиливаясь, угасающими звуками рассыпаясь по лесам, стократное эхо.
Иван присел. Лоб его мгновенно покрылся испариной. Он замер в неподвижности, съежившись на звериной тропе, ощущая под руками застывшие, словно отлитые в свинце, очертания следа какого-то зверя.
Завозились, затрепыхались птицы. Пронзительный свист рождался над его головой, беспощадно забились крылья в гуще ветвей. В тростнике послышался гулкий топот. Иван отпрянул в сторону. Мимо тяжелым галопом промчалась темная глыба — и, почуяв человека, с тревожным похрюкиванием кинулся в чащу огромный кабан. Во тьме шуршали, бежали, топтали траву сотни торопливых ног, ломая в паническом бегстве ветви. Грянул второй выстрел — и раздался дикий, пронзительный крик, где-то совсем поблизости. Иван вскочил. Теперь он ни на что не обращал внимания. Бежал наугад. Ветви трещали под его ногами, били его по лицу, хлестали по глазам, невидимые шипы цеплялись за одежду. Ничего не видя, он мчался вперед, а за его спиной гремели выстрелы, и по лесу несся нечеловеческий, визгливый крик.
Плотная стена деревьев расступилась. Кусты поредели. Перед ним простиралась необозримая, вся голубая от лунного света, равнина. По ней скользили короткие черные тени, полосами тянулся седой туман. Равнина дремала во мгле, похожая на застывшее море.
Но из лесу все еще несся шум, пронизываемый громами выстрелов, за плотной стеной деревьев раздавались смешанные голоса, говор, оклики.
Иван оглянулся. Лес образовал здесь как бы островок, — направо и налево простиралась пустынная равнина. Он чувствовал, что здесь, на посеребренном луной просторе, его видно издалека, что оттуда, из тени деревьев, могут смотреть и увидят его неведомые глаза, возьмет на мушку невидимое дуло. Но равнина простиралась мирной далью, а в лесу выла и гремела выстрелами смерть. Выбора не было.
И, втянув голову в плечи, весь сжавшись в комок, насторожившись и обратившись в слух, он двинулся вперед. Под ногами он чувствовал траву и мох, податливую, пружинящую почву. Он торопился, но почва под ним заколебалась, и тут только он заметил карликовые березки и проблескивание листиков клюквы. Его охватил липкий, мучительный страх, но он не остановился. Болото колебалось все явственнее, где-то, совсем поблизости, хлюпнула вода, и мертвый, синий месяц отразился в окне трясины, в сияющей глубине озерца. Иван сделал еще шаг — и нога увязла. Он торопливо вырвал ее и попытался отступить, но уже не мог найти дорогу, по которой пришел сюда. Со всех сторон с посапыванием раскрывалась трясина, слышалось зловещее бульканье. Он остановился, стараясь не шевелиться, но бульканье не прекращалось, и ровная поверхность все больше прогибалась под ним. Брызнули фонтанчики, жидкая смрадная грязь плеснула ему в лицо. Он рванулся, хотел перескочить на кочку повыше и увяз по колени.
Иван стиснул кулаки, чувствуя, что бездонное болото, предвечная трясина засасывает, хватает его мощными щупальцами и тащит вниз.
Он уже не в силах был шевельнуть больной ногой. Каждая минута погружала его все глубже, губила все неотвратимее.
Широко раскинув руки, он пытался хоть немного задержать свое погружение. Но вскоре почувствовал под ладонями холодное прикосновение болота. Теперь седая от лунного света поверхность была у него перед самыми глазами. На ней росли мелкие листочки, жесткие стебельки кислой низкорослой травы. В наполненных водой ямках, в зияющих расщелинах отражался мертвенный, призрачный месяц, и капельки росы стеклянными шариками дрожали на травинках.
Он уже не чувствовал страха. Его охватила тупая усталость. Сердце сжимал холодный обруч, он с трудом переводил дыхание.
