Вирджиния Вулф - По морю прочь
— И все это — в сердце Англии, в девятнадцатом веке! — воскликнул мистер Флашинг, поворачиваясь к Хелен.
— Будь у меня дети, я обращалась бы с ними точно так же, — сказала миссис Флашинг.
Каждое слово звучало в ушах Теренса вполне отчетливо; но что они говорили, с кем беседовали и кто они были, эти фантастические люди, пребывавшие где-то далеко наверху? Выпив чай, они встали и облокотились на леер на носу парохода. Солнце садилось, вода потемнела и стала бордовой. Река опять расширилась, судно шло мимо островка, торчавшего клином посреди течения. Две большие белые птицы с красным отливом стояли там на своих ходулевидных ногах, на берегу островка не было видно никаких следов, кроме геометрических отпечатков птичьих лап. Ветви прибрежных деревьев казались еще более искривленными и угловатыми, чем обычно, а зелень листьев пылала и лучилась золотыми бликами. Теперь заговорил Хёрст.
— Создается ужасно странное ощущение, вы не находите? — пожаловался он. — Эти деревья действуют на нервы, безумие какое-то. Бог, несомненно, сумасшедший. Разве кто-нибудь в здравом уме мог бы придумать такую глушь, да еще населенную обезьянами и аллигаторами? Я потерял бы разум, если бы жил здесь, — точно, сошел бы с ума.
Теренс попытался ответить ему, но его опередила миссис Эмброуз. Она призвала Хёрста видеть главное — удивительные цвета, очертания деревьев. Она как будто оберегала Теренса, не давая другим приближаться к нему.
— Да, — сказал мистер Флашинг. — И по моему мнению, — продолжил он, — отсутствие населения, на которое пеняет Хёрст, — это весьма важный компонент. Вы должны признать, Хёрст, что какой-нибудь итальянский городишко только опошлил бы весь пейзаж, уменьшил бы грандиозность, ощущение стихийного величия. — Он взмахнул рукой в сторону леса и помолчал, глядя на мощную зеленую массу, постепенно погружавшуюся в тишину. — Согласен, мы на этом фоне кажемся очень маленькими — мы, но не они. — Он кивнул на матроса, который перегнулся через борт и плевал в реку. — И это, думаю, и есть то, что моя жена считает природным превосходством крестьянина…
Пользуясь тем, что мистер Флашинг продолжал говорить, мягко урезонивая и убеждая Сент-Джона, Теренс отвел Рэчел в сторону, для предлога указав на огромный узловатый древесный ствол, который упал и наполовину лежал в воде. Так или иначе, Теренс хотел быть рядом с ней, но обнаружил, что ничего не может сказать. Они слышали, что мистер Флашинг продолжал разглагольствовать — то о своей жене, то об искусстве, то о будущем страны, — маленькие бессмысленные слова парили высоко в воздухе. Стало холодать, и Флашинг с Хёрстом начали прогуливаться по палубе. Обрывки их беседы звучали ясно, когда они проходили мимо: искусство, истина, чувства, реальность…
— Это правда или сон? — прошептала Рэчел, когда они ушли.
— Правда, правда, — ответил Теренс.
Но ветер посвежел, и желание двигаться возникло у всех. Когда компания опять устроилась под пледами и накидками, Теренс и Рэчел оказались на противоположных сторонах круга и не могли разговаривать друг с другом. Но спустилась тьма, чужие слова съежились и разлетелись, как пепел сгоревшей бумаги, оставив их сидеть в полной тишине на дне мира. Иногда их охватывал трепет ни с чем не сравнимой радости, а потом к ним опять возвращался покой.
Глава 21
Благодаря дисциплине, установленной мистером Флашингом, отрезки реки преодолевались в запланированное время, и, когда на следующее утро стулья были опять расставлены полукругом на носу, лишь несколько миль отделяли пароходик от местного поселения, которое было конечной точкой путешествия. Усевшись, мистер Флашинг посоветовал всем внимательно смотреть на левый берег, где вскоре должен был появиться расчищенный участок с хижиной, в которой Маккензи[63], знаменитый первопроходец, умер от лихорадки десять лет тому назад, не дойдя совсем немного до цивилизации; Маккензи, повторил он, человек, дальше которого в глубь континента не проник до сих пор никто. Все послушно обратили глаза в ту сторону. Глаза Рэчел не видели ничего. Конечно, мимо них проплывали желтые и зеленые формы, но Рэчел сознавала только, что одна форма больше, а другая меньше, не отдавая себе отчета в том, что это деревья. Указания смотреть туда или сюда досаждали ей, как человеку, погруженному в свои мысли, досаждает любое вмешательство, хотя она ни о чем определенном не думала. Ее раздражало все, что говорилось, все бесцельные движения человеческих тел словно мешали ей и не давали говорить с Теренсом. Очень скоро Хелен заметила, что Рэчел угрюмо смотрит на канатную бухту, не делая никакого усилия, чтобы слушать. Мистер Флашинг и Сент-Джон завели довольно продолжительную беседу о будущем этой страны с политической точки зрения и о том, до какой степени она уже исследована; остальные, вытянув ноги или подперев подбородки руками, созерцали в молчании.
Хелен смотрела и слушала вполне покорно, однако в душе ее возникло беспокойство, которое она пока ничем определенным объяснить не могла. Взирая на берег, как велел мистер Флашинг, она думала, что здесь очень красиво, но слишком душно и тревожно. Ей не нравилось быть во власти непонятных чувств, а она, чем дальше пароходик скользил под горячим утренним солнцем, ощущала все большее волнение. Была ли причина в том, что ее окружал незнакомый лес, или в чем-то менее конкретном, она не могла разобраться. Ее мысли покинули настоящее, теперь она тревожилась за Ридли, за детей и размышляла на более отвлеченные темы, такие, как старость, бедность и смерть. Хёрст тоже был подавлен. Он ждал экспедиции как праздника, потому что, думал он, стоит только вырваться из гостиницы, обязательно произойдет нечто необыкновенное, а вместо этого не происходило ничего: тот же комфорт, те же рамки, та же скованность, что и обычно. Конечно, так всегда бывает, если чего-то ждешь с нетерпением — разочарование неминуемо. Хёрст винил Уилфреда Флашинга с его безупречными нарядами и официальными манерами, винил Хьюита и Рэчел. Почему они не разговаривают? Он посмотрел на них, сидевших в молчании, погруженных в себя, и вид их вызвал у него досаду. Он подозревал, что они помолвлены или недалеки от этого, но в этом не было ничего романтичного, радостного — такая же скука, как во всем остальном. Мысль о том, что они влюблены, тоже вызывала у него досаду. Он подвинулся поближе к Хелен и начал рассказывать, как плохо ему было ночью: он лежал на палубе, мучаясь то от жары, то от холода, и звезды были так ярки, что он не мог заснуть. Всю ночь он пролежал без сна, напряженно думая, а когда стало достаточно светло, написал еще двадцать строк своей поэмы о Боге, и самое ужасное — практически доказал факт Его существования. Хёрсту было невдомек, что он надоел ей, и он принялся рассуждать — если Бог действительно существует, то каков он?
— Бородатый старик в длинном синем халате, брюзгливый и сварливый, наверное? Вы не подскажете рифму? Бог, рог, сапог — эти все уже использованы, других нет?
Хотя он говорил не больше, чем обычно, Хелен могла бы заметить, если бы захотела, что он тоже раздражен и встревожен. Но ей не пришлось отвечать, потому что мистер Флашинг воскликнул:
— Вон она!
Все посмотрели на хижину на берегу. Это было заброшенное строение с большой дырой в крыше, земля вокруг была желтой, на ней виднелись старые раны кострищ и ржавые пустые жестянки.
— Здесь нашли его тело? — взволнованно спросила миссис Флашинг, подаваясь вперед от желания разглядеть место, где умер путешественник.
— Здесь нашли его тело, шкуры животных и дневник, — ответил ее муж. Но судно вскоре унесло их дальше, и хижина пропала из виду.
Было так жарко, что они почти не двигались, разве что для того, чтобы поменять положение ног или зажечь спичку. Их глаза, сосредоточенно смотревшие на берег, были полны все тех же зеленых отражений, а губы — слегка поджаты, будто проплывавшие мимо виды пробуждали какие-то мысли, и только губы Хёрста время от времени шевелились, когда он полуосознанно искал рифму к слову «Бог». О чем бы ни думали остальные, довольно долго никто ничего не говорил. Они так привыкли к стенам зарослей по обе стороны, что встрепенулись, когда просвет внезапно расширился и деревья кончились.
— Почти как в английском парке, — сказал мистер Флашинг.
Действительно, перемена была разительна. На обоих берегах реки лежали открытые луга, поросшие травой, вершины холмиков были украшены изящными деревьями, явно кем-то посаженными, поскольку изысканность и упорядоченность пейзажа свидетельствовали о человеческой заботе. Сколько хватал глаз, луга поднимались и опускались с размеренностью английского парка. Путешественники встали и облокотились на леер.
— Вылитый Арундель или Виндзор[64], — продолжил мистер Флашинг, — если не считать вон тот куст с желтыми цветами. Господи Боже, посмотрите!
