Хербьерг Вассму - Сто лет
Иаков изо всех сил старался заслужить одобрение отца, дяди и бабушки. Правда, это ему плохо удавалось. В конце концов, Сара Сусанне обошла вокруг стола, склонилась над сыном и что-то прошептала ему на ухо. Это подействовало. На некоторое время.
Сара Сусанне посадила Арнольдуса рядом с собой, а фру Линд и Эллен — рядом с Юханнесом. Но независимо от того, кто где сидел, Эллен и Арнольдус, все время помня друг о друге, обменивались взглядом, улыбкой или взмахом руки.
фру Линд была в отличном настроении и обращалась к Юханнесу, не дожидаясь от него ответа. Она говорила обо всем, что приходило на ум. Нынче вечером ее занимал не Арнольдус. А крупные и мелкие события, произошедшие в Хавннесе. За ужином она употребляла высокие слова, которые ее нисколько не смущали. Красота, Любовь, Непостижимость, Милосердие Божье, Очищение прощением. Последнее касалось досадной ссоры с соседом, которую Арнольдус никак не мог прекратить.
Все это лилось широкой рекой. Она громко, чтобы все это слышали, расхваливала Юханнеса за то, что в его руках любое дело шло исключительно хорошо. Что он, как волшебник, преображал все, к чему прикасался. Дома в старом Хавннесе приведены в порядок, у Сары Сусанне исключительная прислуга, и теперь жена Юханнеса может жить в свое удовольствие.
Тут Юханнес беспомощно посмотрел на тещу и покачал головой. Вообще-то он вел себя так, словно не слышал ее.
Однако фру Линд продолжала восхвалять его: он успешно ведет торговлю и его шхуна никогда не простаивает. Не забыла она и о более мелких делах. Она в жизни не видела такой ослепительно-белой ограды, ограда ослепительна даже зимой! К их приезду был поднят флаг, совершенно новый! Она превозносила все, что Юханнес делал, и его финансовое положение, хотя он никогда ничего не говорил ей об этом.
Это была не застольная речь. Просто фру Линд взяла слово и уже не умолкала.
После морошки с взбитыми сливками и кофе она с присущей ей рассеянностью позволила Юханнесу налить ей еще одну рюмочку портвейна.
Беда редко приходит одна
И опять все произошло в мансарде. Однажды, вскоре после похорон пастора Йенсена, Юханнес проснулся ночью, потому что рядом не было Сары Сусанне. Искать ее можно было только в одном месте. Он нашел ее в мансарде. Она лежала, съежившись, на раскладной кровати. В комнате было холодно. Зимой они обычно хранили там лучшие шкуры. Он лег рядом с ней. Пахло овцами и горем. Они прижались друг к другу и позволили страсти взять верх. Сара Сусанне даже больше, чем он. С чем-то похожим на ярость она не позволила ему вовремя ее отпустить.
На рассвете, старясь не шуметь, словно совершили какой-то грех, они спустились к себе в спальню. Перед уходом он бегло оглядел стены мансарды. Даже в полумраке он увидел, что портрета на них нет. Он хотел спросить о нем у Сары Сусанне, но не успел.
А потом было уже поздно.
Юханнес попытался представить себе, куда Сара Сусанне могла бы его спрятать, потому что на виду его не было. Конечно, он мог бы спросить у нее, развернула ли она уже портрет. Но не спросил. Это так и стояло между ними. Стена. Но пожаловаться он не мог. Потому что Сара Сусанне справлялась со своими делами. Правда, с несвойственной ей медлительностью. Словно во сне.
Тот случай, когда она чуть не утонула, мучил Юханнеса. Разговор в лодке только все ухудшил. Она изменилась. Но что удивительного в том, что она горюет о пасторе? Ведь она знала его гораздо лучше, чем он.
Юханнес искал ответа. На похоронах пастора. Он пытался восстановить добрые, как раньше, отношения с фру Урсулой. Но она топталась, как слепая лошадь, и больше всего хотела остаться в одиночестве. Кругом толпилось много народа. Атмосфера была гнетущая. А сколько показного было во всем этом мирском!
Он сидел в церкви в последних рядах, и ему было стыдно. Потому что там, впереди, стоял гроб с покойным пастором. А он, Юханнес Крог, гадал, были ли у его вдовы веские причины ударить Сару Сусанне.
Он должен был принять решение. Уж что-что, а принимать решения Юханнес умел. Там и тогда он решил, что не хочет знать, что так расстроило фру Урсулу. Потому что теперь все равно было уже поздно.
Иногда, когда он в одиночестве стоял у руля, а шхуна летела вперед между волнами и небом, которые поминутно менялись местами, у него все-таки возникала мысль о тех часах, когда Сара Сусанне позировала пастору. О том, что между ними двумя было что-то большее, чем можно было увидеть на запрестольном образе. Он даже отчетливо слышал голос Сары Сусанне, звучащий над чернотой моря, она рассказывала пастору о вещах, о которых никогда не говорила с ним.
А эта картина? Сара Сусанне сказала, что на ней пастор изобразил ее. В благодарность за то, что она ему позировала. Но почему-то не хотела показать ему этот портрет. Почему?
И как множество раз раньше, Юханнес злился, что не может говорить так же легко, как думает. Что слова застревают у него на языке. Ему все чаще казалось, что в глубине души Сара Сусанне смотрит на него сверху вниз и считает, что его мысли столь же неуклюжи, как и слова. Что, если на то пошло, у него просто плохо работает голова. Тогда он убегал от нее. Не только из комнаты, в которой находилась она, нет, он уезжал из дома! Потому что боялся убедиться, что ей за него стыдно. Других он в расчет не брал, они ему были безразличны.
Двадцать пятого марта из Торстада в Хавннес приехала Иверине. Она сама донесла свои вещи от причала до дому. Пока работники со смехом и шутками вытаскивали бот на берег.
Юханнес знал, что она должна приехать, и был начеку. Ибо беременность Сары Сусанне было уже не скрыть. Он ждал выговора от дерзкой на язык Иверине. И понемногу даже готовился к тому, что он ей скажет. Но это было не мужское занятие. Только бы Иверине дождалась, чтобы дети легли спать.
Однако Иверине прошла в гостиную, ничего не сказав об изменившейся фигуре Сары Сусанне. Даже не подняла глаз, чтобы взглядом пригвоздить Юханнеса стенке. Напротив, она обошла гостиную, внимательно оглядывая стены. А потом громко потребовала, чтобы ей показали портрет, который был прислан в Хавннес после смерти пастора Йенсена.
Дети уже прилипли к Иверине, обе няни и горничная тоже были в комнате. Юханнес стоял в дверях, собираясь отнести вещи в отведенную гостье комнату.
— Я его еще не распаковала, — призналась Сара Сусанне.
— Не распаковала? Что ты хочешь этим сказать? Разве ты не собираешься повесить эту драгоценность на стену, чтобы все могли увидеть настоящее искусство? Шедевр!
— Я не хочу видеть себя, висящую на стене, — уклончиво проговорила Сара Сусанне.
— Но это твой долг перед человеком, который написал твой портрет. Вспомни, ведь он умер! Это ужасно печально. По-моему, ты сошла с ума, так не годится! Где он у тебя?
Юханнес не спешил уходить. Он поставил чемодан, как будто о чем-то задумался, и стоял на месте. Дети и все остальные переводили взгляд с Иверине на Сару Сусанне. Стало очень тихо. Неожиданно в окна застучали капли дождя, небо потемнело. Кричали чайки. Было время, когда они без передышки кричали, ища свою половину.
— Садись, дорогая Иверине! Сейчас нам подадут кофе, — решительно сказала Сара Сусанне. Так решительно, что даже Иверине поняла, что всему свое время.
Ветер и Дождь усилились настолько, что можно было спокойно сидеть в теплом доме и радоваться, что лодки вытащены на берег. Было еще не совсем темно, но лампы в гостиной уже зажгли по случаю приезда Иверине. Одна из них немного коптила, и Саре Сусанне пришлось следить за ней. Она попросила горничную прикрутить немного фитиль, но это не помогло. Из одного окна как будто тянуло. Сара Сусанне чувствовала в этот холодок. Как будто у нее начиналась простуда. Но причина была в том, что Иверине спросила ее о картине.
Наконец дети были уложены, и сестры остались в гостиной одни. Сара Сусанне ждала, что Иверине заговорит о ее беременности, скрыть которую было уже невозможно. Но Иверине снова спросила о портрете.
— Не капризничай и покажи мне портрет! — потребовала она.
Сара Сусанне долго смотрела на свои руки. На них вздулись жилы. Так бывало во время каждой беременности. Наконец она медленно встала и, не говоря ни слова, вышла в коридор. Поднялась в мансарду. Отодвинула спинку кровати настолько, что смогла достать спрятанный за ней портрет. И замерла, держа его в руках. Она тяжело дышала. Словно проделанная работа оказалась тяжелее всего, что ей приходилось делать раньше.
Иверине сама развязала узел и развернула брезент и бумагу. Она молча держала портрет перед собой, Сара Сусанне видела только его оборотную сторону.
— Боже милостивый! — растроганно проговорила наконец Иверине и осторожно поставила портрет на диван. Ее продолговатое морщинистое лицо светилось. — Кто бы мог подумать, что пастор Йенсен еще и гениальный живописец!
