Пэрл Бак - Сыновья

— Ну, бабы здесь тощие, будто ощипанные куры, и от них нет никакого удовольствия!

Тогда жизнь сразу стала ненавистна для Вана Тигра, он ушел и сел один в комнате и долго стонал, прежде чем овладел собой. Он вспомнил о прекрасных землях и о том, что он укрепил свою власть и в этой войне более чем вдвое расширил свою область; говорил себе, что это его ремесло и единственное средство добиться славы, а больше всего думал он о своих двух женах и о том, что от одной из них у него, верно, родится сын, и говорил в сердце своем:

— Неужели ради сына я не перенесу того, что другие будут страдать три коротких дня?

Так он крепился три дня и сдержал данное им слово.

Но на рассвете четвертого дня он поднялся рано со своего бессонного ложа и отдал приказ трубить в трубы по всему городу, и это был знак всем его солдатам, что пора кончать грабежи и возвращаться под начало Вана Тигра. И оттого, что в это утро он казался грознее и суровее, чем обычно, и черные брови его то супились, то расходились над переносицей, никто не посмел его ослушаться.

Да, никто, кроме одного человека. Выходя за ворота, которые все три дня простояли крепко-накрепко запертыми, Ван Тигр услышал негромкий крик в переулке рядом, и, став теперь болезненно чувствительным к таким крикам, он повернул и большими шагами направился туда посмотреть, что там случилось. В переулке он увидел одного из своих солдат. Тот возвращался в отряд, но по дороге заметил у проходившей мимо старухи тоненькое золотое колечко на пальце — жалкое, ничтожное, дешевое колечко, потому что старуха была женой какого-нибудь ремесленника, у нее не могло быть хорошей, дорогой вещи. Но солдат не мог устоять против желания захватить еще один кусочек золота и дернул старуху за руку, а та жалобно закричала:

— Я ношу это кольцо уже тридцать лет, как же мне снять его теперь?

И солдат так торопился, оттого что труба трубила, не переставая, что тут же на глазах у Вана Тигра выхватил нож и начисто отрубил старухе палец, и ее жидкая, скудная кровь едва брызнула тоненькой струйкой. Солдат второпях не заметил Вана Тигра, и Ван Тигр, яростно выбранившись, выхватил на ходу свой острый меч, бросился на солдата и пронзил его насквозь. Да, так он и сделал, хотя это был один из его воинов; гнев охватил его, когда эту несчастную, голодную старуху изуродовали у него на глазах. Солдат упал без единого вздоха, и его кровь хлынула широкой алой струей. А старуху напугала свирепость Вана Тигра, несмотря на то, что он хотел только помочь ей, и, завернув раненую руку в передник, она убежала и спряталась, и Ван Тигр больше ее не видел.

Он вытер меч об одежду солдата и поскорее отвернулся, чтобы не раскаяться в своем поступке, — да каяться было и бесполезно, потому что солдат уже умер. Он остановился только отдать приказ, чтобы один из телохранителей взял ружье убитого.

Потом Ван Тигр обошел весь город и удивился без меры, видя, как мало осталось жителей и как они жалки на вид. Они выползли к дверям и безучастно сидели на пороге, ослабев до того, что не в состоянии были даже поднять голову и взглянуть на Вана Тигра, который шагал по улицам в ярком свете осеннего солнца, а телохранители, бряцая и сверкая оружием, шли за ним. Горожане сидели, словно мертвые, тихо и неподвижно, и в сердце Вана Тигра был какой-то стыд и смущение, и он не стал ни с кем из них заговаривать. Он высоко поднимал голову, делая вид, что не замечает людей и смотрит только на лавки. В этих лавках было много товаров, каких он раньше не видывал, потому что город стоял на южной реке, а река впадала в море, и эти товары везли из-за моря. Да, Ван Тигр видел много редких, иноземных товаров, каких не видывал прежде, но теперь они валялись без присмотра, покрытые пылью, как будто их давно уже некому было покупать.

Но вот чего он не видел в этом городе: он не видел, чтобы продавали съестное, — на рынке было пусто и тихо, и на улицах не было ни продавцов, ни покупателей, которые вносят оживление в каждый город и каждый поселок; не видел он и маленьких детей. Сначала он не заметил, как тихо на улицах, а потом заметил и удивился, отчего стоит такая тишина, ему пришло в голову, что не слышно детских голосов и детского смеха, которые в обычное время раздаются в каждом доме, и нехватает их беготни взад и вперед по улицам. И ему тяжело стало смотреть на безучастные и угрюмые лица мужчин и женщин, оставшихся в живых. Он сделал не больше, чем всякий другой военачальник на его месте, и это нельзя было ставить ему в вину, потому что другого способа возвыситься у него не было.

Но Ван Тигр был слишком жалостлив для своего ремесла и, повернувшись, вошел во дворы, потому что ему тяжело было видеть этот город, который принадлежал теперь ему; он был угнетен и не в духе, бранил своих солдат и грозно кричал, чтобы они убирались с глаз долой, так как не мог выносить их громкого, довольного смеха и сытых похотливых глаз, в бешенстве смотрел на золотые кольца на их руках и на заграничные часы и на многое другое, награбленное ими. Да, кольца он видел даже на руках у своих верных людей; золотое кольцо на жесткой руке Ястреба и нефритовое — на большом пальце Мясника, и палец этот был так велик и толст, что кольцо дошло только до половины сустава и дальше не налезало. Так он и носил его. Видя это, Ван Тигр почувствовал, что все эти люди — чужие ему и далеки от него, и пробормотал про себя, что они только простонародье и похожи на зверей, и, чувствуя себя одиноким, он ушел и разгневанный сидел один в своей комнате, и грозно ревел на каждого, кто к нему входил.

Но когда он просидел так день или два и солдаты, видя его гнев, испугались и одумались, Ван Тигр снова собрался с духом и сказал себе, что таковы пути войны, он сам выбрал эту жизнь, для нее и создало его небо: он должен кончить то, что начал. Тогда он встал и умылся, потому что все три дня просидел, не умываясь и не бреясь, — до того дошел его гнев, и, переодевшись в другую одежду, он послал вестника к правителю города, чтобы тот пришел к нему на поклон. Потом Ван Тигр вышел в приемный зал и сел там, дожидаясь его прихода.

Правитель пришел через час или два, как только собрался; его ввели под руки двое прислужников, худого и бледного, как призрак. Однако он поклонился Вану Тигру и остановился в ожидании, и Ван Тигр по его достойному виду понял, что это человек хорошего рода и ученый. И потому он встал, ответил на его поклон и предложил ему сесть. Затем он сел и сам, но от изумления не сразу мог заговорить, потому что лицо и руки правителя были самого необыкновенного и ужасного цвета — цвета печени, которую сушили два дня, и он был до того худ, что кожа его казалась приклеенной к костям. И Ван Тигр в изумлении неожиданно вскричал:

— Как, и ты голодал тоже?

И тот ответил просто:

— Да, потому что и мой народ голодал, и это не в первый раз.

— Но человек, которого прислали заключать мир, не был похож на голодающего, — сказал Ван Тигр.

— Да, его с самого начала кормили именно для этого, — ответил правитель, — чтобы ты подумал, что у нас есть еще запасы и мы продержимся долго в случае, если мир не будет заключен.

Ван Тигр не мог не одобрить такой хитрой уловки и закричал в изумлении, восхищаясь ею:

— Но военачальник, который пришел после него, тоже не был похож на голодающего!

Правитель ответил просто:

— Солдат с самого начала кормили лучше и старались кормить до самого конца. А народ голодал, и многие умерли. Умерли все слабые здоровьем, самые старые и самые молодые.

И Ван Тигр подавил вздох и сказал:

— Правда, я нигде не видел младенцев.

И он долгое время смотрел на правителя, а потом принудил себя сказать то, что должно:

— Покорись мне теперь, потому что я завоевал место военачальника и могу править тобой и всей этой областью. Теперь я правитель и присоединяю эту область к моим владениям на Севере. Налоги должны теперь проходить через мои руки, и я назначу сумму, которую ты должен будешь уплатить мне, а сверх того я буду каждый месяц получать часть доходов.

Сказав все это, Ван Тигр прибавил несколько вежливых слов, потому что такая вежливость была ему свойственной. Правитель отвечал ему слабым и глухим голосом, едва шевеля сухими губами, и зубы от этих стянутых губ его казались слишком крупными и белыми.

— Мы в твоей власти, только дай нам месяц или два отсрочки, чтобы мы могли оправиться. — И остановившись на минуту, он продолжал с большой горечью: — Что нам до того, кто правит нами, лишь бы жить в мире и делать свое дело и прокормить себя и детей! Клянусь, что я и мой народ согласны платить тебе, что следует, если только ты достаточно силен, чтоб охранять нас от других военачальников и дашь нам умереть своей смертью.

Это и хотел знать Ван Тигр, и его сострадательное сердце болело, когда он слушал слабый и дрожащий голос, и он крикнул своим солдатам:

— Принесите еды и вина и накормите его и людей, которые пришли с ним!