Василе Войкулеску - Монастырские утехи
хвоста осени,— и от этого люди чувствовали вялость, их всё время клонило ко сну. И
поскольку день был на редкость утомительный — нескончаемые службы в церкви,
непрерывное стояние на коленях,— то неофиты тут же заснули. Евтихий с трудом
добудился их в полночь к ранней обедне, после чего они снова легли и заснули.
На другой день блаженный, войдя будить их к заутрене, нашёл одного только брата
Георге, который страшно храпел —то басом, то фальцетом,— точно ржал королевский
жеребенок. Думитру отсутствовал. С трудом растолкал Евтихий спящего, чтобы
спросить о его товарище. Тот глядел ошалело и ничего не понимал. Он прыгнул в сон,
как с обрыва в реку. Вышли из кельи, кричали, искали... Тщетно. Наконец, были
найдены на коле у ворот клобук и ряса — она висела, точно на одном плече. Знак того,
что брат Думитру отказался от монашества и отбыл в широкий мир, оставив вместо
себя столб. Он унёс, однако, с собой некоторые воспоминания: на стене кельи отца
Евтихия не хватало четырёх пистолетов и ещё нескольких бутылок водки и трёх
серебряных крестов, усыпанных драгоценными камнями — даров от иерархов тех мест,
куда совершал паломничество блаженный.
Игумен, когда узнал об этом, сказал только:
— Эти двое настоящие бесы Евтихия. Хорошо, что один скрылся... Вот если бы ещё и
другой поскорее сгинул!..
Кинжал постыдной неудачи пронзил блаженного до самого сердца, но он пережил это с
бесконечным смирением. Дьявол сыграл с ним злую шутку; но не всё ещё было
кончено; у него остался другой ученик.
— Ну, что ты скажешь, Георге? — спросил он в сомнении.
Георге послал вслед беглецу страшное ругательство, поминая, как в старые добрые
времена, всех святых. Духовник вытаращил глаза: он не поверил ушам своим... но не
стал бранить ученика, а проглотил огорчение молча.
— Уж не хочешь ли и ты уйти? — спросил он кротко.— Ты только не беги. Лучше скажи
мне, я отпущу тебя с миром...
Но ученик тут же опамятовался, встал на колени, попросил прощения и, целуя руки
Евтихию, поклялся, что он останется верен монастырю и возлюбит его за двоих.
Евтихий поблагодарил бога и утешился: неверный бежал — тем легче ему будет.
Теперь блаженный не будет делить свои усилия, что до сих пор сильно задерживало
духовное развитие учеников. Ибо Думитру, тяжелодум и наглец, не понимал, отставал,
следил за мухами, ползающими по стене, и это заставляло блаженного всё время
возвращаться и подгонять его хлыстом учения. Теперь вся забота и рвение падали на
Георге.
— Хочешь, сын мой, обучаться грамоте?
— Если ваше преподобие считает это нужным...—смиренно ответил бородатый сын.
И Евтихий стал обучать его буквам и мучить дни и ночи чтением по слогам Часослова.
Он всё больше привязывался к ученику. Рядом с ним Евтихий молодел, вспоминал
времена своего послушничества, откровения тех лет, и это наполняло его нежностью и
усердием, отчего чаяния его претворялись полнее, нежели от былых волнений и
терзаний.
Стремление к совершенству, ревность о боге не призывали его более к борьбе над
чудовищем искушений. Все сосредоточилось теперь на усилии превратить разбойника
в монаха, похожего как две капли воды на Евтихия.
Он зачаровывал разбойника рассказами.
— А знаешь, как я купался в Иордане? — спрашивал он.— Как раз в том месте, где
крестился Спаситель. И мне показалось тогда, что и для меня отверзлось небо.
Георге слушал молча, а взгляд его блуждал далеко, где-то за головой учителя. Теперь
Евтихий осмеливался посвящать его в более глубокие тайны, говорил ему о силе
нашего духа, об огне, который скрывается в наших сердцах — неведомый и
остающийся втуне — и понапрасну расточается на грешные чувства.
— Однако если бы мы умели извлекать его из глубин и сосредоточивать в нашей
воле и молитвах, то с помощью этой тайной силы мы, подобно святым, совершали бы
чудеса, — говорил он.
Однажды в сильный, жестокий мороз он обломил сосульку с крыши и дал её ученику.
— Держи её клещами, Георге, не дотрагивайся тёплой рукой.
Ученик исполнил в точности. Блаженный приблизился и вперил в сосульку взгляд. Так
он смотрел не мигая, как бы весь сжавшись в комок воли, столько времени, сколько
нужно, чтобы десять раз повторить «Отче наш». Рука ученика начала затекать. И вдруг
там, на улице, на страшном морозе, с сосульки стали капать слезы и, капля за каплей,
лёд стал таять.
Георге поднял глаза: под крышей на другой стрехе ещё одна сосулька продолжала
висеть, твёрдая, как стекло.
— Вот так, сын мой, следует применять внутренний огонь наших страстей.
Растапливать с их помощью лёд сердца, превращая его в любовь к добродетели и
господу богу.
В конце января снова пришёл срок ехать за жалованьем монахам и за деньгами на
другие монастырские нужды. Евтихий решил ехать в Бухарест в сопровождении одного
лишь брата Георге. Игумен всячески выказывал своё неодобрение, но блаженный
притворился, что и не заметил:
— Запряги коней в бричку, Георге, а то через лес не проберемся — съедят волки.
— А мы никого не возьмем больше, отец Евтихий?
— Нет, поедем вдвоем, только мы с тобой, ты будешь править лошадьми, а я —
читать вслух молитвы.
На другой день они вернулись. И Евтихий положил игумену на колени кошель, полный
золота. Это напомнило ему, что для путешествий, к которым он готовился, нужны
деньги, в особенности золото, ценившееся превыше всего.
С тех пор Евтихий и его ученик стали всё чаще разглядывать свою змею, заметили,
куда она вползает и откуда выползает, с какими именно знаками появляется, уж не
приносит ли она на голове или на хвосте ниточку золота из гнезда, где она прячется?
Ибо постоянно тварь кралась к келье игумена и там исчезала. Евтихий раскрыл
причину: настоятель держал в сундуках груды золота, на которые не только что
церковь — целую лавру можно построить.
— Но, с другой стороны, золото губит людей,— замял этот разговор блаженный, глядя
на ученика.— Если будет нужда, мы пойдем пешком, подобно апостолам; корабли
обычно берут странников и бесплатно.
На святого Георгия отец Евтихий решил постричь сына в монахи окончательно. Не
знал он только, какое дать ему имя. И колебался между Геронтием, Геннадием и
Германом. Потом выбрал имя Гедеона, великого судьи Израилева и мужа, угодного
господу. Он с волнением ожидал этого события, как высокой ступени на трудном пути
восхождения обоих, учителя и ученика, к спасению. Он был безжалостен и не избегал
тяжких испытаний приготовления: бессонных ночей, полного поста, мучений и молитв,
которыми истязал и себя и ученика.
— После этого мы отправимся сперва на Святую гору, куда дойти легче; потом в
Иерусалим, а затем двинемся в пустыню Египта, где нашли себе пристанище отцы
наши Антоний, Макарий и Пахомий. Стар я становлюсь и не хочу оставить свои кости
здесь, во Власии, гнить рядом с костями игумена. Ты похоронишь меня рядом с ними в
песках, освященных их шагами. И быть может, ты сам обоснуешься там,— говорил он
просительно.
Георге загадочно улыбался, и мысли его были далеко.
Но игумен не разрешил постриг ученика.
— Слишком рано, отец Евтихий, для этого он ещё не созрел: сколько времени он
проходит послух?
— Почти девять месяцев, ваше высокопреподобие.
— Вот видишь, даже меньше, чем находится плод во чреве матери. А это взрослый
человек и к тому же разбойник.
— Ну и что ж? — вопросительно поднял брови Евтихий.
— Значит, он должен ещё побыть во чреве твоего послуха по меньшей мере в девять раз
больше. Иначе получится выкидыш.
— Какое отношение имеет женская утроба к благодати и духовному спасению? —
рассердился Евтихий.
— Очень даже имеет... потому что это тоже рождение, как говорит господь в Евангелии:
«Если вы не возродитесь вновь» и так далее...
— Это ошибочное толкование вашего высокопреподобия,— возмутился Евтихий.—
Разбойнику, которому бог разверз небеса и которого взял в рай, надо было всего лишь
одно мгновение, дабы покаяться.
— А ты что, Спаситель? — гневался игумен.
— Нет,— сердился порицаемый.— Но и мы идем следом за ним. И не дал ли он нам,
своим апостолам, власть соединять и разъединять землю, и небо, и все, что мы найдем
нужным?
— С тобой не сговоришься,— нахмурился игумен.— Теперь ты произвёл себя в
апостолы!.. Вот тебе моё решение: ты хорошо знаешь, что не слишком держишься за
