Джордж Мередит - Испытание Ричарда Феверела
— У тебя же должна быть ее карточка? — спросил Риптон, и в ответ услышал, что карточка эта осталась у кебмена. Ни тот, ни другой не могли в точности припомнить номер дома.
— Тебе надо было написать этот номер мелом, как тот молодец из «Сорока разбойников»[80],— пытался было пошутить Риптон, но шутка его канула в тишину.
Выходит, что интуиция его, эта чудодейственная рабыня любви, на этот раз его обманула! Тяжелыми шагами герой наш сошел вниз по лестнице.
Риптон пробурчал, что дело пропащее. Вожак обернулся к нему и приказал:
— Обойди все дома на той стороне, один за другим. А эти обойду я.
Риптон поморщился, однако перешел на другую сторону, начисто уничтоженный способностью Ричарда возобладать над превратностями судьбы.
А меж тем они будили одну семью за другой. Слыша весь этот шум, жители стали думать, что стряслась беда. Перебудили виноградарей, прилегших уснуть после работы[81]. Надежда и страх расползались по улице по мере того, как она снова и снова оглашалась громким стуком. Наконец Риптон радостно закричал: перед ним стояла миссис Берри собственной персоной и рассыпалась в любезностях.
Ричард подбежал к ней и схватил ее за руки:
— Ну, как она? Она наверху?
— Отлично! Просто она немного устала с дороги и волнуется, — ответила миссис Берри, обращаясь к одному Риптону. Наш влюбленный уже кинулся наверх.
Рассудительная хозяйка отвела Риптона к себе в комнату, чтобы он посидел у нее и подождал, пока его позовут.
ГЛАВА XXVII,
в которой идет речь о заступничестве за героиню
«Во всех случаях, когда два человека совместно совершают некий проступок, наказывать следует только одного из них — и при том легко», — говорится в «Котомке пилигрима».
В голове юного существа может иногда созреть определенный план действия, и простой силой воли оно способно тогда сдержать неистовых коней, которые пустились вскачь и уносят его невесть куда. Ну, а если узду и хлыст оно передало кому-то другому, — что ему или ей остается делать тогда? Разве что упасть на колени и молить разъяренного возницу остановиться или хоть сколько-нибудь умерить бег коней. Увы, каждая мольба только ускоряет их неистовый бег. Их мятежная красота исполнена силы; женщины научились пускать эту силу в ход, и можно ли этому удивляться? Они видели, как от нее загорался Илион, — да еще сколько раз! Однако до тех пор пока они не становятся хозяйками в доме Менелая[82], они плачут, и умоляют, и сами не знают, какие страшные последствия может иметь их привлекательность, какой это обоюдоострый дар! Они отдают себя целиком во власть непостижимому безрассудству; им это доставляет удовольствие, потому что они приписывают его избытку любви. И поэтому самые разумные слова, которые они могут произнести и которые они произносят, оказываются пустыми.
Я считаю, что требовать от них совершенной серьезности просто нелепо. Не их ли это собственные кони скачут теперь в упряжке? Разумеется, если бы они поступали совершенно серьезно, наш влюбленный скоро проникся бы к ним равнодушием — как их возница. Существует множество способов его разочаровать, и Адриен укажет вам один или два, которые сразу же возымеют свое действие. Ибо ничего не стоит сбить с шага Любовь — обезумевшего Возницу, в то время как у Любви, что бежит рысцой, хватает сил до конца пути. Нельзя принимать наших милых женщин совершенно всерьез, однако слетающие с их уст слова как-никак сами по себе что-то значат. Они действительно полны благих намерений, хотя сердца их на неверном пути. Это отчаянная, жалостная дань общественному мнению, которому они же бросают вызов. Накажите Елену, пока она еще девочка, и накажите слегка. Когда ей исполнится столько-то лет, вы будете вправе ее выпороть. Совсем еще невинная с Тесеем, с Парисом она — искусная поджигательница войны[83].
Молодая девушка продолжала сидеть в той же позе, в какой ее оставил ее возлюбленный, она старалась прийти в себя. Она так и не сняла шляпы; сложенные руки ее так и оставались на коленях; к глазам подступили слезы. При его появлении она поднялась, как покорная рабыня. Прежде всего он прильнул к ее губам. Она приготовилась произнести слова, исполненные всей той милой рассудительности, какую только она сумела найти в себе, ожидая его там, и на какую ее побуждало отчаянное положение, в котором она очутилась, и беззаветная любовь; но стоило ему только поцеловать ее, как все, что она за это время надумала, разлетелось вдребезги. Она опустилась в кресло, заливаясь слезами, и старалась спрятать зардевшееся от стыда лицо.
Он молчал, и, угадав его мысли, она взяла его руку и прижала к губам.
Он наклонился к ней, моля ее на него посмотреть.
— Гляди на меня, вот так. Она не могла.
— Ты что, боишься меня, Люси?
В ответ она только прижалась к нему, вся затрепетав.
— Милая, ты меня любишь?
Она вся дрожала.
— Раз так, почему же ты от меня отвернулась?
— Отвези меня домой, Ричард! Отвези меня домой! — плача попросила она.
— Посмотри на меня, Люси!
Она робко отвернула голову.
— Милая, не отводи глаз! А теперь говори!
Но смотреть на него и говорить она не могла. Ричард потому и просил ее смотреть ему в глаза, что он знал свою власть над нею.
— Так значит, ты хочешь, чтобы я отвез тебя домой?
— Да, да, Ричард! Еще не поздно.
— Ты жалеешь о том, что ты сделала для меня?
— Любимый мой! Это нас погубит.
— Ты плачешь оттого, что согласилась быть моей?
— Я боюсь не за себя, Ричард!
— Так ты плачешь из-за меня? Ну-ка, посмотри мне в глаза! Из-за меня?
— Чем это все кончится! О, Ричард!
— Ты плачешь из-за меня?
— Любимый мой! Да я готова умереть за тебя!
— А ты хотела бы, чтобы все на свете сделалось мне безразлично? Ты бы хотела, чтобы я погиб? Неужели ты думаешь, что я могу прожить в Англии хоть один день без тебя? Ради тебя одной, Люси, я ставлю на карту все, что только у меня есть. Один раз я из-за тебя едва не лишился жизни. Повторись такое еще раз, и мне нечего делать в этом мире. Ты просишь меня подождать, в то время как они со всех сторон строят нам козни. Люси, милая! Погляди только на меня. Гляди на меня пристально своими любящими глазами. Ты просишь меня подождать теперь, когда ты здесь у меня… когда ты убедилась в том, что я тебе верен. Подними на меня глаза! Пусть они скажут мне, что сердце твое со мной!
Куда же делись все рассудительные слова, которые она задумала ему сказать? Что могла она противопоставить такому властному красноречию? Она все еще пыталась собрать какие-то обрывки мыслей.
— Милый мой! Твоего отца можно было бы постепенно уговорить, и тогда… конечно же! Если бы сейчас ты меня отвез домой…
Юноша вскочил.
— Уговаривать человека, который замыслил весь этот хитрый план опозорить тебя, выдав замуж за Тома! Подвергнуть таким мучениям? Готов поклясться, что именно ради этого они увозят тебя домой! Твоя старая служанка слышала, как они договаривались обо всем с твоим дядей. Уговаривать его! Люси, он человек неплохой, но ему не должно встревать между тобою и мной. Сам господь отдал тебя в мои руки.
Он снова приблизился к ней, обнял ее.
Она думала, что будет говорить с ним тверже, чем говорила утром, но на деле оказалась и уступчивее, и слабее.
Почему же ей еще сомневаться, почему не принять его огромную любовь как непреложный закон? Почему не верить, что, противясь ему, она его губит? А если ей и приходится страдать, то разве не сладостна мысль, что страдает она ради него! Разве не сладостно отрешиться от всякой рассудительности: закрыть на все глаза и последовать за ним!
Старуха рассудительность больше не стала надоедать им. Она угрожающе прошелестела юбками и скрылась.
— Мой Ричард! — едва слышно пролепетала Люси.
— Назови меня по-настоящему. Так, как ты меня один раз назвала сегодня!
Она густо покраснела.
— Мой самый любимый!
— Нет, не то.
— Милый мой!
— Нет, не то.
— Супруг мой!
Она почувствовала себя побежденной. На исторгшие это слово губы печатью обета лег его поцелуй.
Риптону не довелось в этот вечер дождаться, чтобы его представили заточенной в клетке чудесной птице. Он получил от почтенной хозяйки меблированных комнат хороший урок по части выведывания чужих тайн, пока она наконец не начала зевать, а он — клевать носом, а на единственную, горевшую на столе свечу черным разбойничьим капюшоном не надвинулся мрак, и она уставилась на них обоих заплывшим глазом.
ГЛАВА XXVIII,
в которой рассказывается о том, как велась подготовка к действию в дни наступившей для влюбленных весны
Красавица, разумеется, предназначена для героя. Однако далеко не всегда ее влияние сказывается сильнее всего на нем; оно порою устремляется на самого заурядного человека; в его неповоротливый мозг и проникает подчас ее лучезарное сияние и долго потом ему светит. Поэт, например, разглядывает ее как знаток; художник видит в ней просто натуру. Эти господа, из-за того, что им случается так долго ее созерцать, начинают к ней относиться критически. Когда их юношеский пыл отгорит, они могут предпочесть блондинку брюнетке и наоборот; они будут выбирать между орлиным носом и таким, как у Прозерпины[84], между тем или другим разрезом глаз. Но походите среди простых, не наделенных этими талантами парней, среди мужланов, среди деревенских олухов, и вы отыщете какого-нибудь варвара, который все же наделен каким-то воображением, и увидите, что он красавицу уподобил богине и по-своему, пусть и глупо, но поклоняется ей и готов пожертвовать ради нее жизнью. Больше того, этот человек посвятит ей все свои дни, всю жизнь, хоть сам он и бессловесен, как Пес. Да и в самом деле это Красавицын Пес. Почти у каждой Красавицы есть свой Пес. Герой овладевает ею; поэт ее превозносит в стихах; художник изображает ее на холсте, а преданный старый Пес следует за ней по пятам, и дело кончается тем, что именно он, преданный старый Пес, остается при ней один. Герой проводит свои дни в войнах или же наслаждается в садах Армиды[85]; господин поэт подглядел у нее морщинку; кисти художника нужна роза в цвету. И вот Красавица обращается тогда к своему старому Псу. Она держит его при себе, а он, который всю жизнь довольствовался брошенной костью и небрежною лаской — до тех пор, пока не одряхлел и не стал припадать к земле, — он смотрит на нее благодарными глазами, и ему и в голову не приходит, что тем, что она льнет к нему, она льнет к своим печальным воспоминаниям: герой, поэт, художник — все они вдруг оживают для нее в этом лохматом существе! Потом ее хоронят, и по всей округе разносится заунывный вой, а газеты публикуют заметку о необычайной преданности старого Пса.
