Уильям Теккерей - История Генри Эсмонда, эсквайра, полковника службы ее Величества королевы Анны, написанная им самим
После великой победы при Бленгейме преклонение перед герцогом всей армии, не исключая его злейших недругов, дошло до подлинного неистовства более того, те самые офицеры, которые в глубине души проклинали его, особенно громко выражали свой восторг. Да и кто отказал бы в похвале такой победе и такому победителю? Уж только не автор этих строк; можно мнить себя философом, но тот, кто сражался в этот памятный день, всегда будет вспоминать о нем не иначе, как с волнением и гордостью.
Правый фланг французов находился у самого Дуная, близ деревни Бленгейм, в которой помещалась штаб-квартира маршала Таллара; расположение его войск тянулось примерно лиги на полторы и, минуя Лютцинген, доходило до лесистого склона, у подножия которого сосредоточено было не менее сорока эскадронов, действовавших против принца Савойского. Там еще недавно была деревушка, но французы сожгли ее дотла, так как лес представлял собою укрытие более надежное и более легко обороняемое.
Перед этими двумя деревнями и линией французских позиций, пересекая болото, наполовину высохшее от жары, протекал небольшой ручей, не более двух футов шириною; и этот ручей остался единственной преградой между обеими армиями к шести часам утра, когда наши войска подошли и расположились в боевом порядке напротив французов, так что с их позиций отлично видны были наши; и задолго до первого залпа широкая равнина уже казалась черной от кишевших на ней войск.
Пальба из пушек, как наших, так и неприятельских, продолжалась много часов. У французов батареи были расположены впереди пехоты, и действие их наносило значительный урон нашим частям, в особенности коннице и правому флангу, занятому имперскими полками под командою принца Савойского, который не мог двинуть вперед ни пехоту, ни артиллерию, так как местность перед ним была изрезана рвами и болотами, весьма затруднявшими передвижение пушек.
Было уже за полдень, когда мы начали наступление; первыми пошли в атаку войска левого фланга, где командовал лорд Кате, самый отважный и самый популярный офицер английской армии. На долю нашего молодого адъютанта выпала честь объезжать с приказами линию фронта, наблюдая величественное зрелище двух славных армий, в боевом порядке выстроенных друг против друга; и словно для полноты приобретенного им воинского опыта, он удостоился отличия, нередко сопутствующего боевой славе; наряду со многими сотнями храбрецов он в самом начале славного сражения при Бленгейме был выведен из строя. В первом часу дня закончилась перегруппировка войск для атаки, совершенная с немалыми трудностями и промедлением, под свирепым огнем неприятельских орудий, более многочисленных и занимавших более выгодную позицию, нежели наши; и соединенный корпус англичан и гессенцев, показывая пример храбрости, двинулся на Бленгейм во главе с командующим нашим крайним левым флангом, генерал-майором Уилксом; этот доблестный командир шел впереди вместе со своими офицерами, бесстрашно обнажив голову на виду у неприятеля, поливавшего смельчаков сильнейшим орудийным и ружейным огнем, на который нашим запрещено было отвечать иначе, как копьями и штыками, лишь после того, как они достигнут французских палисадов. Туда и направил шаг бесстрашный Уилкс и вонзил шпагу в доски палисада, прежде чем подоспели остальные. Вражеская пуля уложила его на месте, равно как и полковника, майора и еще нескольких из сопровождавших его офицеров; наши солдаты с возгласами "ура" ринулись на приступ, но, несмотря на всю их отвагу и решительность, смертоносный огонь противника заставил их остановиться, а в это же время с фланга, из Бленгейма, ударил на них отряд французской конницы, нанося жестокий урон нашим рядам. Три яростных и отчаянных попытки штурма предприняла наша пехота, и все три были отбиты неприятелем; и в конце концов наши полки были смяты и отступили в беспорядке к тому самому ручью, который час тому назад мы так решительно и бодро переходили, а французская кавалерия преследовала отступавших, продолжая колоть и рубить.
Но здесь на победителя ударила с бешеной силой английская конница во главе с Эсмондовым начальником, генералом Лэмли, и под защитою ее эскадронов обращенная в бегство пехота сумела оправиться и привести в порядок расстроенные ряды; Лэмли же тем временем, отбросив назад французскую конницу, устремился прямо к деревне Бленгейм и палисадам укрепления, где среди груды мертвых тел лежали Уилкс и сотни других отважных англичан. Но о том, что было далее, о славной пашей победе, мистер Эсмонд не знал ничего, ибо его лошадь, сраженная пулей, рухнула вместе с всадником, придавив его своей тяжестью, и он впал в беспамятство, от которого очнулся на какое-то мгновение лишь для того, чтобы снова лишиться чувств от сильной боли и потери крови. Смутно помнятся ему лишь чьи-то стоны, сквозь забытье доносившиеся до него, да промелькнувшая мысль о той, которая так много места занимала в его сердце, и о том, что наступил конец его земному поприщу, его надеждам и его несчастьям.
Пришел он в себя от нестерпимой боли: грудь его была обнажена, слуга поддерживал ему голову, добрый и преданный гэмпширский товарищ [53] в слезах склонялся над своим господином, которого он считал мертвым, а полковой врач зондировал рану в плече, полученную, должно быть, в тот самый миг, когда подстреленная лошадь увлекла в своем падении всадника. Сражение в этой стороне уже кончилось; деревня была занята англичанами, храбрые ее защитники — кто в плену, кто бежал, а многие утонули в ближних водах Дуная. Если бы не усердие верного Локвуда, Эсмонду — а с ним и этой повести — пришел бы тут конец. Мародеры уже рыскали по полю в поисках добычи, и Джек прикладом мушкета размозжил голову одному из этих молодцов, который успел стащить с Эсмонда парик и шляпу, отцепить от пояса кошелек и пару выложенных серебром пистолетов, подарок вдовствующей виконтессы, и уже шарил в его карманах, когда Локвуд своим неожиданным появлением помешал грабителю докончить дело.
Лазареты для наших раненых устроены были в Бленгейме, и здесь Эсмонд пролежал несколько недель, находясь между жизнью и смертью; рана, полученная им, была не так глубока, и врачу на месте удалось извлечь пулю; но на следующий день, уже в лазарете, открылась у него горячка, едва не унесшая нашего молодого джентльмена в могилу. Джек Локвуд рассказывал, что в бреду он произносил престранные речи: называл себя маркизом Эсмондом и, схватив за руки лекарского помощника, пришедшего перевязать его рану, утверждал, что это госпожа Беатриса и что он сделает ее герцогиней, если только она скажет "да". Так проходили его дни среди безумных видений и vana somnia [54], а между тем вся армия пела "Те Deum" в честь одержанной победы, и наш герцог, получивший титул имперского принца, пировал на роскошных празднествах, заданных в его честь римским королем и его дворянами. Его светлость воротился домой через Берлин и Ганновер, и Эсмонд пропустил все состоявшиеся в этих городах пиры, непременным участником которых бил и его генерал, в числе прочих офицеров сопровождавший нашего великого полководца. Когда же Эсмонд получил возможность передвигаться, он выбрал путь через город герцога Вюртембергского, Штутгарт, вновь посетил Гейдельберг, затем направился в Маннгейм и закончил скучным, но неутомительным плаванием по Рейну, в котором, без сомнения, нашел бы много радостного и прекрасного, если бы не томился всем сердцем о доме, где его ждало нечто несравненно более прекрасное и радостное.
Яркими и приветливыми, почти как глаза его владычицы, показались ему огни Гарвича, когда голландский пакетбот бросил якорь у берегов Англии. Не теряя ни минуты, как вы легко можете себе представить, Эсмонд поспешил в Лондон, где вдовствующая виконтесса встретила его с распростертыми объятиями, уверяя на своем обычном англо-французском наречии, что он приобрел истинный air noble, что бледность ему к лицу, что он Амадис и достоин Глорианы, и — о, громы и молнии! — какова же была его радость, когда он услышал, что владычица его уже вступила в исполнение своих обязанностей при дворе и вместе с ее величеством находится в Кенсингтоне! Мистер Эсмонд приказал было уже Джеку Локвуду достать лошадей, чтобы нынче же вечером ехать в Винчестер, но, услышав эту новость, он тотчас же отменил свое распоряжение; ему более нечего было делать в Хэмпшире; все, чего он желал и к чему стремился, находилось теперь за стеною Кенсингтон-парка, в двух-трех милях пути. Никогда еще бедный Гарри так усердно не гляделся в зеркало, словно желая воочию убедиться в своем bel air и узнать, точно ли идет к нему бледность; никогда еще не уделял столько заботы завивке парика и выбору кружев и вышивок, как нынче, когда господин Амадис готовился предстать перед госпожой Глорианой. Мог ли огонь французских батарей сравниться смертоубийственною силой с разящим взглядом очей ее милости? О, громы небесные, до чего прекрасны были эти очи!
