Пэлем Вудхауз - Том 1. Дживс и Вустер

Я принялся мысленно повторять свою роль, чтобы убедиться, что ничего не упустил, когда увидел, что ко мне приближается Уилберт Артроуз, а у его ног крутится Крошка. При виде меня пес, по своему обыкновению, с оглушительным гавканьем бросился в атаку, но, подбежав поближе и учуяв несравненный вустеровский аромат, тотчас же успокоился и дал мне возможность уделить внимание Уилберту, который, как я понял, хотел со мной поговорить.

Я заметил, что выглядит он неважно, казалось, он тоже проглотил тухлую устрицу, точь-в-точь как Селедка в день его прибытия в Бринкли. Было очевидно, что, при всей придурковатости Филлис Миллс, он тяжело переживает ее потерю, и я решил, что он пришел ко мне за утешением и сочувствием, которые я с радостью готов был ему предоставить. Я, впрочем, надеялся, что он будет краток и уберется восвояси до начала операции, потому что, когда труба протрубит атаку, лишние свидетели мне будут ни к чему. Когда спихиваешь кого-то в воду, ничто так не нервирует, как зрители, глазеющие на тебя из первых рядов партера.

Однако оказалось, что он пришел беседовать вовсе не о Филлис.

— Послушайте, Вустер, — сказал он. — Я недавно разговаривал с моей матерью.

— Вот как? — сказал я и сделал рукой легкий жест, означающий, что если у него и впредь возникнет желание поговорить со своей матерью, весь дом в его полном распоряжении.

— Она сказала, что вы интересуетесь мышами.

— Что? Да, очень интересуюсь.

— И якобы вы пытались поймать мышь в моей спальне.

— Совершенно верно.

— Весьма благодарен вам за труд.

— Не стоит благодарности. Всегда рад помочь.

— Она сказала также, что вы тщательно обыскали мою комнату.

— Ну, вы понимаете, раз уж взялся задело…

— Ну и как, нашли мышь?

— Нет, не нашел. Увы.

— А может быть, вы вместо мыши нашли там сливочник восемнадцатого века?

— Простите?

— Такой серебряный кувшинчик в форме коровы.

— Нет. А что, он лежал где-то на полу?

— Он был в ящике комода.

— В таком случае я и не мог его найти.

— Сейчас вы бы его уж точно не нашли. Его там нет.

— Нет?

— Нет.

— Вы хотите сказать — он пропал?

— Вот именно.

— Странно.

— Очень странно.

— Да, можно сказать, чрезвычайно странно, верно?

Я говорил с присущим Вустерам хладнокровием и не думаю, чтобы сторонний наблюдатель заметил, что ваш покорный слуга чем-то смущен, но могу заверить почтеннейшую публику: я был в полном смятении. Сердце мое подпрыгивало так, как не снилось ни Селедке, ни Меченому Макколу, и колотилось о ребра с глухим звуком, который наверняка был слышен в Маркет-Снодсбери. Даже гораздо менее проницательный человек без труда догадался бы, что произошло. Пропустив последнее экстренное сообщение и потому не зная счета в матче, папаша Глоссоп по-прежнему считал, что коровий сливочник — краденое имущество, которое Уилберт умыкнул во время очередной воровской вылазки. Поэтому, преисполненный похвального рвения, он — как и планировал — отправился на поиски в комнату Уилберта, и интуиция, развившаяся во время многолетних поисков туфли, привела его в нужное место. Я испытал горькие — но увы, запоздалые — сожаления в том, что, увлекшись «операцией Апджон», не сообщил ему о последних событиях. В общем, тот самый случай, когда в романах восклицают: «Если б я только знал!»

— Хотел вас спросить, — сказал Уилберт. — Как, по-вашему, я должен поставить в известность миссис Траверс?

Хорошо, что я в тот момент курил именно тот сорт сигарет, которые придают человеку беззаботный вид, поэтому я сумел беззаботно, ну, скажем, почти беззаботно, ответить:

— Пожалуй, лучше не стоит.

— Почему?

— Это может ее огорчить.

— Она такая чувствительная натура?

— Да, чрезвычайно. На вид этого, правда, не скажешь, но внешность обманчива. На вашем месте я бы немного подождал. Возможно, выяснится, что эта штука там, куда вы ее положили, но не думали, что вы ее туда положили. Я хочу сказать, часто бывает так, что кладешь куда-то вещь, а думаешь, что положил ее совсем в другое место, а потом обнаруживаешь, что положил ее не туда, куда думал, а куда-то еще. Ну, вы меня понимаете…

— Нет, не понимаю.

— Просто нужно подождать, возможно, вы ее найдете.

— Думаете, сливочник вернется?

— Думаю.

— Как почтовый голубь?

— Вроде того.

— Вот как? — сказал Уилберт и повернулся, чтобы поздороваться с Бобби и Апджоном, которые только что подошли к лодочному причалу. Мне его манера показалась несколько странной, особенно это его «вот как?», но я был рад, что у него не возникло подозрения, будто эту чертову штуку взял я. Ему легко могло прийти в голову, что дядя Том, пожалев, что продал свое бесценное сокровище, нанял меня его похитить, как это нередко делают коллекционеры. Тем не менее я по-прежнему чувствовал себя весьма неуютно и подумал про себя, что нужно не забыть сказать Родди Глоссопу, чтобы тот как можно скорее незаметно вернул сливочник на прежнее место.

Я перешел туда, где стояли Бобби и Апджон и, хотя я не потерял присутствия духа и был настроен весьма решительно, не мог избавиться от ощущения, какое бывает, когда вместе с воздухом вдохнешь двойную порцию мотыльков. Я испытывал примерно те же чувства, как во время первого исполнения «Свадебной песни пахаря». Я имею в виду первое исполнение на публике, потому что в ванной-то я распевал ее чуть не каждый день.

— Привет, Бобби, — сказал я.

— Привет, Берти, — сказала она.

— Привет, Апджон, — сказал я.

Любой другой на его месте ответил бы: «Привет, Вустер», но он, по своему обыкновению, надулся и издал звук, который издает волк, которому защемило лапу капканом. Он сегодня явно не в духе, черт бы его побрал, подумал я.

Зато Бобби щебетала, как птичка.

— Берти, я только что рассказывала мистеру Апджону о большой рыбе, которую мы вчера здесь видели.

— А, ну да… очень большая рыба.

— Просто гигантская, верно?

— Удивительно крупная.

— Я привела мистера Апджона, чтобы и он на нее посмотрел.

— Правильно сделала. Она вам понравится, Апджон, вот увидите.

Я оказался прав: он был и в самом деле не в духе. В ответ он еще раз исполнил свое волчье ариозо.

— Ничего я смотреть не собираюсь, — сказал он, и я не в силах подыскать слова лучше, чем «брюзгливый», чтобы описать тон, которым он это произнес. — Мне сейчас нельзя выходить из дому — я жду звонка от моего адвоката.

— Ну, я бы не стал беспокоиться из-за каких-то адвокатов, — с сердечной улыбкой сказал я. — Все равно эти крючкотворы вам ничего хорошего не скажут. Им бы только языком молоть. Вы потом всю жизнь будете жалеть, что не увидели эту рыбину. Вы что-то сказали, Апджон? — любезно спросил я.

— Я сказал, мистер Вустер, что вы и мисс Уикем глубоко заблуждаетесь, если думаете, будто меня интересуют рыбы — большие или маленькие. Мне вообще не следовало отлучаться из дома. Я должен немедленно вернуться.

— Постойте, не уходите, — сказал я.

— Дождитесь рыбины, — сказала Бобби.

— Она вот-вот появится, — сказал я.

— С минуты на минуту, — сказала Бобби.

Наши глаза встретились, и я прочел в них, как в раскрытой книге: пора действовать. «В делах людей бывает миг прилива; он мчит их к счастью, если не упущен».[94] Это не мои слова — Дживса. Бобби наклонилась над водой.

— Ой, смотрите! — закричала она, указывая на что-то пальцем.

Это, как я объяснил Дживсу, была та самая реплика, после которой Апджону полагалось тоже склониться над водой, тем самым облегчая мою задачу, но он и не думал никуда склоняться. Вы спросите, почему? Да потому, что невесть откуда появилась дуреха Филлис и пропела:

— Папа, тебя просят к телефону.

Апджон, как вы знаете, только того и ждал, его как ветром сдуло. Он почесал к дому с резвостью, достойной Крошки, который в это самое время носился по полю кругами, чтобы, как я понял, растрясти слишком обильный обед.

Теперь я начал понимать, что имел в виду поэт Бернс. Что может быть хуже, чем когда во время спектакля со сцены внезапно исчезает главное действующее лицо? Помню, мы играли «Тетку Чарлея» в городской ратуше Маркет-Снодсбери, благотворительный спектакль в фонд нового органа для местной церкви. Так вот, в середине второго акта у Китекэта Поттера-Перебрайта, исполнявшего роль лорда Фанкурта Баберли, пошла кровь из носа, и он убежал за кулисы.

Что касается меня и Бобби, то этот поворот событий заставил нас онеметь от неожиданности, у нас, как говорится, язык отнялся, однако у Филлис он продолжал работать как нельзя лучше.

— Я нашла эту прелестную кисулю в саду, — сказала она, и тут я впервые заметил, что на руках она держит кота Огастуса. Вид у него был весьма недовольный, и его можно понять. Ему смертельно хотелось продолжить сладкий послеобеденный сон, а она не давала ему уснуть, нашептывая на ухо всякий нежный вздор.